Жан-Кристоф Гранже - Конго Реквием
Трещина. Лом. Молот. Ему удалось проделать отверстие, достаточное, чтобы протолкнуть свое объемистое тело. Он протиснулся, надеясь, что другие камни не стронутся с места. Strong and hard punishment в чистом виде. Когда он оказался по ту сторону преграды, туннель позволил ему только ползти. Единственным светом, пробивающимся в его сознание, был луч фонарика. Без него он счел бы себя мертвым или заживо похороненным. Он пополз, работая локтями, волоча тело по пустой породе и продвигаясь сантиметр за сантиметром.
Сосредоточился на хрипах, которые становились все ближе по мере того, как возвращались воспоминания. Он катался по отбросам, стараясь избежать ударов. Он бился о стены и о заколоченные окна в надежде, что его собственный череп сможет проломить дерево.
Он пытался убежать, любым способом, а пьяный голос все звал его: KLEINER BASTARD!
Он рычал, рыдал, вопил.
Раненый был там, словно впрессованный в скалу. Мальчишка, весь в пыли, с ногой, придавленной камнем. Лет двенадцати, не больше. В очередной раз его приказа ослушались. Он собирался приподнять обломок, но в памяти всплыла другая опасность – краш-синдром. В сдавленном органе перекрыта циркуляция крови, и довольно быстро он начинает выделять смертельные токсины. Высвобождая этот орган, вы одновременно высвобождаете и произведенный им яд, который мгновенно поражает кровь и мускулы, блокируя почки и, конечно, многое другое. Можно больше не беспокоиться о жертве: вы ее только что убили.
Его познания в оказании скорой помощи устарели на десятилетия, но перед тем, как поднять гнет, он снял с себя ремень и перетянул им бедро паренька. Решение принято: этого он спасет, но только этого. Он затянул жгут, как закручивают до упора болты на колесе. Копатель потерял сознание. Уже слишком поздно?
Он высвободил мальчика – нога была безнадежна, – потом потащил, точно следуя прежнему маршруту. Он не сумел бы сказать ни сколько времени заняло его возвращение, ни жив ли еще его груз. У него не осталось ни мыслей, ни ощущений. Только собственное саднящее дыхание, которое он берег и защищал, как пламя свечи. Наконец ему удалось подняться на ноги и взвалить парнишку на спину.
Чуть дальше он снова упал на колени, сначала на одно, потом на другое, и каждая секунда казалась последней. Он даже не заметил, когда потерялась лампа. Он был всего лишь механизмом, слепым порывом к дневному свету.
Снаружи дождь уже прекратился. Африканское солнце встретило его безудержным сиянием. Он передал раненого волонтерам, которые занимались оказанием помощи, и рухнул. Лежа лицом в грязи, он сказал себе, что кое-кто у него получит: приказ есть приказ – никаких детей под землей. Потом он расхохотался: что бы он ни сделал, последнее слово останется за чернокожими.
Он встал и осушил несколько бутылок очищенной воды, но главное – сделал несколько долгих глотков солнечного воздуха. Он чувствовал, как кровь насыщается кислородом, как к нему возвращается некая первичная энергия. Вместе со светом в нем взорвалась боль. Раны, синяки, порезы… Не важно: он был жив и он был победителем.
Миссия выполнена, Kleiner Bastard.
Два дня назад он прикончил паренька. Сегодня спас другого. Это подтверждало его теорию: что ни делай, а закон равновесия в Африке не изменить.
51С самого утра они мотались по роскошным отелям Флоренции.
Лоик и София проявили единодушие относительно того, что, вероятнее всего, произошло: в утро своей смерти Монтефиори встретился с покупателями или с партнерами по торговле оружием, связанной с Конго, что-то не заладилось, и Кондотьер поплатился жизнью. Сама встреча не могла состояться во флорентийском отеле за бранчем – оружие не продают, как тонны металла или баррели нефти, – но преступники должны были где-то остановиться.
Вот что они искали: африканцев, поселившихся в пятизвездочном отеле, – без сомнения, генералов, министров или дипломатов. Зато ни Кабонго, ни Мумбанза, ни Бизинжи не могли непосредственно участвовать в убийстве: все проверки показали, что ни один из троицы не приземлялся в Тоскане.
С самого утра они ходили по отреставрированным дворцам в центре города, виллам XV века, в которых разместили роскошные спа, старинным монастырям, перестроенным в оазисы комфорта и высокой гастрономии: ни следа африканского guest[63] в последние дни.
Их расследование носило частный характер, никаких законных оснований у них не было, но все двери перед ними распахивались. Ведь одним из детективов была графиня София Монтефиори из знаменитой семьи Бальдуччи. Город наблюдал, как она росла, и восхищался ею как блистательным представителем тосканской аристократии. Все флорентийцы следили за ее путешествиями, замужеством, рождением Милы и Лоренцо по журналам, рассказывающим о жизни знаменитостей. Между прочим, ребенком София играла в парках этих отелей, пока ее отец вел деловые переговоры в закрытых гостиных, устраивал приемы или обедал со своим кланом.
И все же они не добились и тени результата.
В час дня, когда они уже начали убеждать себя, что разумнее все бросить, им улыбнулась удача. Выходя из туалета в лобби последнего палаццо – немного холодной воды на затылок и таблетки, чтобы снять подступающий приступ, – Лоик обнаружил Софию, беседующую с официантом, одетым на старинный манер: кремовый пиджак, черный накрахмаленный галстук-бабочка. Мужчине было около шестидесяти, но он казался таким же вечным, как статуи на площади Синьории.
– Позволь тебе представить Марчелло, – улыбнулась София. – Он проработал больше двадцати лет у нас во Фьезоле.
Лоик для приличия поприветствовал его. Их изыскания сворачивали в сторону семейных альбомов, а его боли брали верх над всеми иными соображениями.
– Марчелло кое-что видел, – добавила она.
Не говорить, не двигаться. Пусть дурнота сама рассосется, пока лекарства сделают свое дело. Он не понимал, каких сенсационных известий здесь можно ждать: консьерж отеля только что заверил, что не видел ни одного африканского гражданина вот уже много недель.
– Это произошло не здесь, – уточнила София, как если бы читала его мысли. – Рассказывай, Марчелло.
– Было девять часов утра, – начал итальянец на прекрасном французском. – Я выезжал из Комеаны, деревни, где я живу, в пятнадцати километрах от Флоренции.
– И что? – проворчал сквозь зубы Лоик, чувствуя, что приступ усиливается, вместо того чтобы утихнуть.
– В окрестностях Синьи я заметил несколько машин в подлеске.
– Их было видно с дороги?
Марчелло позволил себе улыбку, сопровождающуюся поклоном: в его генетической программе одно было невозможно без другого.
– Напротив, они были спрятаны. Речь идет о короткой дороге, по которой езжу, когда опаздываю.
Кивок: «Продолжай».
– Рядом с машинами стояли три здоровяка, вроде телохранителей. А подальше разговаривали мужчины в костюмах. Довольно странную они представляли картину, эти хорошо одетые люди, беседующие под деревьями. И вдруг я заметил знакомый автомобиль: «мазерати» синьора Монтефиори. Ошибиться я не мог: я же ухаживал за ним столько лет. Тогда я высунулся и сквозь листву разглядел il Condottiere!
Лоик держал руки в карманах, чтобы скрыть их дрожь. В горле так пересохло, что ему казалось, будто он проглотил огонь. Сердце билось о ребра – тап-тап-тап… держись, твою мать! Держись!
– Все нормально?
София положила ладонь ему на руку. Ему захотелось влепить ей пощечину.
– А с чего ты взяла, будто что-то не так?
Он повернулся к Марчелло и приказал, как полицейский, обращающийся к обычному бандиту:
– Продолжай. Среди них были чернокожие?
Метрдотель казался удивленным.
– Нет. Почему чернокожие?
– А тех, других людей ты уже встречал?
– Да, одного я знаю.
Лоик выгнулся: его позвоночник словно попал в мясорубку. Лицо дергало тиком – он больше им не владел, черты искажались. Он задал вопрос наугад, не ожидая ясного ответа:
– Кто это был?
Марчелло улыбнулся: несмотря на неприятную манеру поведения француза и присутствие графини, которое его смущало, говорил он по-прежнему неторопливо и почтительно.
– Флоренция – маленький город. Я здесь родился, здесь и умру. В конце концов оказывается, что ты знаешь всех…
– Кто это был, мать твою!
– Успокойся, Лоик.
Лоик вытер пот со лба и отступил на шаг, словно говоря своей спутнице: «Твой черед».
– Кто это был, Марчелло?
– Джанкарло Баладжино.
– Тот тип со свалок?
– Он самый.
София повернулась к Лоику: он нуждался в переводе.
– Баладжино очень известен во Флоренции и пользуется дурной славой. Он появился в восьмидесятых годах и сделал себе состояние на обработке отходов. После многих лет тюрьмы он нанял бывших заключенных, чтобы те собирали мусор и трудились на его заводах по переработке. Внешне – прекрасный пример социальной реадаптации, но никто в точности не знал ни чем занимались эти типы, ни в каких отношениях с мэрией состоял сам Баладжино. Поговаривали о взятках, расхищении бюджетных средств, рэкете… Для Италии – рутина.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
