Юхан Теорин - Санкта-Психо
— Версия? Как произошло то или другое убийство?
Она молча кивает, разливает заварившийся чай, и они присаживаются к столу. Ханна все время косится на рукопись.
— Ты в него влюблена?
Она поднимает голову и отрицательно качает головой.
— А в чем тогда дело?
Она не отвечает. Наклоняется к нему и смотрит, не отрываясь, ясными голубыми глазами. Долго. Оценивает, что ли?
Хочет целоваться, решает Ян.
Как раз такой случай, когда люди переходят к поцелуям. Но в эту секунду Ян вспоминает губы Рами в Юпсике, и обаяние момента пропадает.
Не об этом надо думать. О подготовилке. О детях.
— Меня беспокоит Лео, — говорит он.
— Какой Лео?
— Лео Лундберг. В «Полянке».
— А…
— Я пытался с ним разговаривать. Пытался как-то сблизиться. Но это очень трудно. Ему плохо, и я не знаю, как ему помочь.
— Помочь в чем?
— Забыть все, что он видел.
— А что он видел?
Ян замолкает. Ему почему-то очень тяжело об этом говорить. Но, в конце концов, он сам начал этот разговор.
— Думаю, его отец убил мать на глазах у Лео.
Ханна с изумлением уставилась на него:
— А ты говорил с Марией-Луизой?
— Немного… но она не заинтересовалась.
— Потому что ничего не может с этим сделать. И ты не можешь. Чужие раны не залечишь.
Ян вздыхает:
— Залечишь, не залечишь… Я просто хочу, чтобы он был, как другие дети. Чтобы ему было хорошо, чтобы он знал, что в мире полным-полно любви…
Он осекается. Что за смехотворная выспренность… полным-полно любви. Как же, мир прямо лопается от любви.
— Может быть, ты в какой-то степени хочешь замолить грех… я имею в виду того мальчика?
— Какого «того мальчика»?
— Которого ты потерял в лесу?
Ян опускает глаза. Почему-то он чувствует необходимость во всем ей признаться.
— Дело было не совсем так, — тихо, почти неслышно произносит он. — Я его не терял.
— Ты же сказал…
— Нет. Не терял. Я оставил его в лесу.
Она смотрит, ни слова не говоря, и Ян быстро продолжает:
— Ненадолго… и в полной безопасности.
— Зачем?
— Своего рода месть… — вздыхает Ян. — Месть его родителям. Матери. Я хотел заставить ее сходить с ума. Думал, знаю, что делаю, но…
Он замолкает.
— И что, — тихо спрашивает Ханна, — стало лучше?
— Не знаю… нет, не думаю. Стараюсь не вспоминать эту историю.
— А сейчас ты бы тоже так поступил?
Ян смотрит на нее и отрицательно качает головой:
— Я не могу навредить ребенку.
— Я тебе верю.
Эти голубые глаза… Он не понимает Ханну. Совсем не понимает. Надо было бы остаться, поговорить… узнать, что она думает о нем. О нем и о Рёсселе.
Он встает:
— Спасибо за чай, Ханна. Увидимся на работе.
И выходит в ночной холод. В рюкзаке у него книги Рами. Идет прямо домой, никуда не сворачивая.
ЮпсикКонцерт, закончившийся поцелуем и дракой, должен был состояться в общем зале Юпсика, там, где стоял телевизор.
Велели собраться в семь часов, но к назначенному сроку появились всего три человека. Та самая черноволосая женщина, которая напоминала Рами о времени психотерапевтического сеанса. Психобалаболка, как ее назвала Рами. И санитар Йорген с маленькой застенчивой голубоглазой практиканткой. Ян никогда не видел, как она с кем-то разговаривает. Почти такая же стеснительная, как и сам Ян.
Он поставил ударные позади микрофона Рами, чтобы она как можно больше его заслоняла. Пусть будет слышно, но не видно. И он уже раскаивался, что согласился на все это.
В пять минут восьмого начали собираться слушатели. Привидения, как их назвала Рами. Привидения шаркали ногами и тихо рассаживались на полу, скрестив под собой ноги.
Ян не знал их по именам, но уже узнавал почти всех обитателей Юпсика в лицо. Пятнадцать или шестнадцать подростков, в основном девочки, но и несколько мальчишек. Немытые волосы… правда, некоторые тщательно причесаны. Кто-то сидит спокойно, другие все время вертятся и оглядываются. Кто они? Юные наркоманы? Те, кто беспощадно травил кого-то… или наоборот, жертвы школьной травли?
Ян даже догадываться не хотел. Он не был знаком ни с кем, кроме Рами. А когда услышал, как тощий подросток, глядя на нее, спросил у соседа: «А это еще кто?», понял, что Рами тоже не спешила заводить себе приятелей в Юпсике.
А она молча стояла перед микрофоном, бледная-бледная, и изо всех сил сжимала гитару.
Йорген встал рядом, руки в карманах джинсов. Оглядел собравшихся подростков:
— О’кей, послушаем музыку… Наши друзья Алис и Ян поиграют нам немного…
Кто-то неуверенно хихикнул.
— А телик? — разочарованно спросил высокий паренек в джинсовой куртке. Ян видел его и раньше, кто-то даже называл его имя, но он не запомнил. — Сегодня же хоккей… мы что, не будем сегодня телик смотреть?
— После музыки — сколько влезет, — решительно заявил Йорген. — А теперь — тишина.
Но тишины добиться так и не удалось. Привидения хихикали, шептались и толкались.
Рами, как и Ян, боялась сцены. Может быть, не так сильно, но тоже боялась. Ян сразу понял. Он видел, как она бледна, как то и дело закрывает глаза, точно пытается вообразить, что в комнате, кроме нее, никого нет. Но, очевидно, была у нее какая-то тайная связь с публикой: как только она открыла рот, мгновенно наступила тишина.
— О’кей, — сказала она делано небрежно, — это американская песня, я перевела слова…
И начала с «Дома восходящего солнца». Ян хорошо знал эту песню, и аккомпанировать было легко. Потом последовали переводы песен Нейла Янга «Беспомощный» и Ceremony группы «Джой Дивижн». Название она перевела так: «Ритуалы». Все эти песни они репетировали.
Рами заметно успокоилась, щеки порозовели. Закончив «Ритуалы», она вдруг повернулась, подошла к Яну и поцеловала его в губы.
У него чуть палочки не выпали из рук. Поцелуй длился три секунды, не больше, но ему показалось, что Вселенная прекратила вращаться и остановилась.
Она отняла губы, ласково улыбнулась и вернулась к микрофону:
— Последняя песня называется «Ян и я». — И начала отбивать ногой четырехдольный ритм.
— Раз, два, три…
Он никогда не слышал этого названия, к тому же совершенно растерялся после поцелуя, но все же начал понемногу подстукивать, чтобы не дать ей выбиться из ритма. Рами взяла минорный аккорд:
Я лежу в своей постели,
Рядом Ян лежит,
Мы знаем, где мы,
Знаем, куда мчимся:
Лежа в моей постели,
Мчимся прямо в космос,
В холод небывалый…
Но так прекрасен мрак,
Что можно все забыть.
И, закрыв глаза, продолжила рефреном:
Ян и я, я и Ян,
День и ночь, ночь и день.
Яна это совершенно ошарашило, и он чуть не сбился с ритма. Выходило так, будто у него с ней что-то было, но ведь ничего же не было! Он знал ее запах, но она до этого поцелуя даже не дотрагивалась до него!
Закончив, она тут же, без паузы, перешла в другую тональность, наклонилась к микрофону и, посмотрев в первый раз прямо на слушателей, улыбнулась:
— А это посвящается моему психологу.
Ударила по струнам и властно кивнула Яну. Ян взялся за палочки.
Рами помолчала немного, прислушиваясь к ритму, а потом начала, с жесткими синкопами:
Изо рта твоего
Рождается плетка,
Из позвоночника — бритва,
В колодце мозгов твоих
Зреют пиявки,
И ты бросаешь меня
В этот колодец,
Когда что-то не по тебе.
Набрала воздух и с ударениями чуть не на каждом слоге начала рефрен:
Психо, психо, психобалаболка,
Балаболить перестань,
Дай мне жить, дай мне жить, дай мне жить!
Она повторила припев не меньше десяти, а может, и пятнадцати раз. Выпрямила спину, и даже скорее не пела, а выплевывала слова:
Балаболить перестань!
Она не брала аккорды, только встряхивала гитару, но Ян продолжал давать ей устойчивый, точный ритм.
Он украдкой поглядывал на публику. Все сидели будто околдованные ее шаманскими заклинаниями.
Но не все. Черноволосая женщина, Психобалаболка, сидевшая у двери, встала и с грозным видом двинулась к Рами, соразмеряя, как ни странно, шаги с ритмом заклинаний:
Балаболить перестань!
Она подошла совсем близко. Рами побледнела, закрыла глаза и со сжатыми челюстями продолжала шипеть:
Перестань… перестань…
Та схватила ее за плечо. Рами открыла глаза, но, словно не видя психолога, твердила:
Перестань… перестань… перестань…
Черноволосая женщина схватила штатив микрофона и рванула к себе.
