Елена Прокофьева - Явление зверя
— Если тебя спросят, кого ты подозреваешь, скажи, что — никого, что врагов у вас не было, что, может быть, — воры…
— У нас нечего брать!
— Дедовы ордена. К тому же преступники могли и не знать, что у вас нечего брать. Все, теперь я повешу трубку и поеду к тебе. А ты вызовешь «скорую» и милицию. Я уже еду. Держись.
Я схватила сумку, накинула плащ и выбежала из квартиры, даже не переодевшись, как была: в старых джинсах и старой рубахе.
И приехала одновременно со «скорой».
Милиция была уже на месте. Рыдающая Анюта давала показания. Вернее, пыталась давать показания, что у нее не очень-то получалось, — она все время икала и захлебывалась слезами. Но для нашей конспирации так было даже лучше…
Я еле прорвалась в квартиру. Если бы не Анюта — меня бы вообще не пустили. Но она простерла ко мне руки и поспешила спрятать заплаканное личико у меня на груди. Так мы стояли, обнявшись, а мимо нас врачи «скорой» пронесли на носилках Анну Сергеевну.
— Куда ее? — успела спросить я.
— В Склиф, — буркнул санитар.
— А что с ней? — крикнула я вслед.
— Не знаем еще. Но похоже на инфаркт.
В моем присутствии Анюта немного успокоилась. И сумела пролепетать на вопросы вежливого молодого милиционера все то, что я велела ей сказать: мол, не знает, кто мог так жестоко расправиться со стариками, врагов у них не было, ценностей тоже, кроме орденов деда… Пропало ли что, она сказать не смогла. И пойти в комнату, где лежал ее дед, тоже не смогла. От одной этой мысли ей становилось дурно. И милиционеры сжалились над ней, не стали принуждать.
Стас Лещенко явился, когда милиционеры уже готовились выносить из квартиры тело Матвея Николаевича.
Он ворвался в комнату с искаженным яростью лицом, буквально выхватил Анюту из моих объятий — и прижал к себе. Он что-то шептал беззвучно, одними губами… И Анюта снова разрыдалась, но теперь — с облегчением, словно ребенок, которого сначала наказали, а потом — простили.
Я смотрела на них с удивлением: я и не знала, что бывший Лешкин командир все еще ходит к Анюте! Мы с Элечкой искренне сожалели, что у Анюты со Стасом не сложилось… Но были уверены обе: Стас отчаялся добиться ее расположения и исчез. А они, получается, все это время общались? И Анюта скрывала это от меня? И Стасу она тоже позвонила, когда случилось несчастье? Не только мне, всегда являвшейся для нее незаменимой помощницей во всех жизненных проблемах, но и ему? Я почувствовала какую-то глупую ревность, смешанную с радостью за Анюту…
И в этот момент мимо нас пронесли на носилках тело Матвея Николаевича.
Хорошо, что Анюта не видела: она стояла, уткнувшись лицом в широкую грудь Стаса!
Впрочем, она же нашла мертвого деда и бесчувственную бабушку, когда вернулась с работы…
Значит, она видела, видела все…
Бедная моя девочка!
Меня всегда считали сильной и хладнокровной, но мне сделалось нехорошо при виде пятен крови, пропитавшей байковое одеяло, которым было накрыто тело… При виде руки Матвея Николаевича, свисавшей с носилок… Ему вырвали ногти и раздробили пальцы.
Милиционеры предложили Анюте взять все необходимое из комнаты деда, заявив, что комнату будут вынуждены опечатать. Но Анюта не нашла в себе сил войти туда. Пришлось пойти мне — она попросила забрать из шкафа ее летнее пальто: погода становилась все более слякотной.
Комната напоминала бойню. Все было залито кровью! Я старалась не смотреть по сторонам, целенаправленно направившись к шкафу, который любезно распахнул передо мной милицейский эксперт в резиновых перчатках. Но все равно — краем глаза я заметила начерченный мелом на полу силуэт человеческого тела… И кровь, много крови!
Я схватила пальто и выбежала из этой проклятой комнаты.
Мы вместе со Стасом отвезли Анюту в больницу. У нее были знакомые в «Склифе», и ей разрешили остаться рядом с бабушкой на ночь. Утром Стас собирался за ней заехать. Он строго-настрого запретил ей выходить на улицу без сопровождения. Анюта послушно кивала. Я была уверена, что она скорее умрет, чем нарушит его распоряжения. Наконец-то кто-то решал за нее… Бедненькая, она так в этом нуждалась!
Оставив Анюту в больнице, мы со Стасом зашли в кафе. Чашечка кофе — пусть даже совсем дрянного, но зато горячего и сладкого — нам обоим была сейчас совершенно необходима. Чашечка кофе и немного коньяка.
Мы долго молчали. А потом Стас сказал:
— Я ведь полтора месяца ей не звонил… Она не хотела со мной говорить. И я понимал: надо ее в покое оставить. Не простит она мне, что Лешка погиб, а я жив остался. А сегодня — словно в сердце что-то ударило. Не мог больше. Хоть голос ее услышать хотелось. Позвонил, а она плачет… Она мне даже сказать толком ничего не могла. От милиции узнал, что случилось, когда в квартиру прорывался. Гады, гады… Господи, хоть что-то святое в людях осталось или нет? Я слышал, что грабят ветеранов ради орденов. Что маршала мертвого из могилы вытащили и мундир сорвали. Но так пытать старика?!! Они же его и паяльником… И чем только не… Мне парень рассказал, когда узнал, что я тоже из милицейских, из бывших. Старик ордена эти — кровью, на фронте!!! А они… Денег теперь получат.
— Стас, — прошептала я. — Стас… Раз ты не звонил Анюте полтора месяца… То ты, должно быть, и не знаешь…
— Что — не знаю?
— Она не говорила тебе…
— Она… Она замуж вышла, да? — испуганно спросил Стас.
— Нет. Не вышла. Просто Лешка… Он жив. Он нашелся. И Матвея Николаевича, наверное, не из-за орденов, а… Из-за Лешки!
И вот тут — в самый неподходящий момент — у меня из глаз хлынули слезы, и я заревела, я задыхалась от рыданий и очень долго не могла говорить, хотя побледневший Стас тряс меня за плечи и бормотал:
— Говори! Говори же! Ради Бога, Соня!
Мне пришлось выпить еще две рюмки мерзкого и страшно дорогого коньяка, прежде чем я смогла более менее связно пересказать Стасу события последних недель.
Из кафе мы поехали к Элечке. Нам еще предстояло рассказать Леше о том, что случилось с его родными. Я очень надеялась, что эту тяжкую миссию Стас возьмет на себя. И больше всего на свете мне хотелось выйти из машины и отправиться к себе домой, чтобы вообще не присутствовать при этом разговоре.
ЛешаЗвонок в дверь раздался уже ближе к вечеру, когда мальчишки были накормлены и занимались на полу с каким-то хитроумным конструктором: мне удалось уговорить их на пару часиков допустить меня к компьютеру, и я чуть ли не с головой залез в новые хитроумные программы, наконец-то видя практическое воплощение прочитанных накануне книжек. К счастью, компьютер в доме Рабиновичей был предназначен не только для игр, на нем еще работал Гришин дедушка, ведущий программист солидной фирмы, поэтому машина оказалась весьма навороченной и оснащенной самым современным программным обеспечением.
Так вот, прозвенел звонок, мальчишки тут же вскочили и помчались к двери, я крикнул им вслед, чтобы они обязательно спросили, кто там, и снова уткнулся в монитор. Честно говоря, я решил, что пришла с работы Элечка, ей давно уже пора было вернуться, однако в коридоре было подозрительно тихо: ни радостных воплей, ни смеха, ни грохота дверец стенных шкафчиков… Элечка не могла появиться столь бесшумно.
Я оторвался от монитора, повернулся к двери и прислушался. Я услышал чьи-то голоса, отрывистые фразы… вдруг узнал голос Софьи, зазвучавший на неожиданно высокой ноте, и вдруг — задрожавший и оборвавшийся.
Софья… Она не собиралась приходить сегодня… Она должна быть на работе… Она… плачет?!
Я развернулся на стуле, страшно жалея, что лишен коляски, но уже через несколько секунд дверь в комнату отворилась, и они вошли. Софья и…
Я не поверил своим глазам. Рядом с Софьей стоял призрак моего командира, убитого в том приснопамятном бою, Стаса Лещенко. Стас был в точности таким, каким я видел его в последний раз, — усталый, напряженный и даже одетый все в тот же пятнистый камуфляж. Ну что ж, если ко мне являются ангелы, почему бы не являться и призракам?
Только вот не было синего света и серебряных искр вокруг, командир мой прочно стоял на земле и даже отбрасывал тень…
Я закрыл глаза, открыл снова и — ничего не изменилось.
Черт побери! А почему я решил, что Стас убит?! Потому что чеченцы сказали — никто не выжил?!
— Леха… — хрипло проговорил Стас, тоже зажмурившись на миг, как будто, как и я, не мог поверить. — Ну ты гляди! И правда живой!..
Он подошел, и мы обнялись.
— Нас двое, командир? — спросил я его тихо. — Больше — никого?
— Пока двое… старшина, — ответил Стас так же тихо, и я почувствовал, как дрогнули его руки. — Но кто может знать… как оно на самом деле… Теперь я уже ничему не удивлюсь.
— Софья… мальчишки… — проговорил он, поворачиваясь к двери. — Оставьте-ка нас вдвоем.
