Джин Корелиц - Ты должна была знать
Стю был счастлив, потому что его жена ждет ребенка, и все хорошо, а Грейс была практически счастлива, ведь она почти поверила, что и у нее тоже все хорошо. Во всяком случае, ей очень этого хотелось.
И тут Стю Розенфельд произнес слова, после которых на Грейс обрушился тот самый стеклянный колпак, воздух под которым был вредоносным и ядовитым. Всего пять слов – Грейс потом сосчитала. Она снова и снова перебирала их в уме – вдруг не так поняла? Однако эти слова перевернули всю ее жизнь с ног на голову. И слова эти были такие:
– Как там Джонатан? Чем занимается?
Глава 11
Белая полоса, черная полоса
Потом Грейс не помнила, как покинула то страшное место, тротуар Восточной Шестьдесят девятой улицы, как вышла на Йорк-стрит, как шагала по длинным, мокрым, отвратительным улицам Ист-Сайда до Реардона. Как она вообще умудрялась переставлять ноги? Почему просто не застыла возле какой-нибудь витрины, остолбенело глядя на собственное ошеломленное отражение? Мысли то неслись на огромной скорости, то замирали. Одни и те же, снова и снова. Мучительные, невыносимые. И конечно, стыд – для Грейс это было непривычное чувство, от которого она отказалась давным-давно, когда выросла и поняла, что не обязана нравиться всем вокруг, – более того, это попросту невозможно. После того как Грейс это поняла, у нее просто гора с плеч свалилась. Только ей самой и ее близким позволено выносить суждения относительно ее поступков. А значит, сгорать от стыда больше не придется. Так и получилось.
Но стоило вспомнить стоявшего на углу Стю… Как он на нее посмотрел! А Грейс могла лишь молча глядеть на него. Простой, безобидный вопрос заставил обоих застыть, как громом пораженных. Должно быть, потрясенное выражение лица собеседницы сказало Стю все. Он понял, что она, Грейс Сакс, не знает чего-то очень важного. Теперь изначальная причина беспокойства Грейс – куда пропал Джонатан? – резко отступила на второй план. Однако новая проблема была гораздо, гораздо хуже.
Грейс отпрянула. Вопрос неприятно резанул уши, точно звук застежки из двух липучек, которые отклеивают друг от друга. Казалось, тротуар под ногами вдруг сделался неровным.
– Грейс?.. – растерянно произнес Стю, но с тем же успехом мог говорить на другом языке – таком, который Грейс с трудом разбирала бы, но сама говорить не могла. И вообще, тратить энергию на болтовню она не собиралась. Грейс срочно надо было сбежать. – Грейс! – окликнул Стю, когда она устремилась прочь.
Грейс обошла его, как футболист игроков из команды противника. Проходя мимо, даже не взглянула. И оборачиваться не стала.
Шестьдесят девятая улица и Первая авеню.
Семьдесят первая улица и Вторая авеню.
Семьдесят шестая улица и Третья авеню.
Как бы там ни было, Грейс продвигалась вперед – правда, исключительно на автопилоте. Но не на том автопилоте, когда просто задумаешься на ходу. Ощущение было, как во время неровного, прерывающегося сна, когда постоянно просыпаешься и толком не отдыхаешь. Грейс пыталась взять себя в руки, но усилия не приносили результата.
Вот она прошла еще два квартала. Потом какой-то толчок, боль. Еще два квартала позади. Грейс чувствовала себя больной, тяжело больной. Все, чего ей хотелось, – найти Генри, даже если ради этого придется ворваться в школу и бегать по коридорам, выкрикивая его имя, вломиться в класс или лабораторию, схватить сына за густые темные волосы. Устроить сцену, будто ненормальная – хотя почему «будто»? «Где мой сын?» – закричит Грейс. Причем, когда представляла эту картину в воображении, ее совершенно не смущало, что все на нее смотрят. А потом Грейс утащит сына за собой прочь, сначала в коридор, потом во двор и, наконец, обратно домой.
И что потом? Грейс понятия не имела. Как она может догадаться, что предпринять, когда толком не знает, что случилось? Грейс очутилась в тупике. А улица, где находился Реардон, по-прежнему была полна репортеров. Приехали другие фургоны с телевидения, с эмблемами каналов и спутниковыми тарелками на крышах. Штуки три, не меньше. На тротуарах толпились представители СМИ, слетевшиеся на трагедию, будто стервятники. Впрочем, сейчас Грейс о трагедии Малаги Альвес думала меньше всего. И когда ухоженная девушка с заученной, будто приклеенной улыбкой попыталась остановить Грейс вопросом: «Здравствуйте, можно вас на пару слов?», захотелось отмахнуться от нее, будто от комара.
При других обстоятельствах Грейс могла бы позволить себе огорчаться из-за смерти женщины, с которой общалась всего один раз. Но сегодня ее волновали собственные проблемы. Что-то определенно было не так, теперь Грейс отлично это понимала. И это что-то имеет прямое отношение к ней, ее мужу и сыну.
Грейс не хотелось разговаривать с другими мамашами. Стоя среди них во внутреннем школьном дворе, арка у входа в который служила чем-то вроде пропускного пункта, который удавалось преодолеть только «своим», Грейс с облегчением почувствовала, что среди присутствующих воцарился дух мрачной солидарности. По сравнению с утром многое изменилось – женщины больше не гудели, будто растревоженный улей. Они просто стояли с угрюмым видом – в толпе, но не разговаривая. Единственным видом общения были едва заметные жесты. Создавалось впечатление, будто мамаши наконец пришли в чувство и поняли, что произошло с несчастной женщиной, и это осознание заставило их забыть о классовых и финансовых различиях между ними и Малагой Альвес. А может, просто поняли, что загадку ее убийства не удастся разрешить в два счета. Видимо, с тех пор как они отвели детей в школу утром, ясности не прибавилось. А поняв, что расследование затягивается, мамаши решили, что уместнее всего поумерить страсти.
Оказавшись на территории для «своих», Грейс обратила внимание, что нянь вокруг очень мало. Встревоженные матери учеников Реардона, видимо, массово решили, что некоторые моменты в жизни ребенка слишком важны, чтобы перекладывать участие в них на постороннего человека. У Макса в школе в первый раз убийство! Хлоя в первый раз будет иметь дело с жадной до сенсаций прессой! Какой важный этап в формировании характера! Естественно, мамаши побросали все и кинулись поддерживать детей. Конечно, сначала надо было дождаться, когда приглашенные Робертом Коновером психологи проведут специальные занятия.
Видимо, все собравшиеся искренне считали себя ответственными родителями. Надо же быть рядом с ребенком в такой ответственный день, который все, имеющие отношение к Реардону, запомнят надолго. Возможно, спустя годы сыновья и дочери будут вспоминать день, когда умерла мать мальчика из их школы – вернее, не умерла, а была жестоко убита. Будут рассказывать, как растеряны и напуганы были, в первый раз услышав о таком страшном злодеянии. Но зато в конце учебного дня мама сама, лично пришла за ними в школу, утешила и успокоила. А перед тем, как вести домой, или в балетную школу, или к репетитору, побаловала чадо чем-нибудь приятным.
Как ни странно, в глаза друг другу никто не смотрел. Дети спускались в холл, и по их виду было не похоже, чтобы кто-то из них был травмирован случившимся. Некоторые очень удивились, увидев матерей вместо привычных нянь. Генри тащился в хвосте, одним из последних. На плече болтался рюкзак, в лямку которого было продето подметавшее пол пальто. Грейс была так рада видеть сына, что даже не сделала Генри замечание.
– Привет, – сказала она.
Генри посмотрел на нее из-под густых бровей:
– Видела машины телевизионщиков?
– Да. – Грейс надела собственное пальто.
– У тебя что-нибудь спрашивали?
– Нет. Вернее, пытались. Вот только не пойму зачем.
– Ну правильно. Что ты можешь знать?
Конечно же ничего, подумала Грейс. Но, видимо, у журналистов сложилось впечатление, что, как член родительского комитета, Грейс должна быть в курсе дела.
– Папа вернулся? – спросил Генри.
Они спустились с крыльца и вышли во двор. На тротуарах тут и там были видны люди с камерами. По меньшей мере двое вели активную съемку. Грейс инстинктивно опустила голову.
– Что? – переспросила она.
– Папа вернулся?
– Нет. – Грейс покачала головой. И тут ей пришла в голову мысль. – А папа тебе сказал, что вернется сегодня?
Генри как будто задумался. Выйдя за ворота, они торопливо и решительно зашагали на запад.
– Ну, этого он не говорил, – наконец протянул Генри. Они почти дошли до угла.
У Грейс перехватило дыхание. На какой-то неприятный момент показалось, что она сейчас расплачется. Прямо здесь, посреди тротуара.
– Генри, – произнесла она, – отвечай, пожалуйста, как следует. Что сказал папа?
– Н-ну… – Вид у Генри стал немного растерянный. – Он не говорил, когда вернется. Просто сказал, что уезжает.
– Что?.. Уезжает? – растерялась Грейс. Асфальт под ногами снова наклонился, да так, что стало трудно стоять.
Генри пожал плечами. В этот момент он был до омерзения похож на среднестатистического подростка, разговаривающего – вернее, не разговаривающего – с родителями. Это классическое пожатие плечами, означающее «только не вмешивайте меня в свои дрязги». Грейс всегда подшучивала на эту тему, потому ей самой с подобными выходками дело иметь не приходилось. Ну почему подростковое упрямство разыгралось у Генри именно сегодня?
