Доминик Менар - Небо лошадей
— Я не думала, что ты воспримешь все это так, — прошептала я. — Ты говорил мне, что не хочешь возвращаться туда. Что ты больше не вынесешь жизни взаперти.
Ты пожал плечами, зябко натягивая рукава свитера. У тебя был спокойный, почти отсутствующий, смирившийся вид, как будто ты решил больше не прятаться. Может быть, Клэр была права, подумала я, может быть, ты больше страдал от этой жизни нищего, бродяги, чем я могла себе представить, может быть, ты мечтал о настоящей постели с пуховой подушкой, как говорил Адем, о крыше над головой, может быть, ты устал играть в эти игры и хочешь вернуться домой. Неожиданно ты словно что-то вспомнил, поднял на меня глаза, твое лицо стало жестким.
— Так что они рассказали тебе, что им удалось тебя убедить? Что они сказали тебе, что ты решила, что у тебя нет другого выбора?
— Нело, — прошептала я. — Ох, Нело, я прошу тебя…
Но, о чем я просила тебя, у меня не было ни малейшего представления, и когда я осмелилась взглянуть на тебя, то увидела, какие круги у тебя под глазами, какие бледные губы, — солнечный мальчик исчез, предчувствуя предательство, он ушел, проскользнув в бассейн, испарившись в темной гуще деревьев.
— Вот видишь, я же знал, что они все равно меня найдут, — продолжал ты. — Но я не думал, что ты будешь одной из них. Так что они сказали тебе? Давай, скажи, я хочу услышать это от тебя.
Ты смотрел на меня с холодной злостью, как в те, первые дни, и шрам на твоей щеке больше не был продолжением улыбки, а следом прошлых и еще не случившихся страданий. Этим утром он был розовым и словно еще не зажившим, как будто свежим, как если бы его нанесли тебе только что.
— Ну скажи мне, — повторил ты, повышая голос.
Я закрыла лицо руками, как раньше, когда мы играли в прятки, считая до ста, чтобы позволить другому убежать, и я словно надеялась, что, открыв глаза, увижу, что ты испарился, спасся бегством, бросив вслед слова обиды вместо прощания. Но ты все еще был здесь, съежившийся, с выражением одиночества на лице, которое разбивало мне сердце.
— Они сказали, что ты нуждаешься в уходе, — прошептала я. — Они сказали, что поместят тебя туда, где о тебе будут заботиться. Они сказали, что я смогу навещать тебя так часто, как захочу. И я буду приходить к тебе, — в отчаянье добавила я, — каждый день, я обещаю тебе. Все будет как прежде.
Ты выдавил жалкую улыбку. Как и я, ты, должно быть, представлял сейчас узкую комнатку, где ты будешь спать, маленький двор, где мы будем гулять, когда я буду приходить к тебе, скамейку, где мы часами будем сидеть молча, а сверху, над стенами, окружающими двор, ты представлял птиц в небе, свободных, какими и должны быть птицы.
— Но ведь это же не все, — прошептал ты. — Они не только это тебе сказали. Этого мало. Расскажи мне все.
Я почувствовала, как мое лицо заливается краской, и отвела глаза. Через несколько долгих, бесконечных минут я ответила:
— Они сказали, что ты несовершеннолетний. Они сказали, что я не имею никаких прав на тебя. Никаких прав на опеку. Никаких прав ни на что.
Протянув руку, ты сломал веточку, задевавшую твое лицо, и принялся жевать ее.
— Но почему так? — спросил ты, тоже стараясь не смотреть мне в глаза. — Почему, ведь мы же родные?
Я не ответила. Протекла еще одна долгая минута; ты дышал так тихо, что я слышала, как кора хрустит у тебя между зубами.
— На самом деле я не твой брат, — наконец прошептал ты. — Вот почему.
Наверное, ты ждал, что я отвечу, ты дал мне время сто раз опровергнуть это, но я молчала, и ты пожал плечами.
— Значит, это все были сказки. Выдумки.
Ты выплюнул веточку. Твое лицо было совершенно непроницаемым и чужим, надо было знать тебя так же хорошо, как я, чтобы понять, как упорно ты боролся со слезами, чтобы услышать те слова, которые ты запрещал себе произнести, — «как ты могла»…
Ты резко встал. Я подумала, что ты хочешь уйти вот так, не сказав ни слова, и не было ли самым страшным способом наказать меня — это отдать тебя им. Я напрасно стучала бы в стекла машины, увозившей тебя, а в дни посещений я бы сидела в вестибюле твоей больницы, каждые выходные с сумками, полным апельсинов и конфет, только для того, чтобы в очередной раз услышать, что ты не хочешь меня видеть. Мне уже виделась эта пустая, пустая жизнь, и я бросилась к тебе, чтобы удержать.
— Это были не выдумки, — в отчаянии закричала я. — Ты всегда был со мной. Да, это правда, тебя не было раньше, как я рассказывала тебе, как я сама верила, и все-таки ты был там, ну как тебе объяснить: когда я обнимала свою куклу, я обнимала тебя, и вся эта нежность, которую я чувствовала в ней, это все был ты, я бы умерла, если бы всего этого не было.
Тогда твое лицо вспыхнуло, а в глазах снова зажегся тот же блеск, который я видела в последние дни, то же полное доверие, та же убежденность, что и у меня.
— Хочешь, я расскажу тебе? Я давно все понял. Эта история про брата и про все это, я все понял. Просто я думал, нам хватит того, что я буду верить в это, так же как ты. И я поверил, я клянусь тебе, я поверил.
И, как однажды Мелих, ты спросил умоляющим голосом:
— Значит, этого недостаточно?
— Нет, — тихо ответила я, — нет. Конечно, достаточно.
И, смотря на тебя, я понимала, что теперь все будет по-другому: нам удалось изменить прошлое, в моих воспоминаниях я больше не буду одна, и ты в своих воспоминаниях больше никогда не будешь один, и никто больше не сможет разлучить девочку в толстых очках, боявшуюся поднять глаза, и мальчика, отказывавшегося складывать слова из вермишели в супе.
И тогда ты улыбнулся с выражением безмерного облегчения. Ты подошел ко мне и прижался лбом к моему лбу.
— Но ведь это не прощание, правда? — прошептал ты.
— Нет, Нело, нет, — безнадежно ответила я, — нет, конечно, это не прощание.
— Скажи мне, что мы никогда не потеряем друг друга, — добавил ты.
И я прошептала:
— Никогда, никогда.
Ты закрыл глаза, я чувствовала твое дыхание на своей щеке. Мне казалось, что я слышу что-то там, на опушке леса, видимо, ты тоже что-то услышал, потому что поднял голову. Вдруг с тревожным криком взлетела птица, и шум стал более отчетливым: звук шагов, сломанных веток, шепот, потом раздался голос Клэр, звавшей тебя по имени.
— Он идет, — крикнула я. — Он идет, не приближайтесь.
Их силуэты, еще отдаленные, неожиданно появились из-за деревьев — бледное лицо и рыжие волосы Клэр, она снова позвала тебя по имени, но ты уже повернулся спиной. Она поняла все раньше меня, поэтому закричала:
— Не дайте ему уйти, Элен, не дайте ему уйти!
Но ты уже бежал по тропинке, ведущей в лес, и я вспомнила, с какой быстротой лес уже однажды поглотил тебя, через мгновение тебя уже не будет видно, подумала я, и бросилась вслед за тобой. На этот раз сумрак не ослеплял меня, я бежала между деревьев так же быстро как ты, и мои ноги точь-в-точь попадали в твои следы. За нами бежала Клэр и двое мужчин, но колючие заросли задерживали их, да они наверняка и не прикладывали всех своих сил — они и так были уверены, что догонят тебя, потому что знали, тропинка ведет к стене парка и стена эта непреодолима. Двадцать шагов отделяли меня от тебя, и эти же двадцать шагов разделяли нас в тот момент, когда ты вбежал в старый лес — в это царство неожиданной тишины, мха и синего полумрака. Я не могу сказать, гналась ли я или просто следовала за тобой, но, когда, бросив взгляд через плечо, ты заметил меня так близко, ты не ускорил свой бег. Позади нас снова раздался голос Клэр, задыхающийся, но еще спокойный. Она не знает, подумала я, она не может знать, сколько в этой стене есть маленьких щелей и выступов, почти незаметных, сколько трещин, за которые может зацепиться ногтями тот, кто надеется исчезнуть, она не знает, что стены иногда могут помогать тем, кто хочет сбежать, я помнила такую стену, которая однажды подняла меня почти до самого неба.
Когда я была уже недалеко от стены, ты добрался почти до ее середины, твои сандалии валялись на траве, а ты ухватился за камни всеми своими пальцами, прижавшись к стене, как ящерица, казалось, даже зубами ты хватался за мох. Ты уже почти достиг вершины, но стена была огромной, и тебе не хватало расстояния всего в две ладони, чтобы забраться на нее. Ликование, сумасшедшая радость билась в моей груди, в последний раз Клэр крикнула: «Хватайте его, Элен, хватайте его!», и, подбежав к стене, я вытянула руки, и они сомкнулись вокруг твоих лодыжек, но это была лишь мимолетная, последняя ласка, потому что я тут же перевернула ладони кверху, ты оттолкнулся от них пятками и от последнего толчка оказался на вершине стены, замерев на мгновение, ты скрылся с другой стороны.
Когда Клэр догнала меня, она задыхалась, была бледна, а по ее вискам стекал пот. Ее голые руки были покрыты царапинами, а губа разодрана колючкой. Она подбежала ко мне, неподвижно стоящей у стены, но ей не нужно было ни о чем меня спрашивать — опустив глаза, она увидела мои ладони, испачканные землей, со следами твоих пяток, и сразу все поняла. От злости ее глаза наполнились слезами, и она отвернулась, чтобы вытереть глаза, а потом с холодной яростью уставилась на меня.
