Лоренсо Сильва - Нетерпеливый алхимик
— Прости, — оправдывалась Чаморро.
— Не переживай — ты же ничего не знала, — подбодрил ее Салдивар. — За эти дни я многое пережил и понял одно: смерть гораздо ближе, чем мы думаем. В конечном счете, именно она или оправдывает, или отвергает нашу сущность и наши дела. Любое наше действие неумолимо приближает нас к ней, а мы только пытаемся отвоевать для себя несколько лишних мгновений стремительного бега навстречу небытию. Уверенная и непоколебимая, она стоит на пороге, манит нас рукой, а потом уводит за собой, не дав нам времени ощутить и повидать жизнь. Она не просто придет, а придет завтра. Мой друг умер от сердечного приступа в какие-то сорок два года.
— Какая жалость, — взгрустнула Чаморро.
От меня не укрылись то, что Салдивар назвал Тринидада своим другом, и то, что он точно знал его возраст.
— Пятнадцать-двадцать лет назад, когда я еще не добился высокого положения, меня уже терзали страхи, — продолжал Салдивар, — страхи умереть на полпути к цели. Но я уговорил себя продолжить борьбу, и боги сжалились надо мною, однако не пощадили моего друга. Почему? Чем я лучше? Не умнее, не благороднее, не сильнее. Загадка.
Если человек так многословен и с такой легкостью вторгается в деликатную сферу личных чувств, приходят на ум два истолкования его поведения: первое — он настолько не уважает ни своих ближних, ни себя самого, что ему ничего не стоит вывернуть душу перед случайным знакомым, второе и наиболее вероятное — в его откровениях больше лжи, чем правды. В своем стремлении обольстить милую двадцатипятилетнюю девушку Салдивар не стал скаредничать и явил сразу несколько ипостасей своей разносторонней личности. Наверное, он возомнил, будто ему необыкновенно пристал образ благородного, израненного жизнью кабальеро. И у него хватило бесстыдства использовать для этого Тринидада, первого покойника, который подвернулся ему под руку.
Когда Салдивар поменял тему, умненькая Чаморро не попыталась вернуть разговор к умершему другу. Она плыла по течению, предоставляя ему возможность выговориться. Ее собеседник перескакивал с одного предмета на другой, не меняя напыщенного менторского тона, каким подчиненные его подчиненных, то бишь главные редакторы, вещали со страниц его газет. После десерта он заказал шампанское.
— За что пьем? — поинтересовалась Чаморро.
— За то, что ты есть, словом, за тебя — крупинку звездной пыли.
— Спасибо, но я, право, недостойна такого тоста.
— Если бы я только смог объяснить тебе, чего ты стоишь на самом деле! — галантно воскликнул Леон, и я представил, как его маленькие миндальные глазки впились в лицо Чаморро расчетливым взглядом, прикидывая, во сколько она ему обойдется. — Но мой язык бессилен, вот почему я прибегну к другим способам выражения. Будьте любезны!
Последние слова относились к кому-то другому Через некоторое время в микрофоне послышались сначала шуршание, а потом голос Чаморро:
— Большое спасибо. Они прелестны. Когда ты только успел?
— Перед тем, как пригласить тебя за мой столик. В случае твоего отказа я бы швырнул их в Мансанарес[69] вместе с обломками моих надежд. Но ты согласилась, поэтому они спасены, а что делать с надеждами — решать тебе.
Пошлости вызывают во мне жгучий стыд, смешанный с восхищением. Иногда мне очень бы хотелось иметь такое спокойствие и говорить глупости с умным видом. Но у меня не хватает самообладания. Чаморро повела себя в высшей степени сдержанно:
— Еще раз большое спасибо. Чрезвычайно польщена.
Затем Салдивар попросил счет, попрощался с метрдотелем и позвонил по мобильному телефону своему шоферу, распорядившись подать машину ко входу в ресторан. Потом предложил Чаморро:
— Я подброшу тебя до дому, не возражаешь?
— Это лишнее, — сказала моя помощница. — Довези меня до стоянки такси. Вдруг я хочу сохранить в секрете свои координаты.
— Почему?
— А вдруг мне не хочется давать тебе объяснения, тогда как?
— Неужели я не могу рассчитывать даже на номер твоего телефона?
— Нет, — твердо отказала неумолимая Чаморро. — Лучше оставь мне свой.
— И ты его выбросишь на помойку, да?
— Тогда я не стала бы просить.
Салдивар сдался. Иначе он рисковал разрушить тщательно созданный им имидж. Наступило молчание — должно быть, он искал свою визитную карточку, потом записывал на ней свой личный телефон и вручал его Чаморро.
— Возьми. Но имей в виду: если ты не объявишься, я найму частного детектива и пущу его по твоему следу, — пригрозил он.
— Я сумею спрятаться, — заверила Чаморро с милой развязностью.
На всякий случай я последовал за ними. Но Салдивар высадил мою помощницу на ближайшей остановке, и его сверкающий голубой «мерседес» подался восвояси. Чаморро предусмотрительно выждала, пока он не скроется из виду, и только потом села в такси. Я некоторое время следовал за ней, чтобы посмотреть, свободно ли «побережье от мавританских лазутчиков».[70] Потом заморгал фарами и обогнал такси. На следующем семафоре Чаморро пересела ко мне в машину, швырнула букет роз на заднее сиденье и накинула ремень безопасности.
— Ну и что? — спросила она нетерпеливо.
— А что ты рассчитывала услышать?
— Я тебе кое-что скажу, — заявила она, стаскивая с себя сережки. — Если бы этому типу, а заодно и мне сбросить с десяток лет, то я бы безумно в него влюбилась. Но не теперь — так что один ноль в мою пользу. И не вздумай смеяться, засранец!
Естественно, я не придал значения ее грубости. Ко всему прочему, это было первое бранное слово, которое сорвалось с губ моей помощницы за все время нашей совместной работы.
Глава 15
Настоящий мужчина
В понедельник не успели мы с Чаморро приступить к анализу сложившегося положения и сообразить, как бы поудачнее распорядиться благоприятным раскладом сил, поступил вызов от Перейры. Весь последний месяц я аккуратно докладывал ему о малейших изменениях в предпринимаемых нами действиях, потому что сознавал, на какой отчаянный шаг он пошел, позволив мне сосредоточиться на одном расследовании. За нашим отделом и так числился внушительный перечень текущих дел, а за время моего отсутствия прибавилось много новых. Среди них особой жестокостью выделялось кровавое убийство двух человек в провинции Мурсия, не сходившее со страниц газет уже целых шесть дней. Перейра явно ко мне благоволил и безоговорочно верил моим уверениям в отношении многообещающих перспектив, наконец-то открывшихся перед следствием, которое так трудно начиналось. Другими словами, шеф проявлял максимальную терпимость и понимание, однако я отдавал себе отчет, что наша привольная жизнь не могла длиться вечно. И действительно, в последние дни я стал замечать в его глазах странное выражение.
Перейра не любил ходить вокруг да около, и то утро не было исключением.
— Все, Вила, ваша лафа закончилась, — сказал он. — Не хотелось бы на тебя сильно наседать, но мне немедленно нужны результаты. И не вздумай просить у меня еще месяц — пулей полетишь в Мурсию,[71] а мы тут и без тебя разберемся.
— Жаль, господин майор, — заартачился я, решив стоять до последнего. — Я считаю ошибкой бросить дело, когда мы вплотную подошли к разгадке.
— Ну что ж, попробуй меня убедить.
Я мысленно сбил накопившуюся информацию в компактную массу, стараясь сохранить неразрывную целостность ее частей. Большинство фактов Перейре были уже известны, но я выстроил их по-иному, образуя новые сплетения, ускользнувшие от внимания нашего проницательного шефа. Человек — существо слабое и не способен постоянно находиться в здравом уме и твердой памяти, к тому же утром мне, будто нарочно, не удалось подзарядиться привычной дозой кофеина. И пока я говорил, во мне возрастало чувство недовольства своим бездарным повествованием, меж тем как позиции Перейры не только не ухудшались, а, скорее наоборот, крепли с каждой минутой. Вконец расстроившись, я в качестве решающего аргумента красочно описал ему организованную на Салдивара облаву и особо отметил вклад Чаморро, чьи недюжинные актерские способности позволили сузить кольцо и подобраться к нему на близкое расстояние.
— Все это прекрасно, — сказал Перейра, ничуть ни впечатленный моим красноречием, — однако в твоем отчете отсутствуют сколько-нибудь очевидные признаки, которые бы позволили определить круг подозреваемых лиц. И менее всего туда вписывается Леон Салдивар, не сказавший и не сделавший ничего противозаконного. Конечно, он мерзавец, каких поискать, и начисто лишен совести, но, пойми, мы ищем убийцу Тринидада Солера, а все твои доводы вертятся вокруг одной и той же предпосылки: видите ли, он любил покойного и высоко ценил его заслуги. Разве на этом построишь обвинительную базу?
