Уоррен Мерфи - Потерянное прошлое
Что если начнется расследование казни, которая не привела к гибели осужденного? А потом – не признает ли кто-нибудь этого мертвеца с новым лицом как человека, творившего невообразимые вещи в сотнях мест? Это несчастье могло случиться, когда Римо вернется туда, где он когда-то работал. Если вернется. Только Чиун мог знать, на что способны тело и сознание Римо в такой ситуации. Смиту необходимо было это выяснить. Он направился в маленькую комнату, выделенную Чиуну в Белом Доме.
Смит никогда не знал, когда Чиун спит, а когда нет. Он никогда не спал в какие-то определенные часы, и Смиту неоднократно доводилось видеть, как он и Римо проводят без сна больше времени, чем может вынести человеческий организм.
Он постучал в дверь.
– Пора? – спросил Чиун.
– Нет еще, Мастер Синанджу. Я бы хотел поговорить с вами.
– Входите.
Чиун, облаченный в темно-серое кимоно, сидел в позе лотоса, спрятав свои длинные пальцы под складками одежды.
– Можно мне сесть?
– Императору не надо спрашивать, – ответил Чиун.
– Я хочу знать, какая часть подготовки Римо находится в его сознании.
– О всемилостивейший! Вы никогда не задавали вопросов о подготовке Римо. Что-то случилось?
– Вы сказали, что он не достиг пика формы.
– Его формы более чем достаточно для исполнения тех мелких заданий, которые ему поручают.
– Простите мне мое любопытство, – сказал, садясь, Смит. – Если, как вы говорите, я император, то меня как императора очень интересует все, что касается моего лучшего слуги, о Мастер Синанджу.
– Президент умер случайно? – в ужасе воскликнул Чиун.
– Нет, – успокоил его Смит. – Я хочу знать, какая часть подготовки находится в сознании.
– Она вся у него в сознании, – ответил Чиун.
– Значит, если вещество достигнет мозга, то Римо все забудет?
– Я не сказал, что его подготовка у него в мозгу.
– Вы сказали, в сознании.
– Мозг – это лишь часть сознания. Сознание – это то, что тело знает и помнит, сознание – это прихожая человеческой личности, а сама личность находится дальше и занимает больше пространства. Даже первый вздох новорожденного ребенка – это уже сознание.
– Что вы такое говорите? – не понял Смит.
– Я не мог бы выразиться яснее, – заметил Чиун.
– Предположим, что Римо подвергся бы воздействию этого вещества, которое мы ищем и которое отнимает у человека память. Какая часть того, чему вы его обучили, сохранится у него?
– Та часть, которая содержится не в мозгу, а в сознании – том, которое является прихожей для человеческой личности. Понимаете? – спросил Чиун.
Он говорил очень медленно, чтобы Смит не упустил ничего, хоть то, что он говорил, было и так очевидно.
– Нет. Давайте я скажу более конкретно. До того, как вы начали тренировать Римо, он был полицейским в Ньюарке, Нью-Джерси. Может он забыть это? Что он будет помнить?
– Он будет помнить все, что ему надо, но он не будет знать, что он это помнит, – заявил Чиун. – Ну так как, не пришла ли пора вам стать полноправным императором, а Синанджу – выйти в свет в полном сиянии своей славы?
– Нет. Пока нет. А есть ли какая-нибудь возможность того, что Римо вернется к своему прошлому окружению, если его поразит потеря памяти?
– Это зависит от того, в каком окружении он вырос и был воспитан.
– Почему?
– Потому что некоторые меридианы Вселенной влияют на его сознание сильнее, чем другие. Он – Синанджу.
– Ньюарк, Нью-Джерси.
– Второе “Нью” – это штат?
– Да, Нью-Джерси – это штат.
– И он там работал каким-то охранником?
– Да, он был полицейским. А это имеет значение?
– Все имеет значение, – заметил Чиун, и это была правда.
Но он очень рассчитывал, что Смит поймет это неправильно, как это обычно бывает с белыми.
Все имело значение. Но тот факт, что Римо когда-то служил полицейским в Ньюарке, Нью-Джерси, не имел никакого значения для его сознания. Смит сообщил Чиуну все, что тому нужно было знать для того, чтобы понять, что происходит.
Чиун знал то, чего не знал Смит, а именно то, что в мире всегда было полно императоров, и тиранов, и королей, и того, что американцы называли президентами. Они были повсюду. Но Римо был всего один. И он принадлежал Чиуну. И Чиун никогда не позволит ему уйти.
Капитану Эдвину Полищуку оставалось две недели до ухода на пенсию, и он уже считал дни и минуты, как некогда раньше считал месяцы, дни и минуты, как вдруг произошел кошмар. А случилось это тогда, когда он направился к “Туллио”, в бар-ресторан, где подавались сверхтолстые сэндвичи с ростбифом. Капитану Полищуку не только никогда не приходилось платить там по счету, но наоборот – хозяин заведения платил ему чаевые.
Хозяин оставлял чаевые в белом конверте каждую неделю, начиная-с того дня, как Полищук возглавил участок. Потом капитан Полищук обычно шел в другие заведения на территории своего участка, а в конце дня встречался с людьми, состоявшими у него на содержании и оказывавшими ему особые услуги. Возможно, это было проявлением тщательно скрываемой ненависти к самому себе, но капитан Эд Полищук находил особое удовольствие в том, чтобы превратить молодых новобранцев в коммивояжеров вроде себя.
Честным полицейским поручались самые гнусные задания. Полищук пользовался дурной славой в Ньюарке, Нью-Джерси, но в то же время чувствовал себя в полной безопасности. Эд Полищук умел тратить деньги, а если и совершал ошибки, то всегда мог купить необходимую ему информацию. Против него трижды выдвигались обвинения, и трижды ему удавалось сорваться с крючка, несмотря на негодующий рев мэра и половины муниципалитета. Эд Полищук относился к тем полицейским, до которых никому не добраться.
Но в эту пятницу, когда с жареного мяса стекал соус на мягкий итальянский хлеб с поджаренной корочкой, Эд Полищук понял, что пришло время расплатиться за все. Он даже не успел откусить ни кусочка.
– Эд! Это ты, Эд?
Молодой человек – лет двадцати с чем-то, максимум тридцати – схватил Полищука за руки. Запястья у парня были очень широкие. А в мире так мало было вещей более приятных, чем ростбиф от Туллио.
– Меня зовут капитан Полищук.
– Ага. Эд, это ты. Послушай, почему ты обедаешь у Туллио? Это же притон, где проворачиваются все сделки с игрой в “номера”. На следующей неделе будет облава. 6й, нет! Не на следующей неделе. У меня возникли трудности со временем, Эд. Это и в самом деле ты? Не могу поверить. Ты прибавил фунтов тридцать. Лицо твое обрюзгло, но это ты – Эд Полищук.
– Сынок, я тебя не знаю, но если ты не отпустишь мои руки, я тебя впечатаю в стену.
– Ты не сможешь этого сделать. У тебя закупорены артерии. Ты недостаточно хорошо двигаешься.
Эд Полищук собрал воедино все свои двести тридцать фунтов мышц и резко дернул руками, чтобы высвободить их.
Руки его не шелохнулись. Сэндвич упал ему на колени, но руки остались там, где были. Полищук вложил в это движение столько силы, сколько вложил бы в удар в челюсть, но дернулись только плечи. И после этого он стал ощущать в плечах сильную боль. Вывих.
– Кто ты? – спросил капитан Полищук.
– Эд, мы же с тобой работали в паре. Помнишь? Мы ходили по городу. Пеший патруль. Ты всегда называл меня “Простота-тра-та-та”.
– Я очень много кого так называл, – сказал Полищук.
– Да, но помнишь те психологические тесты, которые все сдавали, и по ним вышло, что я – “непреклонный патриот” или что-то в этом роде. Ты еще сказал, что не сомневался, что Тра-та-та окажется лучшим во всей стране. Я же никогда не брал бесплатно даже пачки сигарет.
Эд Полищук повнимательнее вгляделся в сидящего перед ним парня. В его лице было что-то знакомое. Темные глаза и высокие скулы кого-то напоминали. Но все остальное в лице принадлежало кому-то совершенно незнакомому.
– Мне кажется, я тебя припоминаю. Кажется, да.
– Римо. Римо Уильямс.
– Точно. Ага. Кажется, так. Верно. Римо.
И вдруг Эд Полищук подскочил на стуле.
– Римо, ты умер! А что случилось с твоим лицом? У тебя совсем другой нос и рот. Ты умер, Римо. Нет, ты не умер. Ты не Римо.
– Помнишь тот киоск, который ты хотел раскрутить на несколько пачек сигарет, а я пригрозил, что доложу об этом начальству, Эд?
– Простота – ты и есть простота. Римо. Римо Уильямс! – закричал Полищук.
И все посетители бара-ресторана обернулись на крик. Эд Полищук понизил голос.
– Так что же, черт побери, с тобой приключилось, Римо?
– Не знаю. Я, кажется, сошел с ума. Я постоянно вижу перед собой лицо какого-то старого азиата. Я свободно говорю по-корейски. Я могу вытворять со своим телом такое, что ты никогда не поверишь. А ты, Эд, ты постарел на двадцать лет.
– А ты нет. И это самое странное.
– Я знаю.
– Римо, – прошептал Полищук, – ты умер около двадцати лет тому назад.
Римо отпустил запястья Полищука. И ущипнул себя за руку. Он почувствовал боль. И это, и еще больше – его собственное дыхание убедило его в том, что он жив.
