Алла Авилова - Откровение огня
— Соня, голубка, ты же — наша, посадская. Чего ж ты допускаешь, что людей не по справедливости хватают? — заговорила тетя Настя ослабевшим голосом с Космохвосткой. — Какие же мы кулаки? Кто-то напраслину навел, а вы верите. Разве ж так можно?
— А кто батраков в доме держит? — колко спросила та.
— Каких батраков? — смешалась хозяйка. — Нет у нас никаких батраков.
«Товарищ Софья Певунова» указала рукой на Аполлонию.
— А это кто? Вот оно, живое доказательство вашей кулацкой сущности.
Все, кто был в доме, уставились на «доказательство». Аполлония поймала уголком глаза взгляд чернявого и подумала с облегчением: «Не узнал!»
— Так это ж Поля! — обрадовалась тетя Настя, думая, что обнаружилась ошибка и сейчас все уладится. — Какая же она батрачка? Она живет с нами, сама попросилась. Спроси у нее.
— Хватит языком чесать! Сказано — собирайтесь! Всяк норовит вывернуться, не ты одна, — прикрикнул на Ершову-старшую Певунов.
— Поля, да скажи ты им! Разве ж ты батрачка?! — взмолилась тетя Настя.
Оцепеневшая Аполлония еле выдавила из себя:
— Да нет.
Ее и не услышали. Ершовых заторопили, стали выталкивать.
— На выход! Все! Гоп! Гоп! — кричал громче всех Певунов. Глаза у него косили, и оскал съезжал в одну сторону — поддатый пришел. Пьяными были и другие. Торопя Ершовых, не дав даже, как ни умоляла Грунька, накормить ребят, они вытолкали их из избы. Благо дело, тетя Настя заранее об узелках позаботилась.
— А ты что сидишь? — крикнул Певунов Аполлонии, обратив на нее внимание в последний момент. — Очистить помещение. Дом будем опечатывать.
Сонька вмешалась:
— Ты иди, Илюха. Я с ней разберусь.
Оставшись с Аполлонией одна, Космохвостка сказала:
— Ты на деревенскую не похожа. Уж не из Боброва ли будешь?
— Оттуда, — поддакнула Аполлония.
— Все умеешь по хозяйству?
— Да вроде все.
— Вот что, оставайся здесь. Я этот дом за собой оставлю. Мне баба нужна, чтоб при мне была. Гляди!
Певунова распахнула шубу, и Аполлония увидела вздутый живот.
— Какой месяц? — машинально спросила она.
— Восьмой уже. Я живу у отчима. Сама понимаешь, какой от него толк. Да еще курит. Ершовская изба с тобой в придачу — то, что мне надо. Сиди и жди меня. Мы как управимся, придем сюда обратно. Есть здесь что пожрать?
— Щи есть.
— Вот и хорошо. Придем — и сожрем.
Ходиков больше не было — тетя Настя забрала их с собой. Время можно было теперь только чувствовать. Аполлония чувствовала: прошло два часа. Может быть, три. Она сидела все там же, у стола, одна в большом, чужом доме. Как же здесь всегда было тесно, и вот — никого. Когда все ушли, дом повис в воздухе. Ненадежный дом. Встанешь с лавки — и он зашатается. Лавка казалась прочнее. Чтобы не омертветь в пустоте, Аполлония говорила с собой.
«От Певуновой надо бежать. Сейчас же, пока она не вернулась. Певунова — опасная. Что ж ты сидишь? Встань, соберись — и на станцию».
Не вставала, не собиралась. Чем станция лучше? Денег у Аполлонии не было, ехать было некуда. И сидела, не двигаясь.
«Бедная, бедная тетя Настя. Ходики забрала, думает, на новом месте начнет сначала. Нет, хватание никогда не кончится. Все думали: похватают „бар“ — и успокоятся. Нет, они всегда будут хватать людей. Вот теперь на мужиков бросились. И никому не спастись!.. Бедная, бедная тетя Настя…»
Странное дело, Аполлонии было больше жалко Настасью, чем себя. В ее собственной обреченности проглядывалась линия судьбы. Жизнь, установившаяся после большевистского переворота, выталкивала ее как чужую. Но вот Ершовы! Еще вчера в этом доме правила тетя Настя, и невозможно было представить, что сегодня здесь станут распоряжаться Певунов, Сонька-Космохвостка и тот чернявый мерзавец, имя которого она и не знала. Эти полулюди будут здесь хозяйничать, а властная мать семейства притихнет и беспрекословно им подчинится. Преображение тети Насти потрясло Аполлонию: громкогласная, бившая ослушников, Ершова старшая вдруг превратилась в покорную деревенскую бабу.
«Сейчас придет „товарищ Софья Певунова“, — возвращала себя к настоящему моменту Аполлония. — Со своими прихотями, приказами. Будет орать, визжать. Станет снова допытываться, кто я и откуда, узнает, что о Боброве я солгала, добьется правды — и потом будет шантажировать».
Но сколько бы ни говорила с собой Аполлония, ни одно слово, ни одна мысль не прорывали ее оцепенение. От многих повторов образ самодурки Певуновой сгладился, и наконец Аполлония сказала себе: «Ну и пусть будет Певунова. Какая разница». Деревенская девка в реквизированной дорогой шубе тоже вписывалась в линию ее судьбы. «Смысл моей жизни — испытание унижений. Самых разных — прямых, скрытых, внезапных, постоянных». Свою судьбу она поняла. Даже приняла — почти приняла. Окончательно ее принять мешала забывчивость. Аполлония все забывала и забывала свое давнишнее открытие: справедливость — это мечта, сантимент, иллюзия, обман. И сейчас она об этом забыла — потому оставалась сидеть на лавке в избе Ершовых и доискивалась до логики того, что с ней происходило.
«Разве я ставлю себя так уж высоко? Разве я хочу не минимума — всего только, чтоб не хватали, не мяли, как вещь? Но, может, в этом-то и ошибка, что я все еще чего-то хочу от этих людей?»
И вот вернулись Певуновы. Не увидев Аполлонию в темноте, Сонька крикнула:
— Эй, бобровская, как тебя… Ты здесь?
— Здесь, — отозвалась Аполлония.
Космохвостка зажгла лампу. Ее муж прошел к кровати тети Насти и, плюхнувшись на нее, рявкнул от удовольствия. Ходики, кровать — тетя Настя хотела жить не хуже бар.
— Так и сидишь сиднем весь вечер? — возмутилась на Аполлонию новая хозяйка. — Печь-то остыла уже, квашня ты чертова. Иди печь разожги, щи поставь. Я же говорила тебе: придем, жрать будем.
Аполлония встала и поплелась к печи.
— Да ты еще и хромая! — злилась дальше Сонька. — С рождения такая?
— Да нет. Недавно покалечилась.
Без спешки, но расторопно Аполлония зажгла печь. Сонька ее ловкость оценила.
— Как тебя звать? — спросила она.
— Поля, — назвалась Аполлония.
— Терпеть не могу это имя, — заявила Космохвостка. Я буду звать тебя просто «помощница». А ты зови меня товарищ Певунова. Ты где всегда спала?
— На полу. За печкой. С ребятами.
Певунова прошла к двери, ведшей в пристройку, и заглянула за нее.
— Ну и холодина. А здесь кто спал?
— Егорка с женой.
В пристройке была своя печка, сегодня еще не топленная.
— Теперь ты будешь здесь спать, — распорядилась новая хозяйка.
— Тогда я печь затоплю, — сказала Аполлония.
— Ни к чему сейчас эта возня, — заявила Сонька. — Так ночь поспишь. Ты вот что, сходи-ка за моими вещами. Знаешь, где Степан-слепец живет? Не знаешь? Ну а дом-то Игушиных уж найдешь? Нет?! Тебя что ж, здесь взаперти держали?
— Сама выходить не хотела.
— Ну точно как Степа. И он в своей норе так же сидит, только на партсобрания выбирается. Разница лишь, что он слепой, а ты хромая. Илюха, слышишь, какая парочка могла бы быть: он слепой, она хромая, клинышек к клинышку. А что, я могу перед отъездом поспособствовать, — забавлялась Сонька.
— Вы уезжаете? — вырвалось у Аполлонии.
— Уезжаем. Едем на самую главную стройку нашей страны. Слыхала о Турксибе?
— Нашла с кем о Турксибе говорить. Иди сюда, — позвал Космохвостку с койки муж.
— И когда вы уезжаете? — спросила Аполлония.
— Скоро. А вам — счастливо оставаться в вашем гадюшнике! Не вздумай после меня за дом цепляться. Я из него — и ты из него. Дом теперь сельсоветовский.
«Так или иначе, с места мне сниматься придется, — задумалась Аполлония. — И чем раньше найдется новое пристанище, тем лучше. Мое положение торопит. Еще немного, и его уже не скрыть…»
Сонька толкнула Аполлонию:
— Ты что, или не слышишь? Говорю тебе: иди к Степану-слепцу и принеси мои вещи.
Аполлония вышла из дому и обрадовалась белизне. В мир вернулись невинность и уют. Она успела только раз вздохнуть полной грудью, как из дома послышался визг Певуновой: новые хозяева резвились. Аполлония поспешила к калитке, чтобы побыстрее оторваться от голосов.
В горнице было темно. Степан сидел спиной к двери на табурете посреди комнаты и плел веревку. Разговаривая с Аполлонией, он от своего дела не отрывался.
— Что это ей загорелось? — вяло удивился он поручению Соньки. — Могла бы утром сама прийти и забрать, что ей надо. Вон ее сундук, у окна. Иди бери, что она тебе сказала. Мне-то что.
— Лампу бы зажечь, — стесняясь, попросила Аполлония.
— Зажигай. Лампа на столе.
Сундук был заполнен едва наполовину — не так много вещей оказалось у Космохвостки. Аполлония связала их в узелок, закрыла крышку и сообщила Степану, что готова.
