Мэг Гардинер - Каньон убийств
— Извини. Я вела себя как говно, — призналась Харли.
«Мягко сказано», — подумала я.
— Наши отношения практически прекратились еще до того, как его сбил Брэнд, — продолжала Харли. — Я встречалась с Кази, Джесси рыдал. Ты перестанешь так смотреть на меня или нет?
Я зажмурилась.
— Эван, ситуация вышла из-под моего контроля. — Она схватила меня за руку. — Ты лучшая из нас. Я обошлась с ним безобразно. Но я не могла больше притворяться, что все остается по-старому.
Я открыла глаза.
— Говори потише. Он появится здесь с минуты на минуту.
— Его не испугает этот разговор. Мы с ним помирились. Громы и молнии мечешь только ты.
Голова у меня гудела наподобие электрического трансформатора. Все, что мне хотелось спросить у Харли — все вопросы об электронных шантажистах и «Мако», — потонуло в этом шуме.
Харли положила руки мне на плечи:
— У нас была любовная связь. И это все. Это было какое-то наваждение вроде наркотического морока.
— Так ты это, что ли, называешь актом пресмыкательства?
— Я пытаюсь объяснить, что это был чисто физиологический акт, а не любовь. Девочка, возьми себя в руки.
Харли на шезлонге у плавательного бассейна, вцепившаяся своими когтями в спину Джесси… Да, «взять себя в руки» — термин самый подходящий.
На улице хлопнула дверца автомобиля.
— Это он, — сказала я.
Харли бросила на меня внимательный взгляд. Это был взгляд игрока, взгляд опытного дипломата.
— Мне казалось, ты более последовательна.
— Увы, я старомодна. Ты наверняка слышала пословицу о верблюде и соломинке.[10] Перед тобой почти верблюд.
На улице скрипнула калитка. «Если я увижу их вместе, то обмочусь», — подумала я.
— Спокойной ночи, подруга.
У Харли опустились плечи. Твердый взгляд смягчился.
— Ты знаешь, как я тебя люблю, малышка, — сказала она и вышла из дома, оставив дверь открытой.
Я услышала стук ее каблуков по плиткам. Потом стук сменился шепотом. Харли и Джесси тихо переговаривались.
Меня потянуло к окну.
«Не смотри», — велел внутренний голос.
Я как послушный ребенок пошла на кухню, взяла стакан, наполнила льдом и добавила спиртного. Поскольку стаканы для коктейлей сосками не снабжаются, я употребила напиток залпом.
Стук в дверь. Два удара. Условный знак.
— Эв? — Джесси стоял в дверях, не зная, что делать. — Харли сказала, что ты готова разорвать меня на части.
Я прошла в гостиную и села на диван.
— Можешь войти. — Я подобрала колени и уткнулась в них подбородком.
Он подкатился на коляске к дивану.
— Что происходит?
— Я просто хочу, чтобы ты был честен со мной.
— Я пытаюсь.
Джесси заглянул мне в лицо, надеясь понять, что у меня на уме. То, что он увидел, ему явно понравилось.
— Случайная связь. Ты не вправе винить меня за это.
«На врунишке горят штанишки», — подумала я.
— Но ты и потом молчал. О вас с Харли. И… о том, что было уже после наезда.
— А что было после наезда?
— Вот это я и хочу узнать от тебя. Не от Харли. Не от шантажистов. От тебя.
— Хорошо. — Он пересел с коляски на диван. — Что тебе сказала Харли?
— Она сказала, что порвала с тобой, когда ты проходил реабилитацию.
— Так и сказала?
— Рассказ был не из приятных.
— Представляю… — Он помолчал. — Неужели так и сказала?
— Ну да. В принципе в этом нет ничего особенного. Мне просто жалко тебя. Вот и все.
— Жалко? — переспросил он со странной интонацией. — Это почему же?
— Из-за ее отношения к тебе. Она честно сказала…
— Что именно?
— Она сказала… — Я отвела глаза в сторону. — Она порвала с тобой, потому что ты стал паралитиком.
Джесси переменился в лице:
— Постой-постой. Кто порвал? Она?
— Сожалею…
— Господи Иисусе, ненавижу это слово. Перестань произносить его.
Мой рот закрылся сам собой. Пауза принесла мне некоторое облегчение. Копаться в их отношениях у меня не было никакого желания. Однако пауза затянулась, и я рискнула продолжить разговор.
— Джесси, мне совершенно безразлично, кто с кем порвал. Но позавчера я спросила у тебя, сколько времени это продолжалось, и ты…
— Харли сказала, что это произошло во время реабилитации? — перебил он.
— Да.
— Похоже, тебя это оскорбляет.
— Так оно и есть.
В его голубых глазах появился холодок.
— А что конкретно тебя оскорбляет?
Я разозлилась:
— То, что наш разговор превратился в перекрестный допрос.
— Но ведь тебя интересуют честные ответы. Меня тоже. Так объясни, почему визиты Харли ко мне в реабилитационное отделение тебя страшно взволновали.
Я растерялась, я думала, что он приехал мириться. А он вместо этого заставляет мое подсознание давать показания чуть ли не под присягой. Я поежилась от холода в его глазах.
— На что ты намекаешь? — прошептала я.
— На то, что ты ставишь себе в заслугу мою реабилитацию; на то, что ты считаешь себя единственной женщиной, которая может со мной видеться.
— Нет, никогда…
— Самоотверженная Эван, мужественная Эван. Она не боится спать с калекой. Тебе нравилось думать, что ты единственная и неповторимая. Вдруг выясняется, что Харли тоже бегала ко мне в больницу.
Я остолбенела.
— Постой! Ты хочешь сказать…
— Да. — Он подтянул коляску и перебрался в нее. — Ты опечалена? Впрочем, опечалена. Совокупления из сострадания не удовлетворяют, правда?
Большего удара он не мог мне нанести.
— Это гнусно, — выдавила я.
— Я чувствую себя гнусно.
Джесси отъехал назад, развернулся и направился к двери. Я пошла следом и положила ему руку на плечо:
— Не будь ослом.
Он резко отстранился:
— Я не проект, Эван, и иметь на меня какие-то виды бесполезно.
— Как только ты можешь так говорить, даже думать такое?
Он остановился и поднял взгляд на меня. Лицо выражало гнев и отчаяние.
— Пока.
Я промолчала.
Он потряс головой:
— Нет. Не получится. Никакого «пока» нет. Я не могу быть с тобой. Прощай.
И он уехал.
Глава 27
Два дня я провела как в тумане. Наконец заработало сознание. Заработало оно благодаря портнихе.
— Мисс Делани, — сказала она по телефону, — вы пропустили примерку. Если вы хотите, чтобы платье было готово к свадьбе, зайдите ко мне, пожалуйста.
— Да, — ответила я запинаясь. — Нет, дело в том, что я не знаю… Я перезвоню вам попозже.
Сообщить, что никакой свадьбы не будет, у меня не хватило духу.
Два дня я размышляла о том, каким образом сумела лишиться доверия Джесси.
После того как он стал калекой, именно я относилась к нему как к нормальному человеку. Именно я не льстила ему, не опекала его и не давала ему спуска за дурное поведение. Он сам мне это говорил. А потом, оказывается, я дала ему понять, что он для меня всего лишь калека. Что я испытываю к нему не любовь, а сострадание. Я унизила его, я плюнула ему в душу.
Меня всю передернуло. Неужели я так и поступила? Неужели я считаю себя святой из-за того, что не бросила его в беде? Бред.
Я взглянула на фотографию, стоящую на каминной полке. На озорную улыбку, на лицо, освещенное солнцем. Бог мой, как же я любила Джесси! Я не могла потерять его. Я должна во что бы то ни стало вернуть себе его доверие. Будучи оптимисткой, я не сомневалась, что добьюсь своего. И будучи все той же оптимисткой, я понимала, что дела хуже некуда.
Направляясь к зданию суда, я напустила на себя вид всезнающего юриста. День благоухал. На небе — ни облачка. Сады на противоположной стороне улицы утопали в зелени, туристы любовались пейзажами. Мне предстояла деловая встреча. Поскольку моя голова была забита самыми разными мыслями, я думала двусложными словами. Улицу я пересекла как лунатик.
Естественно, я не обратила внимания на автомобиль, затормозивший чуть впереди меня. Водитель посигналил. Я подняла глаза. Из белого «ягуара» вышла Мери Васкес Дайамонд.
— Эй, ты, — сказала она и поманила меня пальцем.
Я оглянулась.
Момент, который она выбрала для того, чтобы уязвить меня, был далеко не самый удачный.
У Мери было такое выражение лица, словно она наглоталась острых булавок. Костлявые загорелые ноги обуты в туфли-шпильки, отчего походке не хватало легкости. Вообще вся она была похожа на коктейльную трубочку.
— Ты оклеветала меня, — заявила Мери.
— Кто про что, а вшивый про баню, — парировала я.
— Пошла вторая секунда, как ты в нокдауне. Я добавляю это выражение в исковое заявление.
Она поправила ремешок сумочки, висевшей на плече. На сумочке была аппликация с фотографией ее чихуахуа.
— У тебя неверное представление о гражданском законодательстве, — сказала я. — Во-первых, диффамация, высказанная вслух, — это злословие, а не клевета. Во-вторых, поговорка основанием для подачи иска не является. В-третьих, убери свою задницу с глаз моих долой.
