Карин Фоссум - Не бойся волков
— Вот черт! Какой ужас!
Прежде Канник не задумывался о том, что Моргану не разглядеть собственного носа. И теперь он увидел все как есть. А зрелище и правда было ужасным.
— Эркки, у меня заражение! Я так и знал! — Держа в руках зеркало, он топнул ногой.
— Весь мир заражен, — пробормотал Эркки, — болезнь, смерть и убожество.
— Когда начнется столбняк? — спросил Морган, и рука, в которой он держал зеркальце, задрожала.
— Через несколько дней, — попытался успокоить его Канник.
— Точно? Ты в этом разбираешься?
— Нет.
Обиженно вздохнув, Морган отбросил зеркало в сторону. От вида кровоточащего носа он едва не сошел с ума. Боль почти стихла, и тошнота прошла. Осталась лишь слабость, но это из-за голода и жажды. Нет, надо отвлечься и подумать о чем-нибудь еще. Морган посмотрел на Канника и зажмурился.
— Значит, ты стал свидетелем убийства? Давай рассказывай. Как это было?
Канник вытаращил глаза.
— Нет, — ответил он, — я не был свидетелем.
— Разве? А по радио сказали, что был.
Канник склонил голову и прошептал:
— Я только видел, как он оттуда убегает…
— А этот человек сейчас присутствует здесь? Подними руку и укажи на него, чтобы присяжные увидели! — торжественно проговорил Морган.
Канник что было сил сжал руки. Ни за что на свете он не укажет на Эркки.
— И ты разболтал об этом полицейским?
— Я не разбалтывал! Они меня спросили, что я там видел. Я лишь ответил на вопрос, — оправдывался Канник.
Он говорил так тихо, что Морган наклонился поближе.
— Не смей изворачиваться! Ясное дело, ты обо всем разболтал. Ты знал эту старуху?
— Да.
Голова Эркки свесилась набок. Казалось, будто он спит.
— Он ничего не рассказывает, — сказал Морган, — у него в голове настоящая каша.
— Каша?
— Он обо всем забыл.
— Забыл? Как это?
— Возможно, он даже не помнит, как я взял его в заложники. Сегодня утром, когда ограбил «Фокус-банк», — усмехнувшись, он посмотрел на мальчика, — он так удачно подвернулся мне. А чтобы выйти на улицу, мне как раз требовался заложник. Знаешь что? — улыбнулся Морган. — Заложник — это такой «киндер-сюрприз». Если ты везучий, то можешь наткнуться на целую фигурку. Но мне вот не повезло: мой «киндер-сюрприз» состоит из каких-то разрозненных деталек, которые мне никак не удается собрать. — Прикрыв нос, Морган всхлипнул: — Он ничего не помнит. И делает только то, что ему приказывают внутренние голоса. Тебе такого не понять. Эркки мне жаль. А знаешь, — Морган опустился на пол и серьезно посмотрел на Канника, — когда я был маленьким, то ходил в детский садик. И каждое утро у нас было что-то вроде общего занятия. Мы усаживались на полу в кружок, а одна из воспитательниц пела или читала что-нибудь вслух. И еще у нас была такая игра… — на губах у Моргана блуждала улыбка, — называлась «Поймай мысль». Воспитательница смотрела каждому в глаза и шептала: «Подумай о чем-нибудь!» И мы думали — да так, что голова едва не взрывалась. А потом воспитательница кричала: «Лови! Лови!» И вытягивала руку, будто что-то хватала. А мы повторяли за ней… — Морган на секунду умолк. — Потом она кричала: «Держи! Держи ее!» И мы сжимали руки, словно боялись, что мысль вырвется и исчезнет. И она исчезала. Потому что, когда мы разжимали кулачок, то внутри ничего не было… Наверное, нас так учили сосредоточиться, но вместо этого только сбивали с толку… Взрослые чего только не вытворяют с детьми. — Он расстроенно покачал головой. — Вот и у Эркки то же самое. Он либо сбит с толку и никак не может поймать собственную мысль, либо думает об одном и том же все время. Это называется «навязчивая идея». Я в этом разбираюсь, потому что работал с подобными людьми.
Эркки за шкафом тихо хмыкнул.
— Знаешь, почему он откусил мне нос?
— Понятия не имею… — пропищал Канник.
— Я пытался заставить его искупаться в озере, а ему не хотелось. Он не умеет плавать. И ему не нравится, когда на него давят. Не дави на него, а то вцепится тебе в ухо или куда похуже.
— Можно я пойду? — Канник старался говорить потише, чтобы не услышал Эркки.
Морган закатил глаза.
— Пойдешь? Это с какой же стати? Почему тебе должно быть проще, чем нам? Чем ты это заслужил? Это наша судьба, — серьезно заявил Морган, — все мы здесь пленники. Вот дождемся полицейских, и уж те упекут нас куда подальше. Но добровольно мы не сдадимся! Мы гордые и храбрые, и без боя нас не взять! — провозгласил он с пьяным восторгом. «Он говорит как Херонимо, — печально подумал Канник, — Эркки здесь не единственный псих. Они оба чокнутые…» Может, и сам он, Канник, тоже сошел с ума — если разобраться, такое вполне вероятно. Его ведь отправили за что-то в приют… Хорошо хоть не в психушку… Или приют и психушка — одно и то же? Каннику вдруг стало дурно, в горле словно застрял комок шерсти, который никак не удавалось проглотить… Можно сказать, что здесь, рядом с этими двумя сумасшедшими, ему самое место. И Канник это прекрасно осознавал.
— А твоя мама жива? — спросил вдруг Морган. Он вытащил из стены стрелу и теперь разглядывал ее.
— Без понятия, — дерзко ответил мальчик.
— Ну надо же, — ехидно проговорил Морган, — ты, видно, злишься на нее. Не может такого быть, чтоб ты не знал, жива твоя мамаша или нет. Не пудри мне мозги! Вот моя, например, жива — я это точно знаю. И получает пособие по инвалидности. И еще у меня есть сестра, у которой собственный салон красоты.
— Ну, тогда она запросто пришьет тебе нос.
— Ты давай без шуток. Сестрица моя живет неплохо. Так твоя мамаша жива?
— Да.
— Она на соцобеспечении?
— Чего-о?..
— Она работает или живет на пособие?
— Точно не знаю.
— А она тебе подкидывает деньжат?
— Нет. Только иногда присылает посылки.
— Тогда вот тебе совет: на следующий день рождения попроси у нее таблетки «Нутрилетт».[3]
Зачем нужны такие таблетки, Канник не знал. С мамой он виделся редко. Она приезжала, только когда Маргун звонила ей и просила приехать. Обычно мать привозила шоколад. Канник почти забыл ее лицо. Они никогда особо не разговаривали, и матери считай что не было до него дела, едва взглянув на сына, она вздрагивала и в ужасе отворачивалась. Канник вдруг припомнил один их давний разговор. Он учился в четвертом классе и в тот день, вернувшись из школы, прошел в кухню и замер на пороге. Мама изменилась. Волосы ее стали сантиметров на тридцать длиннее, чем утром. Они отросли всего за несколько часов, пока он сидел за партой.
— Это парик? — изумленно выпалил он.
Мать отложила журнал и нехотя повернулась.
— Нет. Это настоящие волосы. Их мне нарастили.
— Как это? — Он глаз не мог отвести от ее волос и натолкнулся на стол. И в ту же секунду заметил, что изменились не только волосы. Ногти тоже стали длиннее, и теперь они были покрыты ярко-красным блестящим лаком, похожим на тот, каким покрывают машины.
— Как это — нарастили? — повторил Канник. — Они не отвалятся?
— Нет. Они будут держаться вот так несколько недель.
Медленно проведя рукой по голове, мать отбросила волосы назад. Теперь, с новой прической, она словно и выглядела иначе — перестала сутулиться, и выражение лица изменилось. Она вела себя как королева. Удержаться было сложно: Канник перегнулся через стол, схватил грязной рукой светлую прядь и дернул за нее. Волосы действительно не оторвались, и Канник удивился еще сильнее.
— Придурок! — завопила мать, вскакивая из-за стола. — Ты хоть знаешь, сколько это стоит?!
— Но ты же сказала, что они не отвалятся.
— А тебе обязательно надо проверить и все испортить, да?
— А где это тебе сделали?
— В парикмахерской.
— И сколько ты заплатила? — мрачно поинтересовался мальчик.
— Много будешь знать — мало будешь спать. Не твое это дело. Ты вообще ни черта не зарабатываешь.
— Точно… Даже на карманные расходы…
— Это какие такие карманные расходы? Ты же мне никогда не помогаешь!
— Но ты сама меня не просишь.
— А разве ты что-то умеешь? — Наклонившись, мать вдруг раздраженно посмотрела ему в глаза: — Что ты вообще умеешь делать, а, Канник?
Мальчик ковырнул ногтем пятно от варенья на скатерти. Канник никак не мог придумать, что ответить. В голову ничего не приходило. Читал он плохо и в мячик играл хуже некуда. Зато он лучше всех кидает дротики, но об этом Канник решил умолчать.
Позже, когда мать убрала новые волосы под полиэтиленовую шапочку и пошла в душ, Канник открыл ее сумочку. Денег там не было, но Канник об этом знал. Мать умнее Маргун и всегда берет кошелек в ванную. Зато в сумочке лежал чек из парикмахерской. Пишут взрослые неразборчиво, но в кои-то веки Канник постарался и разобрал: «Наращивание волос и накладные ногти. Две тысячи триста крон». Мальчик чуть не задохнулся от возмущения. Ворвавшись в ванную, он отдернул душевую занавеску.
