Джеймс Паттерсон - Мэри, Мэри
Может, именно поэтому Мэри удалось сбежать.
Доктор Родни Блэйсдейл устроил мне небольшую экскурсию. Отделение психиатрии находилось в хорошем состоянии. В комнатах отдыха висели шторы, стены блестели свежей краской. На столиках и диванчиках врассыпную лежали газеты и журналы: «Свободная пресса Берлингтона», «Кроникл», «Американский плотник».
Тут было тихо — слишком тихо.
Мне не часто приходилось бывать в психиатрических больницах, и там всегда стоял гул. А теперь я вдруг почувствовал, какой неуютной может быть полная тишина.
Заведение напоминало огромный, погруженный в молчание аквариум. Пациенты медленно перемещались по коридорам, не глядя по сторонам и ни с кем не разговаривая. В одной из комнат почти беззвучно работал телевизор, и несколько женщин с отсутствующим видом смотрели сериал.
Следуя за доктором Блэйсдейлом, я думал о том, как хорошо было бы здесь крикнуть во все горло.
— Вот она, — произнес он, когда мы приблизились к одной из запертых дверей в главном коридоре. Я спохватился, что перестал слушать его пояснения. — Палата, где жила Мэри.
Заглянув в маленькое окошко посреди железной двери, я не заметил никаких следов пребывания бывшей пациентки. В комнате были кровать с матрацем, приваренный к полу стол, монолитная скамья и полка из нержавейки.
— Конечно, раньше комната выглядела по-иному. Мэри провела у нас девятнадцать лет. Она умела создавать уют буквально из ничего. Мы называли ее нашей Мартой Стюарт.[13] — Доктор усмехнулся.
— Она была моей подругой.
Я обернулся и увидел невысокую женщину средних лет, которая стояла в коридоре, прислонившись к стене. Судя по тюремной робе, пациентка-преступница, хотя по ее виду трудно представить, за какое преступление она могла угодить в такое место.
— Здравствуйте, — сказал я.
Женщина задрала голову, пытаясь заглянуть через нас в палату Мэри. Только теперь я заметил на ее шее глубокие шрамы от ожогов.
— Она вернулась? Мэри здесь? Мне надо увидеть ее. Немедленно. Это очень, очень важно.
— Нет, Люси. Извини, но ее тут нет, — ответил доктор Блэйсдейл.
Лицо пациентки потемнело. Она быстро отвернулась и пошла прочь по коридору, уныло чертя ладонью по стене.
— Люси одна из наших редких долгожительниц, также как и Мэри. Когда она пропала, ее это очень расстроило.
— Расскажите об этом, — попросил я. — Как все произошло?
Доктор прикусил нижнюю губу и задумчиво кивнул.
— Давайте пройдем в мой кабинет.
Глава 111
Главный врач провел меня через запертую дверь в конце отделения и дальше по лестнице на первый этаж. Мы вошли в его кабинет — уютно обставленное помещение с медными ручками на дверцах и пастельного цвета мини-жалюзи. В глаза мне бросился яркий постер с «Банджо Дэн энд зе миднайт плейбойс»,[14] повешенный в рамочке на стену.
Присев к столу, я заметил, что вещи с моей стороны на несколько дюймов отодвинуты от края, чтобы до них нельзя было дотянуться.
Блэйсдейл взглянул на меня и глубоко вздохнул. Я уже знал, что сейчас он выдаст мне максимально «гладкую» версию того, что случилось с Мэри Константин.
— В общем, дело было так. Каждый пациент в отделении психиатрии может заслужить однодневную поездку на природу в качестве особой привилегии. Уголовные преступники обычно исключаются из их числа, но мы решили, что с терапевтической точки зрения будет не совсем разумно разделять наших больных по такому признаку. Короче говоря, Мэри несколько раз выезжала из больницы. В тот день все было так же, как всегда.
— А конкретнее?
— Наша стандартная процедура — шесть пациентов и два сотрудника больницы. Группа отправилась на озеро. К сожалению, один из больных получил физическую травму.
Физическую травму? Похоже, Блэйсдейлу до сих пор не известны все подробности. Он выглядел типичным кабинетным администратором.
— В поднявшейся суматохе Мэри сказала, что ей срочно нужно в туалет. Здание находилось рядом, и один из санитаров разрешил ей идти. Разумеется, это была ошибка. Никто не знал, что в помещении есть другой выход.
— Мэри, очевидно, знала, — заметил я.
Доктор побарабанил авторучкой по столу.
— Она сбежала в лес.
Я смотрел и слушал, стараясь не выносить никаких суждений, хотя это было довольно трудно.
— Она много лет считалась образцовой пациенткой. Мы все были застигнуты врасплох.
— Так же, как когда она убила троих детей, — вставил я.
Блэйсдейл взглянул на меня исподлобья. Может, я хочу его оскорбить? Но у меня вовсе не было такого намерения.
— Полиция начала поиски. Мы не стали вмешиваться. Конечно, мы желали, чтобы Мэри вернулась и с ней все было хорошо. Но вы сами понимаете, подобные истории не принято выносить на публику. К тому же мы пришли к выводу, что…
— К какому выводу?
— В общем, нам казалось, что теперь она вряд ли будет для кого-нибудь опасна. Разве что для самой себя.
Я не стал говорить, что думаю на этот счет. Весь Лос-Анджелес придерживался иного мнения. Там считали, что свет еще не видел таких кровожадных и жестоких маньяков-убийц.
— Она что-нибудь оставила после себя? — спросил я.
— О да. Вам непременно надо на это посмотреть. Ее дневники. Пачки дневников. Она писала их каждый день.
Глава 112
Носильщик Мак — он выглядел так, словно жил в больничном подвале, — притащил мне две картонных коробки с перевязанными крест-накрест пачками тетрадей, вроде тех, с какими в конце пятидесятых ходили в школу. За двадцать лет Мэри Константин написала гораздо больше, чем я успел бы прочитать за день. Мне сказали, что потом при желании я смогу забрать всю коллекцию.
— Спасибо за помощь, — поблагодарил я Мака.
— Нет проблем, — ответил он, и я подумал: а куда, собственно, исчезло слово «пожалуйста», не только в крупных городах, но даже в захолустном Вермонте?
Сейчас мне хотелось поближе познакомиться с Мэри Константин, чтобы дополнить ту информацию, которую я уже знал. Двух коробок для этого было вполне достаточно.
Она писала мелким аккуратным почерком. Страницы чистые, с ровными полями. Ни одной помарки. Мэри выражала себя с помощью слов и не испытывала в них недостатка. Они теснились на бумаге так, точно им не терпелось перепрыгнуть на следующую строчку.
В стиле этих записей было что-то знакомое.
Я сразу вспомнил письма Мэри Смит, ее короткие, как бы обрубленные фразы, в которых ощущалось одиночество. Они попадались на каждой странице. Иногда эти нотки звучали глухо, порой ясно и отчетливо.
Я живу здесь, словно привидение. Не знаю, есть ли кому-нибудь дело до того, уйду я или останусь. И замечает ли меня вообще кто-либо.
Не считая Люси. Бедняжка ко мне очень добра. Вряд ли я смогу быть для нее такой же хорошей подругой, какой она стала для меня. Надеюсь, она никуда не уедет. Без нее здесь будет гораздо хуже.
Иногда мне кажется, что Люси — единственная, кого заботит мое существование, кто меня действительно знает. Или хотя бы замечает.
А кто я для всех остальных? Невидимка? Неужели правда — невидимка?
Перелистывая тетради и читая отдельные фрагменты, я видел перед собой женщину, которая постоянно чем-то занята. Даже в психиатрической лечебнице Мэри не сидела сложа руки. У нее всегда находились какие-то идеи, проекты. Она вела себя как прирожденная домохозяйка, насколько позволяли обстоятельства.
Мы делаем бумажные гирлянды для комнаты отдыха. Занятие детское, но интересное. Мы готовимся к Рождеству.
Я показываю девочкам, как клеить бумагу. Почти все принимают участие в работе. Мне нравится их учить. Хотя и не всех.
Розанна действует мне на нервы, испытывает мое терпение. Сегодня она посмотрела мне прямо в лицо и спросила, как меня зовут. Хотя я говорила ей уже тысячу раз. Не знаю, кем она себя воображает. Она здесь никто, так же как и все мы.
Я не знала, что ей ответить, и промолчала. Пусть сама делает себе гирлянды. Розанна заслужила это. Иногда мне хочется ей врезать. Но я, конечно, так не поступлю.
Кто-то и никто. Знакомая тема — она не раз встречалась в письмах Мэри Смит. Как опознавательная метка, по которой определялась рука преступника. Калифорнийская Мэри была всегда одержима «кем-то» — богатыми и успешными матерями, они своим существованием подчеркивали ее ничтожность. Я уже не сомневался, что эта мысль красной нитью проходит через все тетради Мэри Константин.
Что меня удивило, так это полное отсутствие упоминаний о детях. В определенном смысле дневник был воплощением отрицания. Складывалось впечатление, что больничная Мэри даже не подозревала об их существовании. При том, что Мэри Вагнер — женщина, которой стала Мэри Константин, — не могла думать ни о чем, кроме детей.