Евгений Сартинов - Последняя империя. Книга вторая
Мирошкина вывезли из Голландии и провезли через пол-Европы в фургоне с тюльпанами. На родину он попал лишь через две недели, через Австрию и Румынию. Визажисты от ФСБ ловко перекрасили его черные волосы в рыжий цвет, с помощью контактных линз изменили цвет глаз, а два комка ваты за щеками придали Юрию вид добродушного немецкого бюргера. Гораздо больше проблем им доставил Джордж. Его так же пришлось снабдить новыми документами и купить деньги до родного Суринама. Но именно на подельников Джорджа по ограблению банка свалили и похищение заключенных. Именно эту версию усиленно пытались внедрить причастные к побегу Мирошкина спецслужбы. Через три недели в одном из каналов Амстердама даже выловили труп, сразу объявленный представителями прессы бывшим русским полковником, ведь на нем был тот самый тюремный костюм. Над телом этого бедолаги хорошо потрудились местные крабы, так что идентификация его была весьма затруднена.
На родине Мирошкину пришлось сменить место жительство, профессию, фамилию, и даже внешний облик. После пластической операции его не узнала даже бывшая жена, к этому времени благополучно загнавшая своего лысого начальника в могилу. Увы, по мнению Юрия Елена изрядно постарела, и утратила то, за что он ее раньше любил – за непосредственность и непохожесть ни на одну из женщин. Теперь эта была самая обычная сухопарая тридцатилетняя женщина с жизненной хваткой рыбы пираньи. Вскоре Юрий женился, на самой обычной учительнице. Через год она родила ему сына. Кстати, фамилию себе Юрий выбрал из своего прошлого. Теперь он Зинченко.
Чем занимается сейчас Джордж – неизвестно. Но больше всего на свете он любил две вещи – футбол, и грабить небольшие овощные лавочки.
ЭПИЗОД 52
Проклятая натура жаворонка как всегда подняла писателя Майкла Джонсона рано утром, в начале шестого. Покосившись на безмятежно раскинувшуюся на кровати жену Майкл поморщился и начал одеваться. Оксана была на тридцать лет моложе мужа, и в свои тридцать восемь довольно хороша собой, вот только в последнее время сильно раздалась вширь. Но не это волновало ее супруга. Всем своим существованием на американской земле Оксана была обязана Майклу, и тот требовал от женщины одного – постоянной заботы, внимания и ласки. Оксана Оноприенко справлялась с этими обязанностями легко и без видимых усилий, единственное, что она не могла делать, это рано вставать. Хоть убей, но ей надо было выспаться как минимум до восьми утра, поэтому Майклу приходилось самому спускаться вниз, на кухню, и варить себе кофе. Делал он это по своему рецепту, не признавая никаких новомодных растворимостей. Джонсон смешивал в строгой пропорции один к двум мелкие зерна сорта мокко с более крупными зернами арабики, потом молол их в старомодной, прошлого века ручной мельнице. Воду для кофе Майкл приносил за полкилометра, из лесного ключа. Самым важным было не упустить момент, когда в медной турке начнет поднимать желтоватая пена, и не дать воде по настоящему закипеть. Потом, когда укутанная цветастым войлочным петухом турка парилась, впитывая каждой молекулой воды терпкий и пряный аромат Ближнего Востока, писатель делал нехитрую зарядку, стараясь побольше нагружать свои пораженные полиартритом суставы. Довершением всего комплекса ежедневных занятий был кратковременный контрастный душ, взбодривший писателя как удар хлыста.
Уже с дымящейся кружкой Майкл вышел на террасу и, усевшись в плетеное кресло, начал мелкими глотками смаковать свое ароматнейшее кофе. Солнце поднималось как раз за домом Джонсона, и прекрасный вид на отроги Апалачских гор постепенно менялся от голубоватых и розовых, до бирюзово-зеленых. Кроме чисто эстетического элемента в этом созерцании был и прикладной момент. По этой единственной дороге каждый день на своем велосипеде приезжал почтальон, и когда он выезжал на пригорок его издалека было видно, как минимум за километр. Мистер Бенсон был прелюбопытнейшим человеком, этаким философом-самоучкой и хранителем огромного количества местных историй и баек, хорошо аргументирующих его философские сентенции. Некоторые из них искренне веселили старого писателя. В свои пятьдесят лет Бенсон ни за что не хотел пересаживаться на автомобиль и добирался до своих клиентов на двухколесном экипаже. Наверное именно поэтому почтальон всегда был бодр, весел и словоохотлив.
Майкл еще не допил свой кофе, как на пригорке показалась крохотная фигурка велосипедиста, тут же нырнувшая вниз, в небольшой лесок, окружавший имение Джонсона.
"Он сегодня рано", – подумал писатель, поднимаясь с кресла. До калитки было тридцать метров, но ноги Майкла давно начали сдавать, чего нельзя было сказать о голове старого писателя. Выйдя за калитку Джонсон остановился рядом с почтовым ящиком, заранее улыбаясь в предвкушении предстоящей беседы. Он знал, что Бенсон специально разводит почту так, что бы последним посетить этого чудаковатого писателя-отшельника, и спокойно поболтать с ним когда полчаса, а когда и час, все зависело от темы разговора. Порой господин писатель рассказывал потрясающие вещи, ведь за свою жизнь он объездил практически весь мир, пока не поселился у них в штате. Специально для этих бесед хозяин даже приказал сделать небольшую скамейку около почтового ящика.
Звонок почтальона тренькнул за поворотом, там была большая заплата на шоссе, и каждый раз велосипед словно жаловался на кочку и заранее предупреждал о своем приближении. Вот наконец темная фигура показалась на дороге, синяя, фирменная бейсболка, черная ветровка. Но улыбка как-то сползла с лица Джонсона. Это был не Бенсон, а совсем другой человек, какой-то молодой парень с длинным, но довольно приятным лицом. Карие глаза, пухлые губы итальянца, и вместе с тем прямой нос и светло-русые волосы истинного нордийца. Затормозив в двух метрах от Майкла он широко улыбнулся и спросил:
– Доброе утро! Вы Майкл Джонсон?
– Да, – внезапно севшим голосом признался Майкл. – А где Бенсон?
– О, он вчера неудачно упал с велосипеда и сломал ногу. Так что с месяц теперь я буду вашим почтальоном. Меня зовут Билл, Билл Джонсон, я ваш тезка, господин писатель. Вот ваши газеты: "Нью-Йорк таймс", "Гардиан", "Бильд", словом все.
Почтальон поставил велосипед на подножку, вытащил из багажной корзины впереди руля и протянул Джонсону массивную пачку с газетами. Тот машинально протянул руки, но уже принимая почту он заметил акцентированный взгляд нового почтальона на свое левое запястье. И этот взгляд решил все. Если до этого момента подозрение было неосознанно и гнездилось на уровне подсознания, отдаваясь неприятной дрожью в районе солнечного сплетения, то теперь Майкл понял что не ошибся.
"Дьявол, они меня все-таки нашли! Зачем я не стер эту татуировку до конца!"
Очевидное замешательство хозяина дома было слишком заметным, даже пот выступил на лице Майкла, поэтому улыбка сползла с лица почтальона и он уже на чистейшем русском языке спросил:
– Как поживаете, Михаил Иванович?
– Вы меня не за того принимаете, – промямлил по английски Майкл, но из его онемевших рук на землю попадали все газеты.
– Не надо, господин Заславский. Мы вас давно вычислили. Писатель Джонсон и писатель Василий Жуков пишут удивительно непохоже. Только одного из них после побега из Швеции не видел ни кто, а второй довольно часто мелькает на экранах телевидения. И татуировку эту, плод бурной молодости вы не до конца свели. Вон, цепь от якоря все проглядывает.
– Что вы хотите, – по-русски спросил Михаил, лихорадочно пытающийся понять что ему сейчас делать. В этот момент он проклял тот день, когда решил поселиться в этой глуши, подальше от людей. За двадцать лет жизни на Западе он утратил осторожность. Свято поверил что новая внешность и новое имя хорошо защищают его от всех старых, неприятных знакомых и сослуживцев. Его пистолет уже лет пять лежал в ящике комода и, наверное, давно заржавел. Как проклинал сейчас себя экс-резидент что не забрался в какую-нибудь глубинку, а устроился здесь, в Нью-Джерси, под боком у Нью-Йорка. Он даже хвастался перед Оксанкой, вот, дескать, живем в часе езды от крупнейшего города в мире, а словно бы и в деревне.
"Оксанка спит, ее сейчас и пушкой не разбудишь. Случайных путников здесь не бывает. Броситься вперед и попробовать обезоружить его? В мои шестьдесят восемь только это и остается, на вид этому парню лет двадцать пять, шея как у быка. К тому же у меня всегда по единоборствам было посредственно."
– Михаил Иванович Заславский, Верховный Суд Союза ССР приговорил вас за измену родине к высшей мере наказания...
– Союза уже давно нет! – вскрикнул Михаил. Но лже-почтальон мерно продолжил свой торжественный речитатив.
– ... Верховный суд Российской Федерации подтвердил этот приговор.
– Это было давно!
– Суд счел, что ваше преступление не имеет пределов давности.
![Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]](/uploads/posts/books/275812/275812.jpg)
