Алистер Маклин - Прощай, Калифорния!
– Эта женщина ненормальная, – сказал, а точнее, провозгласил Барнетт.
Брамуэлл осторожно спросил:
– Которая из них?
– Которая из женщин? – Барнетт многое мог бы сказать на эту тему. – Естественно, я говорю о миссис Райдер.
Хили сложил пальцы домиком и рассудительно заметил:
– По-моему, она очаровательна.
– Очаровательна? Конечно, очаровательна. Более того, она настоящая красавица. Но психика у нее расстроена. – Он вяло взмахнул рукой. – Все это плохо влияет на женщин. После обеда я зашел к ней, чтобы засвидетельствовать свое почтение и выразить сочувствие по поводу ранения дочери. Чертовски милая девушка. Лежит там, вся израненная. – Слушая Барнетта, можно было подумать, что в Пегги Райдер стреляли чуть ли не из пулемета. – Я вообще-то довольно спокойный человек, – продолжал он, явно не зная о своей репутации, – но тут даже я не сдержался. Заявил, что этот Моро – в худшем случае хладнокровный монстр, которого нужно уничтожить, а в лучшем случае – опасный сумасшедший, которого нужно изолировать. И поверите ли, она со мной не согласилась! – Он замолчал, размышляя над полной неспособностью миссис Райдер правильно оценивать людей, затем печально покачал головой. – Заявила, что его действительно необходимо отдать под суд, но он, дескать, любезный, внимательный и временами даже чуткий к другим. А я-то думал, что она умная, даже весьма умная женщина. – Барнетт вновь покачал головой, то ли укоряя себя за то, что не смог правильно оценить ее характер, то ли придя к выводу, что от женской половины человечества ничего хорошего ожидать не приходится. Он залпом выпил бренди, даже не почувствовав вкуса. – Я поражен, господа. Я просто поражен.
– Он маньяк, никаких сомнений. Тут я полностью согласен с вами. – Брамуэлл по-прежнему был осторожен в выражениях. – Но не столь аморален, как мог бы быть настоящий безумец. Если бы он хотел ошарашить всех своим дебютом с атомной бомбой, в существовании которой никто из нас не сомневается, то взорвал бы ее без всякого предупреждения. И не в пустыне, а, скажем, на Уилширском бульваре.
– Вздор! Хитрость и коварство – характерные признаки полного сумасшествия, способ убедить всех, что они имеют дело с человеком, находящимся в здравом уме. – Барнетт изучил свой пустой стакан, встал и направился к бару. – Меня ему никогда не провести. Терпеть не могу избитые фразы, но вы еще вспомните мои слова.
Все молча сидели, вспоминая его слова, и продолжали молчать, когда в комнату вошел Моро в сопровождении Дюбуа. Моро либо не заметил, либо просто проигнорировал гнев на лице Барнетта и уныние на лицах других.
– Прошу прощения, господа, вынужден побеспокоить вас. Вечером здесь довольно скучно, и я подумал, что вы захотите увидеть нечто такое, что приятно возбудит ваше научное любопытство. Я не хочу выступать как цирковой зазывала, но вы будете поражены, можно даже сказать, онемеете от неожиданности увидев то, что я вместе с Абрахамом собираюсь показать. Не соблаговолите ли проследовать за нами? Барнетт не мог не воспользоваться возможностью поупражняться в агрессивности:
– А если мы откажемся?
– Ваше право. Я имею в виду лично вас, профессор. Но почему-то мне кажется, что ваших коллег мое приглашение заинтересует и потом они с удовольствием вам обо всем расскажут. Конечно, вы все можете отказаться. Оказывать давление я не собираюсь.
Хили встал.
– Я с детства любопытен. Кормите вы нас превосходно, а вот развлекать не развлекаете. По телевизору смотреть нечего – впрочем, там никогда ничего интересного, – если, конечно, не считать сообщений о мерах предосторожности, предпринимаемых властями, чтобы не допустить любопытных на равнину Юкка, а также ужасных спекуляций относительно побуждений, заставивших вас выступить с подобной угрозой. А действительно, каковы ваши побуждения?
– Об этом позднее. Господа, те из вас, кто желает...
Желание выразили все, даже Барнетт. В коридоре их сопровождали двое слуг в белых одеждах, что ничуть не встревожило физиков: в этом не было ничего нового, как и в уверенности, что в складках этих одежд спрятаны «ингрэмы». Действительно новым было то, что один из слуг держал в руках магнитофон. Первым это заметил, как и следовало ожидать, Барнетт.
– Ну и что за дьявольскую шутку вы придумали на сей раз, Моро? Зачем понадобился этот чертов магнитофон?
– Чтобы произвести запись, – терпеливо произнес Моро. – Я подумал, что вы, возможно, захотите первыми сообщить своим землякам о том, чем я владею и что им приготовил. Мы покончим с ужасными спекуляциями, о которых только что говорил доктор Хили, и дадим знать, как обстоят дела в действительности. Естественно, страх уступит место самой настоящей панике, невиданной доселе панике. Но это вполне оправданно, потому что позволит мне достичь цели, причем – что более важно с вашей точки зрения – без гибели миллионов людей. Если же вы не захотите сотрудничать со мной, человеческие потери будут именно такими.
Голос его звучал весьма убедительно, но когда разум сталкивается с непредставимым, он находит убежище в неверии и отрицании.
– Вы безумны, совершенно безумны. – Барнетт впервые не проявлял ни ярости, ни воинственности, а, наоборот, старался говорить так же убежденно, как Моро. – А если мы откажемся, как вы выразились, «сотрудничать», нас что, пытать будут? Или отыгрываться на женщинах?
– Миссис Райдер уже говорила вам, что женщины находятся в безопасности. Иногда вы становитесь ужасно занудным, профессор. Никаких пыток не будет, кроме угрызений вашей собственной совести. До конца жизни вас будет преследовать мысль о том, что вы могли спасти множество человеческих жизней, но не сделали этого.
– Иными словами, – заметил Хили, – вы даете нам понять, что люди ваше заявление воспримут скорее всего как блеф, а нам они наверняка поверят и поймут, что вы не блефуете.
Моро улыбнулся:
– Ваши слова задевают мое самолюбие, но вы правильно меня поняли.
– Тогда давайте пойдем и посмотрим, насколько сильно у него поехала крыша.
Лифт оказался весьма необычной конструкции. Сама площадка кабины была невелика, всего сто двадцать на сто восемьдесят сантиметров, а вот в высоту он достигал не менее четырех метров. На лицах физиков появилось замешательство. Когда лифт устремился вниз, Моро вновь улыбнулся.
– Действительно необычное сооружение. Но через несколько мгновений вы поймете, почему у него такая странная форма.
Лифт остановился, открылась дверь, и все восемь человек оказались в большом помещении площадью около тридцати пяти квадратных метров, вырубленном прямо в горной породе, с гладким бетонным полом. С одной стороны этой своеобразной комнаты вертикально стояли листы закаленной или нержавеющей стали – определить не было возможности; с другой – несомненно, листы алюминия. В остальном помещение напоминало хорошо оборудованный механический цех с токарными станками, автоматическими прессами, сверлильными аппаратами, мощными резаками, сварочными горелками и горами сверкающих инструментов. Моро взмахнул рукой:
– На автомобильном заводе такое помещение называется кузовным цехом. Здесь мы делаем корпуса. Этим все сказано.
По всей длине цеха под самым потолком проходили стальные балки транспортировочного устройства с блоками и цепями. Моро провел всех в следующее помещение, куда уходил транспортер. Во всю длину этого помещения тянулся рабочий стол, снабженный круглыми металлическими зажимами. Вдоль обеих стен находились складские отсеки, спереди затянутые проволокой, в которых хранились металлические цилиндры, размещенные на определенных расстояниях друг от друга.
– Плутоний – слева, уран-235 – справа, – не замедляя шага, пояснил Моро, направляясь в соседнее, меньшее по размерам помещение. – А вот тут, господа, наша электромастерская, хотя вряд ли вас это заинтересует. – Он продолжал идти дальше. – Зато следующее помещение, которое, если использовать язык автозаводчиков, можно назвать сборочным цехом, наверняка всех заинтригует.
Моро не ошибся. Физики действительно были потрясены как никогда в жизни. И дело тут было не в оборудовании сборочного цеха. Их взоры с недоверием и страхом были прикованы к стеллажу у правой стены. А точнее, к тому, что на нем стояло. Закрепленные в вертикальном положении, один за другим выстроились в ряд десять цилиндров высотой в три с половиной метра и диаметром в одиннадцать с четвертью сантиметров. Они были окрашены в матово-черный цвет, за исключением двух красных полос шириной в два сантиметра, нанесенных на каждом цилиндре на расстоянии одной трети и двух третей его длины. На дальнем конце этого ряда виднелось еще два крепления, которые пустовали.
Моро посмотрел на каждого из физиков по очереди. На всех лицах было одинаковое выражение глубочайшей тревоги, смешанной с ужасающей уверенностью. Лицо самого Моро не выражало ничего – ни сарказма, ни триумфа, ни удовлетворения. Казалось, тишина длится вечно, хотя на самом деле в безмолвии прошло лишь несколько секунд. Наконец Хили, выйдя из оцепенения, нарушил молчание. Он обратил свое мертвенно-бледное лицо в сторону Моро и выдавил из себя хриплым голосом:
