Александра Сашнева - Тайные знаки
Катька проснулась и подумала, что все-таки здорово, что она работает хотя бы подпевалкой. Она точно засохла бы в какой-нибудь конторе, куда устроились после окончания всех заведений ее ровесницы. Иногда Катьке было жалковато, что маленького Максю пришлось оставить с бабушкой, но все равно она даже подпевалкой в Москве зарабатывала больше, чем смогла бы иметь там, откуда сбежала.
Катька вздохнула — мать, хоть и ворчала на нее, но ждала увидеть Катьку в красивом платье с брилиантами на сцене в огнях, в букетах роз и всеобщем обожании. Неизвесно почему, но матерь Катькина верила, что дочурка у нее — необыкновенная.
Сотку в месяц Стрельцова отправляла регулярно и врала матушке про невообразимые успехи. Мать слушала, вздыхала и давала советы. Катька не спорила. И посылала по возможности сотку зелени! Но в принципе, матушка у Стрельцовой была героическая — много ли кто из людей может похвастаться, что родители не только не перечили им в мечтах, но и терпеливо ждали, когда чадо осуществит мечту?
Не много.
В дверь постучали.
— Да! — крикнула Катька и быстро юркнула в треники. — А-а-а-а!
После вчерашнего променада по булыжникам на десятисантиметровых копытах, ноги сводило судорогой.
— Привет! — хором сказали барабанщик и гитарист, вваливаясь в номер.
— Привет! А что это вы с утра и уже готовенькие? — удивилась Стрельцова.
Нет сегодня она не будет одевать понтовые сапожки. Ноги дороже, придется обойтись кроссовками. Старыми драными кроссовками, которые она взяла, чтобы использовать в номере вместо тапок.
— А мы, гля, еще не ложились! Мы, гля, к тебе стучали, но ты дрыхла! Ты дрыхла! — крикнул гитарист и стукнул кулаком по стене. — Ты дрыхла, как последняя сволочь! А эти французы! Гля!
— Придурки! — объявила Катька, хватая джинсы и свитер, и направляясь в душевую.
Там она срочно переоделась. Придурки стучали в дверь и орали в два голоса:
— Стрельцова! Если ты сейчас не выпьешь с нами, мы будем считать, что ты лесбиянка! Поняла? Мы нормальные парни, и ты как наша соотечественница не имеешь права! Да-а! Не имеешь!
Катька отодвинула задвиждку, дверь распахнулась и патлатый ввалился в душ.
Стрельцова пробежала мимо барабанщика и уже из коридора заявила:
— Если сейчас не уберетесь — скажу Репью! Он вам устроит!
— Да ладно ты! Стрельцова! — покачал головой гитарист. — Забей! Гля! Пойдем буханем!
— Я сказала!
— Да ссать я хотел на ваш Париж, и на Репья, и на всех вас, гля! Смотри, гля! — гитарист потянулся к прорехе на штанах, молния смачно взвизгнула, и лабух тяжелой решительной походкой направился к приоткрытому окну.
— Оборотень! — тихо обратился к другу стукач. — Может ссать через подоконник — это слишком?
— Отцепись! Плесень!
— Может ты не будешь делать этого? — процедила Катька, зависая в дверях.
Барабанщик вяло улыбался, укладываясь на Стрельцовскую кровать.
— Смотри, Катька! Смотри, Плесень! — торжествующе заорал Оборотень. — Ссать я хотел, гля! Я ссу! Ссу-у-у-у-у-у!!!
На всякий случай Катька стукнула костяшками в комнату Эдика.
Но того точно не было. Если бы был, уже решил бы вопрос с придурками. Почему-то Стрельцова не сомневалась, в том, что Эдик защитил бы ее от недоумков-лабухов. Одинокая и злая, она опять засунулась в свой номер.
— Ну что, уроды! Я иду к Гочподи!
— Мы уже уходим! Закрывай! — завопил барабанщик, вытягивая упирающегося гитариста из номера. — Закрывай! А то этот мудила тебе устроит там…
Плесень проволок упирающегося Оборотня мимо хозяйки номера и прижал того к стене.
— Ну-че-ты-гад! — скороговоркой повторял Плесень. — Засрать все дело хочешь? Ублюдок!
Катька, скрежеща зубами закрыла дверь на два оборота.
— Все, придурки! — сказала она торжествующе и направилась к лифту. Оттуда она еще раз наехала на лабухов. — Как вы работать собираетесь, уроды?
— А тебе-то что? — зло выкрикнул Оборотень, напрягая жилы на шее.
Стрельцова успела вскочить в приехавший лифт, но придурки не оставили ее в покое. Гитарист сунул тяжелый гад между створок и втиснул остальное тело, второе тело вошло следом. Катька пожалела, что не может сегодня ходить в копытах.
— Уроды, — прошипела она. — И правда подумаешь, может гейбаны лучше…
— Ты брось Стрельцова! — погрозил пальцем гитарист, внезапно приходя в себя. — Мы, кстати, не такие уж и пьяные! Мы только прикидываемся! Кстати! Мы нашли тут такое место! Пойдем с нами!
— С такими уродами? Вы замечтались!
— Прости нас, «товарисчь» Катька! — сказал барабанщик. — Мы напились с горя, кстати! А Оборотень — гений. А гении ненормальные. Разве можно их осуждать?
— А мне насрать, что он гений, я тоже — не хвост собачий, — цинично ухмыльнулась Стрельцова. — Но я так не надираюсь!
— На собачий хвост ты не похожа… — протянул Оборотень.
На удивление мимо консьержа лабухи прошли чуть ли не строевым шагом. А на улице они плелись за Катькой и канючили, изредка награждая друг друга тумаками и поминая дебильную американскую парочку Бивиса и Бадхеда (истинный шедевр американского искусства).
— Ну хорошо! — сказала Катька и остановилась. — Куда пойдем?
— О! Мы ее уломали! — обрадовался Оборотень.
— Тут недалеко! Секрекер какой-то! — добавил барабанщик.
— Не Секре, а Сакрэ! — поправил гитарист.
— Да все равно! Ба-а-а-альшой! Похожий на Белый дом в Вашингтоне! Там с холма пол Парижа видно.
— Валяйте, показывайте, — сердито буркнула Катька. — Куда идти?
— Иди вперед! — Оборотень вытянул указующий перст в противоположную от лестницы сторону.
Они довольно долго брели по заковыристым переулкам и улицам, пока не оказались у подножия величественного здания. Поднявшись по лестнице, троица оказалась на высокой белой террасе, окруженной мраморной баллюстрадой, и созерцали чудный вид Монмартра, открывавшийся внизу.
— Ну что? Круто? — спросил гитарист.
— Круто… — согласилась Стрельцова. — А я уже была на Эфелевой башне.
— С Эдиком? — сощурился гитарист.
— Ну… Допустим…
— Блин! Ненавижу! — хрипло крикнул гитарист и подпрыгнул на месте. — Эдиков ненавижу всех! Эдик — это же говно, а не имя! Парня должны звать Серегой, ну Андреем. Еще Женькой можно или Вовкой, но Эдик. Блин! Звучит, как… тьфу!
Барабанщик тихо допивал пиво.
— Да ладно тебе! — сказала Катька. — Классный парень. Он, кстати, знает, где брать машины напрокат.
Парни переглянулись.
— Машины на прокат?! — протянул Плесень. — А он что, тоже пед? Или бандюк? Откуда у него бабло на такую роскошь?
— А я знаю? — пожала плечами Катька. — Он еще хотел купить гравюру.
— Ни хъя себе! — присвистнул гитарист. — А зачем, гля, ему гравюра-то? Это ж бумажка. Он что, гля, хочет деньги потрать на бумажки? Блин! Менять одни бумажки на другие!!! Да я сам ему нарисую! Пусть скажет чего нарисовать!
— А ты рисовать-то умеешь? Киса! — спросил барабанщик и аккуратно поставил пустую бутылку около балясины.
— Да за деньги я… — гитарист вытаращил глаза и бил себя в грудь кулаком. — За деньги я, как Репин, нарисую! Я в армии всем дембельские альбомы красил.
— Может, он не для себя… — проскрипела Стрельцова усталым голосом. — Может, ему надавали денег друганы какие, которым просто некогда поехать. Психи богатые.
— А… ну если так, — простил Эдика барабанщик, — тогда ладно!
Катька подошла к ограждению и устремилась взглядом вдаль. Сиреневая дымка постепенно скрадывала бесчисленное количество крыш. Над каждой вырастал целый лес длинных труб. Никогда Катька не видела столько труб на одной крыше.
— На! Пыхни! — сказал гитарист и протянул Катька косячину. — Мы тут ночью отоварились травой нехилой.
— Да ну! — поморщилась Стрельцова. — Вам-то что, а у меня связки низить начнут.
— Да «ланно»! Отойдешь к вечеру! — сказал барабанщик.
— Один затяг! — отрезала Катька и поднесла косяк к губам.
Она старалась только сделать вид, но даже то, что попало, имело ошеломляющий эффект. Мышцы лица расслабились первыми, и растянулись в блаженной улыбке. Стрельцова направилась к лестнице плавно спускающейся вниз и села на верхнюю ступеньку. Лабухи притихли и опустили свои тощие задницы рядом.
И время остановилось перед их неподвижными зрачками. Люди поднимались и спускались по ступеньками, японцы мелькали вспышками своих мыльниц, упаковки от чипсов, куски полиэтилена…
Старуха
…перебегали от перекрестка к перекрестку, словно играли в догонялки. Облака все летели по февральскому небу низкими серыми дирижаблями.
Стеклянная кишка эскалатора вознеслась над обыденностью города к непорочному ангельству искусства, и Марго предстала перед творениями Кандинского. Призраки вещного мира хищно набросились на ее подсознание. Смеясь, шепча и ухмыляясь, закружились глумливым хороводом шепча сумасшедшие странные слова, где форма и есть смысл. Удивительно, что самый русский из всех русских художников — русский и по безумию и по судьбе — он нашел посмертное пристанище в Помпиду и в ГМИИ им. Пушкина (где нет ни одного русского).
