Кристиан Мёрк - Пёсий остров
— Вы не видели Якоба? — спрашивает Лора, чувствуя, как ею овладевает невозможная надежда и в один миг согревает все тело. Пожалуйста, скажи мне да, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.
Толивер смотрит на море. Волны уже метровой высоты и становятся все выше. Когда он отвечает, его голос звучит чуть виновато, как будто он признается в преступлении. Ему следовало бы радоваться, что разрозненные фрагменты информации в его голове наконец-то складываются в целую картинку.
Но десять лет спустя чувство вины весит больше золота.
— Вообще-то, — говорит он, возвращая фотографию, — видел.
Вилли
Вилли не сомкнула глаз.
Всю ночь она просидела на террасе Томаса, наблюдая, как море меняет цвет: черный, свинцовый, белесый. Затем, прежде чем уйти, она позволила себе представить, каково это было бы — для разнообразия остаться где-то в одном месте. Кому-то довериться. Незнакомая ей роскошь. Я могу притвориться наивной, когда тот коп постучит в дверь, думает она, рисуя пальцами ног полосы во влажном песке. Может быть, у него не окажется на меня ничего такого ужасного, от чего я не смогла бы отболтаться. Я могла бы помогать Томасу по дому. Может быть, у меня даже была бы своя комната. С «волшебным фонариком» и телевизором.
И тогда она вспомнила, какие вещи вытворяла. Она снова услышала мольбы о пощаде. Вспомнила приятное покалывание от пороховых ожогов между большим и указательным пальцем всякий раз, как она спускала курок. Вспомнила длинные дни, которые проводила, сидя в каюте и глядя на свои руки. Размышляя. Пытаясь услышать какой-нибудь новый звук, но тщетно. Надеясь в лучшем случае на спокойный сон.
Зарево на востоке ослабело с приближением рассвета, и ночные грезы Вилли тоже закончились. Она погладила песок здоровой ногой, выравнивая поверхность, пока не осталось никаких следов ее присутствия. Затем она отправилась в дом, чтобы совершить кражу. Кто бы сомневался.
И только когда она закрыла за собой входную дверь, словно чья-то мощная рука схватила и встряхнула ее изнутри.
— Перестань, — прошептала она. Это было то же чувство, которое заставило ее свернуть с улицы и следовать ангельским голосам накануне. — Только этого мне сейчас не хватало.
Но Вилли все равно медлила. Храп Томаса, доносившийся из комнаты, вконец испортил ей настроение.
— Черт тебя дери, — прошипела она сквозь зубы и вошла в дом, стараясь не подволакивать раненую ногу и ставя костыль на резиновый наконечник, чтобы он не скользил. Она развернула пачку денег, взяла несколько купюр и засунула остальное в тарелку Томаса из-под супа. Затем нашла черный фломастер и написала «СПАСИБО» и «ПРОСТИТЕ» на белой доске для записок, висящей рядом с выцветшей картой местных приливов. Повинуясь странному импульсу, она потянулась и взяла с полки разбитую фигурку серфера, положила ее в карман куртки. Сломанные фарфоровые ребра впились в кожу. Это ощущение заставило ее почувствовать связь с прежней собой, которой она доверяла больше всего на свете.
Она закрыла дверь так тихо, как только смогла, но все равно услышала, что Томас перестал храпеть. Вилли знает: если человек задержал дыхание, значит, он подслушивает.
* * *На пристани уже почти светло. Утро вот-вот настанет. Хрупкая девушка пинает толстого мужчину, растянувшегося на земле.
Голосок обращается к Французику:
— Слышь, подвези меня, а?
Французик вскакивает и протирает глаза, не веря в то, что видит перед собой.
Он сошел на берег вчера вечером, после того как к Билли-бою наведались гости. Они хлопали дверями и чокались стаканами. Французик снизу слышал их голоса сквозь тонкие деревянные перекрытия и ворочался в своей постели. Двое мужчин. Один хрипловатый и дружелюбный, другой резкий и настойчивый. У него не возникло желания познакомиться ни с тем, ни с другим, так что он осторожно вышел наружу и на минуточку прилег на пляже, но вскоре уже видел сны о русалках-убийцах и захороненных сокровищах, ждущих, когда он за ними придет.
Голосок повторяет, на этот раз толкнув его в покрытые жиром ребра осторожнее.
— Эй. Слышь, блондинчик? Подвези меня, очень надо.
Отныне Французик будет верить в любую легенду, какую только услышит. Потому что утопленница, морской ангел-убийца, о котором все судачат, стоит перед ним, черные глаза горят, и крутит костылем как танцевальным партнером.
— Ты та девчонка, которую подстрелили, — говорит Французик, как бы проверяя мираж на прочность: не испарится ли он от его слов? И тут же жалеет о том, как неуклюже это прозвучало.
— Да глупости все это, — отмахивается Вилли, обворожительно улыбаясь блондину, который поднимается на ноги и стряхивает с себя песок. — На островах что ни слово, то сплетня. Чем тут еще заниматься? Короче. Поможешь мне?
— Куда тебе надо? — спрашивает Французик, глядя на «Море тени», где только что зажглась лампочка в кабине, отражаясь желтком в спокойной воде у причала.
Вилли улыбается растрепанному Французику, как настоящая русалка-убийца.
— Подальше отсюда, — отвечает она. — Если ты настоящий принц и джентльмен.
Французик прикусывает губу, рассматривая девушку. Она топчется на месте, чтобы восстановить кровообращение в раненой ноге. Черный локон падает ей на лицо — точно мягкий мазок краски на портрете. Он влюбляется в нее даже раньше, чем успевает узнать захватившее его чувство.
— Даже не знаю, — отвечает он, мечтая взять ее с собой, но памятуя о своем месте на борту. — Надо с капитаном поговорить.
— На чем ты плаваешь? — интересуется Вилли, словно не замечая его колебаний и рассматривая стоящие на якоре суда. Затем она хватает его под руку, как будто они сто лет знакомы. От ее волос пахнет песком и ветром. — Я бы чашечку кофе выпила, — продолжает она. — Даже растворимый сойдет.
— У меня, кажется, есть, — рассеянно кивает Французик и направляется к сходне, радуясь, что девушка держится за его руку. Теплый поток пробегает по его телу. Он горд, точно удостоился посещения королевской особы, и его ноги не чувствуют себя ватными после сна на земле.
Когда они ступают на борт, снизу доносятся голоса, чуть приглушенные, как чей-то поток сознания.
— Кажется, мы их разбудили, — говорит Французик, еще не замечая того, что Вилли уже поняла.
Вилли замирает, когда открывается дверь и на палубу выходит мужчина. Она хочет бежать, но роняет костыль и хромает, потерянная, не находя опоры на мокром тике.
Она узнает этот голос. И жалеет, что не пустила себе пулю в лоб, когда у нее была такая возможность.
— Ну что, лапочка, — приветствует ее Максим, принимая трофей. Его хватка крепка, его дыхание влажно. — Почему все на этом острове только и говорят, что ты на меня зла?
Штурман
Острое лезвие скребет шею Штурмана, и он откидывает голову, освобождая лезвию путь. Мужчина, стоящий за его спиной и держащий ручку из слоновой кости, аккуратно наклоняет нож и нервно вздыхает прежде, чем продолжить.
Это время — самые ранние минуты утра — его любимая часть дня. Он идет в заднюю гостиную, садится в кожаное кресло капитана Петреуса и осматривает свое островное королевство и его обитателей. Ограниченность в передвижениях дает ему странную свободу. Воспаленный разум блуждает по темным коридорам того, что когда-то было невеселым внутренним миром Питера Ворли — пока он не провозгласил себя королем.
Над треснутым зеркалом висит почти двухметровое весло. К зеркалу липкой лентой приклеены полароидные снимки людей. Некоторые выцвели и помялись от времени, другие все еще пестреют яркими красками. Он всегда смотрит на них молча, слушая, как нож скребет по его щеке. В этой тихой комнате, среди снимков своих любимых гостей за прошедшие годы, Штурман начинает день, выбирая, как ему лучше править от заката до рассвета, — единственный промежуток, когда он может терпеть смертных мира сего.
Но сегодня, наблюдая, как солнце накрывает его владения, Штурман не получает привычной дозы умиротворения. Сегодня не будет милостей от природы или судьбы.
Он чувствует, как последний день приближается к его берегам. И он рад ему. Он мечтал об этой встрече, это гораздо лучше, чем сидеть и молча ждать неминуемого, отдаваться безумию и безликим воспоминаниям.
Уже сейчас он забывает простые вещи. Они ускользают от него, как ящерицы сквозь пальцы ребенка.
Например, какое время суток. Завтракал он уже или нет. Имя девушки, которую он последние несколько недель держит в потайной клетке, которую только он может открыть.
Он отпустил этого… как его, черт возьми, звали? Якоб. Он отпустил Якоба, этого трагического персонажа, нарочно. Потому что видел, как Селеста пишет записку. Он позволил ей это сделать, просто чтобы посмотреть, что произойдет. И если только Штурман не ошибается, нервный полицейский и Тень должны уже быть недалеко. Бывший Питер Ворли жил себе тихо на Пёсьем острове и ни во что не вмешивался, периодически заводя новых друзей, чтобы скрасить свою старость. В обмен на эту жизнь он отсылал два алмаза в месяц, как и обещал.
