Майкл Дибдин - Медуза
– Думаете, ему грозит опасность?
– Я в этом уверен.
– А секретная служба? Она на стороне защиты или нападения?
Дзен долго сидел, уставившись в пол и ничего не отвечая, потом наконец признался:
– Я не знаю ответа на этот вопрос.
Сиро кивнул.
– Просто я не хочу, чтобы с дядей Габриэле случилось что-то плохое. Мы теперь не так часто с ним видимся, но он всегда был очень добр ко мне. Может, это и глупо, по я боюсь оказаться предателем по отношению к нему, если он не желает, чтобы его нашли.
Дзен схватил молодого человека за руку.
– Если Служба охотится за ним, его найдут, желает он того или нет. Так что это не вопрос. Вопрос лишь в том, кто найдет его первым. Вы предпочитаете, чтобы это были они или я?
Сиро допил коку.
– В прошлом семья моей мамы владела землей, – ответил он. – Все началось полтораста лет назад, когда они разбогатели, работая каменщиками в Милане. Они купили доходную ферму в провинции и со временем стали ее расширять. Спустя сто лет, когда Габриэле был мальчиком, семья проводила там летние месяцы. Однако в конце шестидесятых мой дед ферму продал, потому что в последнее время она была убыточна. Крестьяне уезжали в город и находили себе работу на стройках или фабриках, а те, кто оставались, требовали все большей зарплаты и все лучших условий. Предыдущая эпоха заканчивалась. Дед продал землю, но строения, стоявшие на ней, сохранились. Для современного механизированного сельского хозяйства они были бесполезны, но их снос обошелся бы слишком дорого.
– Таких заброшенных землевладений много в долине По, – подхватил Дзен, – но я никогда не видел ни одного из них изнутри.
– А я видел. Дядя когда-то возил меня туда на денек из Милана. Мне было лет восемь или девять. Честно говоря, я не знаю, зачем ему это понадобилось. Ничего особенного – необозримые поля, плоские, как блин, дренажные канавы и оросительные траншеи, лесозащитные полосы и сама касчина, уже начавшая разрушаться. Я хотел порадовать дядю и притворился, что мне интересно. Он все подробно показал: конюшни, коровник, сеновал, гумно и прочее. И повторял, что такого перламутрового света, как в Вальпадане, нет больше нигде. А потом повел меня в каморку, которую облюбовал себе в детстве, в голубятне над хозяйским домом, там все было забито его любимыми книгами, и из окошка открывался вид на много километров вокруг. «Это было единственное время моей жизни, когда я был по-настоящему счастлив», – сказал он мне. И я ему поверил, хотя мне все это представлялось просто вонючими руинами.
В дверях показался человек в джинсах и кожаной куртке.
– Чао, Сиро! – крикнул он. – Прости, что опоздал, но этот туман…
Сиро жестом попросил Костанцо подождать.
– Вы думаете, что он там? – спросил Дзен.
– Он может быть там. Я знаю, что там он чувствует себя в безопасности.
– Где это?
– Этого я вам сказать не могу. Мы приехали тогда на какую-то маленькую станцию, название которой я забыл, потом на велосипедах ехали проселками, как мне показалось, несколько часов. Думаю, где-то к северу от Кремоны. Ну, мне пора идти.
Молодые люди удалились. Бармен взял пульт и собрался выключить телевизор.
– Погодите-ка! – остановил его Дзен.
Пока они разговаривали с Сиро, телеигра закончилась, шла программа новостей. Диктор читал малозначительные сообщения, которые обычно оставляют напоследок, – мозаика происшествий за день. Внимание Дзена привлек появившийся на экране отель. Бесстрастный голос за кадром рассказывал, что итальянская туристка разбилась насмерть, упав с балкона своего номера в Лугано. Швейцарская полиция квалифицировала инцидент как несчастный случай. Туристку, жительницу Вероны, звали Клаудиа Джованна Комаи.
– Вызовите мне такси, – отрывисто сказал бармену Дзен.
– Куда ехать?
– На вокзал.
Бармен в сомнении пожал плечами.
– Откровенно говоря, при такой погоде вы быстрее дойдете туда пешком.
Дзен так и сделал. На станции «Порта Гарибальди» он сел в электричку и приехал на Центральный вокзал Милана за двадцать минут до отхода последнего поезда на Верону.
XVI
Самым неприятным было то, что приходилось спускаться в метро. Этот вид транспорта всегда казался Альберто агрессивно дьявольским, поскольку неизменно напоминал обо всем, что было не так в этой стране. С точки зрения безопасности, однако, метро обладало несомненным достоинством. Здесь легко можно было затеряться.
Его станция называлась «Лепанто» – по имени улицы, на которой находилась. Под землей стены, тянувшиеся вдоль путей, были покрыты громадными рекламными щитами, по-французски оповещавшими орды чернокожих из Северной Африки, как отправлять телеграфом деньги, нелегально заработанные в Италии, своим умирающим от голода родственникам в пустыню, чтобы те тоже смогли нанять перевозчика-нелегала, который тайно переправит их в Европу, чье богатство смогут тогда грабить и они.
Платформа была забита толкающимися, гомонящими, перевозбужденными старшеклассниками с Бульвара Милиции. Интересно, сколько из них имело хоть отдаленное представление о том, что такое Лепанто? Седьмое октября 1571 года. Решающая морская победа христианства над исламом, определившая миропорядок на последующие четыреста лет. Новость не менее свежая, чем сегодняшние газетные заголовки. Но где современные Себастьяно Веньеры и Аугустино Барбариго? Участвовавший в сражении в составе испанских сил Сервантес получил ранение, искалечившее ему левую руку, но всегда считал эту победу самым славным событием своей жизни, по сравнению с которым создание «Дон Кихота» казалось ему просто безделицей.
Письмо от Габриэле пришло два дня тому назад. Альберто немедленно передал конверт (без его содержимого, разумеется) в научно-технический отдел Службы. Эксперты-криминалисты обнаружили на нем едва заметные следы злаков, удобрений, перегноя и птичьего помета, что явно указывало на сельскую местность, однако это да еще кремонская марка оказалось единственным, от чего можно было плясать. Тем не менее недолгие и неофициальные изыскания в управлении земельной регистрации позволили установить, что семья Пассарини когда-то владела сельскохозяйственными угодьями и поместьем в Вальпадане. Каццола, который уже встречался с сестрой Пассарини Паолой, но не сумел у нее ничего узнать, был послан туда в пятницу на разведку. Сегодня утром он позвонил.
– Я был в поместье, шеф. Сделал несколько снимков и все подробно осмотрел снаружи, но, следуя вашему приказу, дальше соваться не стал.
– Очень хорошо. Как скоро ты можешь вернуться в Рим?
– Через несколько часов. Не позднее полудня.
– Нам нужно встретиться лично, чтобы ты представил мне подробный отчет. Пункт – семь, время – D.
– Слушаюсь, шеф.
Туннель изрыгнул из себя поезд, оранжевый цвет которого почти не был виден под граффити, покрывавшими даже окна и огромными ломаными безумными заглавными буквами возвещавшими миру бог знает что, но уж точно ничего хорошего и вразумительного. Как будто этого было недостаточно, на остановке «Испания» в вагон вломилась толпа веронских футбольных болельщиков-хулиганов, которые заполонили собой все пространство, распивали «лимончелло» из общей бутылки, открыто нарушали запрет курить и в каком-то языческом экстазе скандировали непристойное: «Roma, Roma, vaflanculo!» Альберто так и подмывало достать одно из своих многочисленных фальшивых удостоверений и арестовать их всех, но, разумеется, это было невозможно по правилам конспирации.
В конце концов футбольные фанаты вывалились из вагона через две остановки, на станции «Термини», скорее всего, чтобы сесть в поезд, идущий на север. К сожалению, несколько солидных добропорядочных итальянцев, находившихся в вагоне, тоже вышли, а их места заняли черные, цыгане и какие-то юродивые, по которым истосковался сумасшедший дом. Занимались они тем, что просили милостыню, мошенничеством выманивали деньги и продавали контрафактное барахло возле главного вокзала, а на ночь возвращались домой, в свои нелегальные лагеря на окраинах города. Альберто ощутил неприятный холодок, осознав, что он – единственный в этом вагоне итальянец.
Ничего дурного, однако, не произошло. Более того, с каждой новой станцией атмосфера становилась более теплой и раскованной. Все иностранцы непринужденно болтали друг с другом на своих варварских наречиях и добродушно смеялись. Альберто не хотел признавать, но он не мог избавиться от ощущения, что все это очень напоминало атмосферу, в которой он рос в пятидесятые годы. Здесь царил тот дух коллективизма и совместного опыта, который почти исчез с полуострова за годы его, Альберто, жизни. Он, конечно, едва ли смог бы когда-нибудь почувствовать себя своим среди этих людей, но между собой они были своими, каждый принадлежал к определенному клану с собственным языком и традициями. А что предлагала нынешняя Италия взамен такого единства? Толпу пьяных футбольных фанатов? Кучку рекламных яппи с единственным избалованным, сделанным по плану ребенком, которого водят на поводке, словно щенка породистой собаки? Мы что-то утратили, подумал Альберто. Мы сильнее их во многих частностях, но они сильнее нас в главном.
