Чарльз Паллисер - Изгнание
– Вы купили мамин иск, чтобы она больше не тратилась?
Мистер Боддингтон кивнул и сказал:
– С самого начала я пытался отговорить вашу матушку от подачи иска. Я знал, что дело ее несостоятельно.
Я схватился руками за голову, было слишком стыдно смотреть на него. Наконец я смог вымолвить:
– Мистер Боддингтон, я был с вами несправедлив и приношу извинения.
Он коротко произнес:
– Больше не будем об этом.
Потом воскликнул, что ему пора в Собрание, забрать Тобиаса, поскольку сопровождавший его слуга доложил, что парень сильно перебрал вина.
Тут Боддингтон пристально посмотрел на меня и произнес:
– Я надеялся, что мой мальчик преуспеет в жизни, но в последние несколько лет он связался с дурной компанией. Он лишь на год или два старше вас, не так ли? Полагаете, я жду от него слишком многого? Мог ли я надеяться на большее?
Я сказал, что не знаю. Он был так добр и так несчастен, что мне захотелось сказать ему что-то ободряющее.
Потом Боддингтон сказал:
– Опасаюсь, что он мог пристраститься к кое-чему более скверному, чем вино и бренди. – Он прямо посмотрел мне в глаза, и я покраснел. – Знаю, среди молодежи теперь это стало модно.
Должно быть, мама рассказала ему достаточно много, чтобы догадаться. Я поклялся навсегда покончить со своей дурной привычкой.
Он начал говорить о том, как Тобиас подружился с некоторыми «молодыми аристократами» из окружения Давенанта Боргойна. Все они ужасные моты и беспринципные люди из состоятельных семей, привыкшие удовлетворять свои аппетиты без ограничений.
Это напомнило мне о том, что я только что услышал. Я спросил, не знает ли он что-нибудь о нападении на племянника герцога в Лондоне несколько недель тому назад. Боддингтон удивился, но рассказал то, что мне было нужно:
– Однажды ночью Давенант Боргойн оказался в непристойном районе Смитфилд – зачем, одному богу известно, – и на него напал некто, по-видимому, не заинтересованный в грабеже, но просто с близкого расстояния выстреливший в него из пистолета.
Я его прервал, чтобы спросить:
– Хотите сказать, что его пытались убить?
Он кивнул:
– Несомненно. Несостоявшаяся жертва ударила нападавшего по руке тростью, когда тот спускал курок, поэтому пуля попала в ногу. Нападавший ударил Боргойна по руке рукояткой пистолета и убежал.
– Известно, кто стоит за нападением?
Адвокат кивнул, и я поинтересовался, зовут ли его Лиддиард, если я правильно произнес. Он сильно удивился, что я знаю так много. Я попросил уточнить имя, и он сделал это.
Я сообщил, что, насколько мне известно, он является незаконнорожденным сводным братом Давенанта Боргойна. Стоило мне произнести эту фразу, как поток информации полился мощной струей. Старик рассказал, что юноша был подлецом и развратником, что он всегда был в плохих отношениях со своим дядей и сводным братом из-за денег, долгов и непристойного поведения. Дядя послал его учиться в Кембридж, но парень вел себя так плохо, что был отчислен в первый же год обучения. Потом герцог добился, чтобы племянника зачислили в гвардию, но вскоре его уволили со службы после исчезновения провиантских фондов. После этого позорного случая от Лиддиарда отвернулись все родственники, кроме эксцентричной старухи по имени леди Терревест, которая давно вынашивала обиду на герцога из-за какой-то давно забытой ссоры.
Я спросил мистера Боддингтона, встречался ли он когда-либо с Лиддиардом, и он ответил, что видел его мельком и только издалека. Это грубый человек невероятно высокого роста. Мать умерла рано, и отец его бросил. Вырос парень без внимания со стороны собственных родственников и с убеждением, что младший сводный брат унаследует и титул, и состояние, поскольку незаконнорожденность лишала Лиддиарда всех прав.
– Следовательно, он никак не мог надеяться на семью отца? – спросил я.
– Никак. Хотя, согласно завещанию герцога, он может унаследовать состояние своего сводного брата в случае его смерти до того, как ему исполнится двадцать пять лет.
– И это случилось бы, если бы нападение на Смитфилд удалось, – прокомментировал я.
Выражение лица старика осталось неизменным, словно на портрете. Я знал, что ему не терпится отыскать сына, поэтому поблагодарил и вышел из экипажа. Он, громыхая, поехал дальше.
Я брел по дороге, и когда оказался во влажной низине на окраине города, заметил нечто, свидетельствующее, что это Трафальгар. Я вспомнил, как мама рассказывала об этом, и легко отыскал улицу с таким же названием. По склону вдоль ручья, впадавшего в реку, тянулись плохо выстроенные коттеджи, и это было то место, где пьяный мерзавец мог бы держать свою любовницу и нежеланного ребенка.
Я дошел уже до самой окраины города, когда увидел впереди на тускло освещенной дороге силуэт человека, передвигающегося пьяной походкой. Я его узнал и поспешил вслед. Это был Тобиас. Он дружелюбно меня поприветствовал, совершенно позабыв, что всего несколько часов тому назад мы повздорили. Он сообщил, что пытался осуществить сумасшедшую идею добраться до отцовского дома на Аптон Дин. Когда я сказал, что мистер Боддингтон ищет его на балу, он неуверенно развернулся и поплелся обратно в город. Мне надо было кое-что выяснить, поэтому я пошел за ним и напомнил историю про то, как его обманули на собачьих боях, и он начал извергать проклятия. Я поинтересовался, зовут ли обманщика Том Франт. Он покачал головой, сказав, что не слышал такого имени, но знает его как Лиддиарда.
Я сказал:
– Да, так и думал. Незаконнорожденный сводный брат Давенанта Боргойна.
– Он и есть, – пробубнил Тобиас. – Уиллоуби Лиддиард, чтоб у него глаза повылезали.
Я был настолько потрясен, что замер на месте, отстал от Тобиаса, и пришлось догонять его бегом.
Схватив его за руку, я потребовал ответа:
– Его, как и сводного брата, зовут Уиллоуби?
– Да, – сказал Боддингтон через плечо и пропал в темноте.
Я простоял посреди дороги минуту или две. То, что он сболтнул, совершенно невероятно. Это все меняет. В тот вечер, когда я приехал, в дом приходил не Давенант Боргойн. Что бы ни случилось между ним и сестрой, к тому времени все уже закончилось. Ее навещал Лиддиард, новый поклонник, любовник, или как еще можно его назвать. И хуже всего то, что мама знала! В следующие два дня я спутал двух высоких мужчин, увиденных издалека, и Евфимия даже потворствовала моему заблуждению. Но я не мог понять, почему мама, столь озабоченная «удачным замужеством» Эффи, почему она желала, чтобы ее дочь вышла замуж за нищее и незаконнорожденное ничтожество. Но действительно ли она хотела? Не это ли стало причиной подслушанных мной скандалов?
Рассказ юриста про леди Терревест заставил меня задуматься. Мне всегда казалось странным, что сестра так часто уходит к старой леди, и теперь я понял ее мотив. По дороге домой решил изменить свой путь.
До Трабвел я добрался затемно, и дом был заперт. Но на первом этаже горел огонь. Перелез через ограду, отделявшую дом от улицы, приблизился к освещенному окну и заглянул. Там в гостиной в кресле с высокой спинкой сидела толстая дама, и я вспомнил, что Евфимия говорила, будто леди Терревест все время проводит только в нижних комнатах из-за своей малоподвижности. Она разговаривала, но было не видно с кем. По щекам старухи текли слезы, а лицо сморщилось. Мне подумалось, что ей больно. Потом я увидел собеседника, вторую тучную даму в простом платье и фартуке горничной или кухарки. Она откинула голову назад и сотрясалась от неслышного хохота. Я узнал в ней даму, которая разговаривала с миссис Дарнтон в магазине, я тогда прозвал ее «Пузырь». Я снова взглянул на леди Терревест и понял: то, что я принял за гримасу страдания, было смехом. Она до слез хохотала над какой-то шуткой или историей.
Этот дом не был погружен в печаль и тоску, как представлялось сначала, и старушка оказалась не беспомощным инвалидом в тихом уединении, как меня вынуждали думать. Я представлял, что Евфимия сидит здесь в благоговейном молчании или играет печальные пьесы на фортепьяно. Теперь стало ясно, что она всегда наслаждалась веселыми и скандальными сплетнями. В этом доме неустанно перемывали косточки всем в округе и упивались любыми слухами.
Служанка на минуту исчезла, потом вернулась с подносом и поставила его перед хозяйкой. При виде обильного, невероятно вкусного завтрака у меня от голода засосало под ложечкой. С прошлой ночи и крошки во рту не было.
На колене старой леди вдруг появилась собачья лапа. Мастиф. Пока она ела, пес пытался засунуть нос в тарелку со сливочными кексами. Она оттолкнула его, что-то сказала служанке, та схватила мастифа за ошейник и исчезла. Через мгновение я услышал, как открылась задняя дверь, и, поняв, что пса выгнали из дома, решил ретироваться, но оказался недостаточно расторопным, перелезая через ограду. Псина подбежала ко мне и принялась лаять и рычать. Я спрыгнул на дорогу и спрятался за деревом, где прятался прежде. Пришлось обождать, пока собака не довела до сведения жителей дома, что к ним кто-то забрался. Я притих. Никто не вышел.
