Джей Брэндон - Волк в овечьем стаде
— Это был тяжелый развод? — спросил я.
— Очень тяжелый. У Пена были семейные деньги. У Джулии ничего не было, но ей нравилась жизнь, и она не хотела работать. Его родители подарили им дом в Олмоуз-Парке, но Джулии он тоже нравился, каждая вещица в нем. Его родители даже собирались вмешаться, чтобы вернуть фамильные вещи, которые они подарили им. Конечно, обо всем этом я слышал от Пена. Мы часто завтракали вместе. Иногда он приходил сразу после встречи с Джулией и ее адвокатом, взъерошенный, понося ее самыми грубыми словами, какие он только мог выдумать. Говорил, что добьется того, чтобы она не приблизилась ни к нему, ни к сыну.
— Они спорили из-за опеки? — поинтересовался я.
Мне ничего не было известно о родителях Остина. Я предполагал, что он из состоятельной семьи, если судить по образу жизни, но это вполне могло оказаться ложным представлением, как и многое другое в Остине. Я задумался о себе, выросшем в другой части Сан-Антонио. Мне тогда было около десяти лет, неудивительно, что я ничего об этом не знал. Остин, моложе меня на пять лет, был уже в центре безобразного конфликта.
— Они спорили по любому поводу, — сказал Элиот. — Развод тянулся несколько месяцев. Мы с Мэйми старались не вмешиваться, но не прекращали встречаться с Джулией. Когда я пробовал поговорить с ней о Пене, она отвечала, что я ничего не понимаю, что на самом деле не знаю Пена. Такое отношение свойственно разочарованной женщине, но я вполне мог с таким же основанием отнести ее снова к ней самой. В иных семьях супруги живут сами по себе. Их семья была из таких. Я хорошо знал Пена, но не знал его друзей, не знал, что он делал по ночам после того, как переехал от Джулии.
— И что же? — спросил я.
Элиот посмотрел на меня так, будто я вмешался в личный разговор. Он замолчал, глаза Элиота блуждали по ковру, стенам, темному экрану телевизора.
— И однажды, — продолжал Элиот, — Пен утихомирился. Он с головой ушел в адвокатскую практику и вообще не вспоминал о разводе. Вся эта история вышибла его из колеи. Он внезапно постарел, я хочу отметить, что раньше он отменно выглядел. Его всегда отличала мальчишеская беззаботность, теперь от нее и следа не осталось. Он казался нервным, вскакивал, если кто-то к нему подходил. Я допытывался у него, что произошло, но он отмалчивался.
Я наблюдал за Элиотом, ожидая, когда он приступит к сути. Он никому не рассказывал эту историю, даже жене.
Он поступал так не потому, что это был чужой секрет. Эта история касалась самого Элиота. Его бегающий взгляд только усиливал мою уверенность.
Он нарушил молчание.
— Однажды Пен пришел в мой офис в здании суда, но подавленный, а не разъяренный, он, казалось, с трудом передвигал ноги. Он вошел в мой кабинет и закрыл за собой дверь. Я спросил, что случилось, но он не сразу заговорил. Он метался по комнате, дотрагиваясь руками до стен, будто оценивая их толщину. Я решил, что он тронулся. Может, так оно и было. «Она уничтожит меня», — наконец произнес он. Вот так и начал, без приветствий, без предисловия. Конечно, я понял, о ком идет речь. Я видел, что он обезумел, старался втолковать ему, что все образуется, что он еще заработает много денег, женится второй раз и у него будет другая семья… Но Пен только качал головой и таращился на меня, как будто я городил ерунду. «Ты не знаешь, что она собирается сделать», — наконец сказал он. Он сидел передо мной и неотрывно смотрел на меня. Я спросил мнение его адвоката по этому поводу, и Пен ответил, что никто не знает. Накануне Джулия пригласила его к себе и сообщила, что именно она намеревается сделать, если он не оставит ее в покое.
— Чем она пригрозила?
Элиот взглянул на меня.
— То же самое спросил я, — сказал он. — Но Пен не хотел отвечать, и я решил, что лучше мне не знать правды. В конце концов он сказал: «Мне нужна твоя помощь, Элиот». Я с готовностью согласился. «Мне нужно поговорить с Остином, — сказал он. — Она меня к нему сейчас не подпустит. Но если я смогу поговорить с Остином, я все улажу. Он не будет ее слушаться, если я с ним поговорю».
— О чем ты говоришь? — спросил я его. Он не хотел говорить мне, но ему было без меня не обойтись. Он встал, отошел от меня, засмеялся — так смеется человек перед роковым выстрелом? — а затем сказал: «Она собирается заявить, что я надругался над сыном».
— Господи, — сказал я, и Элиот повторил мои слова.
— Она что, сошла с ума? — спросил я его. — Пен пожал плечами. Джулия в своей ярости готова была на все, это самое худшее, что она могла придумать. Что ж, я согласился. Разве ты бы поступил иначе, Марк? Можешь придумать худшее обвинение для мужчины? Пойми, это происходило в начале пятидесятых. Мы даже не читали о подобных вещах. Это было… Я содрогнулся от услышанного. Я не сомневался в сумасшествии Джулии. Развод довел ее до такого состояния, что она не выдержала. Видишь, я даже не задумался над сутью обвинения. Это было как большая доза яда, ее выплевываешь сразу, как только яд попадает на губы. Понимаешь?
— Да, — сказал я, именно это Элиот ожидал от меня услышать. Я думал об Остине.
— Когда Пен увидел, что я сразу принял его сторону и не поверил Джулии, ему стало легче, он продолжал. Он сказал, что Остин месяцами проводил время с матерью, нельзя сказать точно, чем она забила голову мальчика. Неизвестно, как он поведет себя. Я возразил ему. Что ей все равно никто не поверит, даже если она предъявит это ужасное обвинение. Но Пен ответил, что не может позволить втянуть в это Остина. Если Джулия убедит его солгать ради нее, это будет преследовать его до конца жизни. До конца жизни Остина. Понимаешь? Он беспокоился о сыне. И он добавил, что не хочет расстраивать своих родителей. Они не смогут после этого общаться с внуком.
Элиот снова замолчал. Какое-то время назад бра ярко освещало комнату, но к этому времени она вновь погрузилась в полумрак. Сквозь балконную дверь к нам заглядывала ночь. Кто угодно мог прятаться в этой темноте. Мы с Элиотом были совсем одни, за пределами электрического света, казалось, резвились духи, только руку протяни.
— О чем он тебя попросил? — задал я вопрос.
Я хотел, чтобы Элиот перешел к главному, чтобы дать понять, что я ему сочувствую, но Элиот вздрогнул, как от удара.
— Он попросил меня поехать в школу Остина, — сказал он. — Джулия уже предупредила директора, чтобы Пену не позволяли видеться с ребенком, и, видимо, убедила и Остина избегать отца. Но я мог забрать Остина из школы. Я был другом семьи. Я сказал Пену, что это плохая идея, но он ответил, что сын не сможет предать его, если он поговорит с ним. В его глазах было такое отчаяние, и я не знал, что он сделает с собой, если я откажу ему. Он твердил одно, что хочет только увидеть мальчика. И в конце концов я сдался.
— Сколько лет было Остину?
— Шесть. Всего шесть. Это было в ноябре, он пошел в первый класс. Я даже не задумывался о самом Остине, по правде говоря. Все мои мысли крутились вокруг ужасного поступка Джулии, которая так подло использовала сына. К тому времени я давно не виделся с Джулией, забыл, что когда-то знал ее. Я воспринимал ее по рассказам Пена как отвратительную, расчетливую ведьму. Поэтому я был удивлен, увидев Остина, он был обыкновенным симпатичным мальчиком. Его привели в кабинет директора. Я был не просто другом семьи, но еще помощником окружного прокурора. Я показал свое удостоверение, сказал, что в семье конфликт и что меня попросили отвезти мальчика домой. Остин тоже поверил мне. Он был рад меня видеть, — тихо добавил Элиот. — Мы сели в машину и уехали, но по дороге мы с Остином перекинулись парой слов.
— Как он выглядел? — спросил я.
Элиот пожал плечами.
— Обыкновенный шестилетний ребенок. Тихий, вежливый. Он мне всегда нравился, но я не часто о нем вспоминал. Это было еще до того, как у меня самого появились дети, и они меня не слишком интересовали. Лучшее в Остине было то, что он не путался под ногами. Можно было взять его с собой на обед, где были одни взрослые, и даже не заметить его присутствия. Но я всегда хорошо к нему относился. Наверное, я ему нравился.
Рассказ меня тронул. Я тоже вперился взглядом в темноту за окном.
— Отъехав подальше от школы, я остановил машину, и Пен сел рядом с Остином. Мальчик не промолвил ни слова. Он даже не поздоровался с отцом. Он лишь забился в угол, так что я больше не видел его в зеркало. Я подумал, что мать здорово постаралась заставить его бояться собственного отца. Пен улыбнулся и кивнул мне.
— Куда вы поехали?
— В пансионат. Не в гостиницу, где пришлось бы проходить по вестибюлю. Это был мотель, где можно было припарковать машину прямо перед дверью домика. Пен уже заказал такой домик. Таких мест было много на шоссе в то время.
Их и сейчас было много, но шоссе превратилось в широкую, пришедшую в упадок дорогу, где старые мотели предлагали плохонькую еду за низкие цены, надувшие кровати и телевизоры в номерах. Трудно было представить себе эти мрачные, старые постройки, когда они только начинали свое существование, манили новизной.
