Дело глазника - Персиков Георгий
Муромцев взволнованно встал и принялся ходить между столиками, не обращая внимания на полового, который спал за стойкой буфета, положив голову на руки.
– Так, так, – тихо сказал Роман Мирославович, – это уже теплее! Возможно, мы имеем дело с мелким чиновником или небогатым купцом. Еще варианты: крестьянин или ремесленник!
Половой поднял голову и посмотрел на следователя, а потом на часы. Муромцев приложил палец к губам и сел обратно за свой стол.
«Крестьянин или ремесленник, – повторил он уже про себя. – Может, зря мы вообще ухватились за эти глаза?! Может, для нашего безумца это всего лишь незначительная деталь, мелкий штрих? Он как бы говорит: не смей на меня смотреть! Возможно, так на него кричал в детстве отец? Так, раз мы начали с чистого листа, то пройдемся еще раз по жертвам, как советовал князь».
Он стал искать карандаш и с удивлением обнаружил его в стакане с чаем, ложка лежала на блокноте. Вытерев грифель о скатерть, Муромцев принялся чертить новую таблицу: в один столбец он вписал имена и профессии убитых, в другом – возраст.
«Итак, вот все по порядку:
крючник Пантелей Сизов, 25 лет; гимназистка Екатерина Белокоптцева, 15 лет; домохозяйка Ганна Нечитайло, 40 лет; желтобилетница Вера Никонова, 20 лет; ее любовник, беглый каторжник Иван Непомнящий, 30 лет; мальчик, сын рыбака Никанор Пчельников, 12 лет; околоточный Ермолай Дулин, 50 лет; нищий с Чертовой горки Емельян Старец, 73 года.
Ничего их не объединяет: знакомы они не были, проживали в разных частях города, связи установить не удалось. Все абсолютно разное!
Никаких общих занятий, скорее наоборот, все они абсолютно разные. Отец Глеб тогда верно подметил, что они все, мол, являют собой наш простой русский народ. Так, тут еще теплее, стоит развить этот тезис: кто-то таким образом мстит русскому народу, убивая всех его представителей по одному, кроме пары Никоновой и Непомнящего. Ведь в самом деле страдают простые люди, разного пола, возраста, занятий. Но тут нет звериной жестокости, присущей мести. Он не уродует трупы, а максимально аккуратно отделяет головы, поворачивает их в разные положения. И в этой аккуратности тоже есть своя логика».
Муромцев написал вопросительный знак в конце списка, с силой поставил точку, и размокший грифель сломался. Отбросив карандаш, он взъерошил волосы и снова стал вчитываться в имена и фамилии.
«Что может объединять таких разных людей? – снова и снова думал сыщик. – Где бы они могли оказаться вместе, кроме головы нашего маниака? В церкви? Во время городских гуляний?»
Роман Мирославович перевернул страницу, очинил кое-как карандаш столовым ножом и нарисовал фигурки всех жертв. Голова снова разболелась, и перед глазами поплыли радужные пятна.
«Так, гулянье. Ну какое, к черту, гулянье, особенно околоточному или нищему бродяге? Церковь тоже не подходит, все ходили в разные церкви разных приходов. Ничего их не объединяет, кроме моих каракулей и замысла маниака. Как постичь его нечеловеческую логику? Как преступник размышляет? Как строит свои суждения? Ведь у него есть четкий план, нужда какая-то… и как князь догадался, что следующей жертвой станет нищий старик? Ведь князь безвылазно сидит в каменном мешке в монастыре, до которого полдня пути! Значит, он сам пришел к такому выводу. Но как?
Выходит, Павлопосадский тоже нарисовал в голове такую же картину. И если следовать логике, что жертвы выбираются из небогатых податных сословий – мещан и крестьян разного возраста, то как раз старика тут и не хватало. Таким образом, можно предположить, кто будет убит следующим: девчушка и мальчуган есть, старик и солдат тоже. Бабы также имеются… Старуха? Нет, старуха отпадает, иначе убийца зарезал бы нищенку на Чертовой горке».
Со стороны буфета послышался шум – это половой, отчаявшись ждать ухода Муромцева, улегся на широкую лавку, подложив под голову тулуп. Роман Мирославович допил остывший чай и приложил оловянный подстаканник к разгоряченному лбу.
«Кого же не хватает в этом печальном списке? Монашки лет тридцати или священника лет шестидесяти, пожалуй. Может, пожилого крестьянина? Или крестьянки? Где они все могут оказаться вместе?»
Он закрыл глаза и запрокинул голову, боль отступала. А когда открыл глаза, его взгляд упал сначала на красный угол с иконами, затем на патриотические лубки, развешанные на стенах. Наконец он посмотрел в окно, и разноцветные круги перед глазами замерли.
Глава 24
Роман Мирославович взял ложку и постучал ею о стакан. В тишине чайной, нарушаемой лишь тиканьем ходиков, раздался неприлично громкий звон. Половой, мирно спавший на лавке, вздрогнул и вскочил, озираясь по сторонам. Муромцев поманил его рукой. Тот, видя, что ночной гость все еще здесь, нахмурился, тем не менее подошел. Сыщик вытащил из бумажника ассигнацию и помахал ею перед носом парня, а затем сунул ему в карман фартука. С полового тотчас слетел весь сон – он подобострастно наклонился и заулыбался:
– Да-с, барин, чего изволите-с?!
– А скажи-ка мне, любезный, что это за благолепная картинка вон там у вас висит? – Муромцев указал пальцем на лубок возле окна.
Парень удивленно посмотрел в указанную сторону, затем взял со стола лампу и подошел к стене. На картинке был изображен златоглавый храм, вокруг которого обвивался имперский триколор. По углам, простерев крылья, красовались двуглавые орлы, а перед храмом стоял ликующий народ. Половой обернулся и с нескрываемой гордостью ответил:
– Так ведь это нашего энского художника работа-с! К трехсотлетию города рисовал специально-с! Здесь и губернатор есть, и полицмейстер с епископом, и горожане с ними! Сама эта картина-с, барин, в Дворянском собрании-с висит, а оные лубки-с печатные раздали во все заведения казенные по всей губернии-с.
– А художника этого как зовут?
– Зиновий Ильич Волгарь-Окский. Он, бывало, и к нам сюда жаловал-с. Да это еще что! Он сию картину-то лет семь назад изобразил! Стало быть, и лубку этому столько же! Извольте видеть, выцвел весь, да, пардон, мухи-с его засидели. А в прошлом годе сам государь наш город посетил и сию картину-с оценил высочайше! Вот тогда губернатор наш и решил на главной городской площади-с эту картину повторить, но только мозаикой выложенную, на стене городского собрания. И чтобы государь-император на ней также присутствовал-с! Объявили народу, что так, мол, и так, и народ, надо сказать, идею эту горячо поддержал, всем миром деньги собирали: и господа-с, и простой люд. Я сам целковый внес. Как кассу собрали-с, так и работа началась, уже полстены готово-с!
Он указал рукой в окно, а затем вытащил муромцевскую ассигнацию, аккуратно сложил ее и сунул в карман жилетки. Роман Мирославович подошел к окну и стал всматриваться в темноту, затем повернулся к половому:
– И что, Зиновий Ильич эту мозаику лично собирает?
– Да с этим оказия вышла-с. Дело в том, что он сам больше по краскам да холстам специалист. Возраст у него преклонный-с, уж и не ходит, тяжко ему. А посему мозаику-с его сын собирает, Илья. А отец все на него кричит да ругается постоянно, мол, это не так, да тут не эдак! А бывало-с, что и палкой отлупит, смех и грех прямо!
– Лупит? Палкой? И за что же?
– Да позвольте-с, барин, как за что? Уж все сроки вышли, пора работу сдавать, а тот ни мычит ни телится! Дело в том, что картина-то сама крохотная, с нее мозаику такую огроменную у Илюхи выложить никак не выходит-с! Да и где рож таких же понабрать, чтоб похожи были? С кого Зиновий Ильич рисовал – те уж изменились, детишки выросли, стало быть, а кто старики – уже и померли вовсе. А Зиновий Ильич уперся, стоит на своем, мол, все должны быть один в один! Мы сами слыхали, как он на всю площадь на Илюху бедного орал: иначе не сын ты мне и не художник вовсе, а бездарность, каких много-с, и фамилию нашу только позоришь! Так вот, значит-с. Вот и выходит, что поспешать ему надо-с, сердечному, что есть сил, братию нашу городскую-с изображать. Да так, чтоб на батюшкиных с картины были похожи все, чтобы ему угодить, значит. А тут, эвона, целый город! Он уж и так, и этак, и искал похожих, даже с меня рисовать хотел-с. Но, Зиновий Ильич говорит, глаза у меня больно хитры-с и вообще рожей я не вышел. Что ж, служба у меня такая, иначе нельзя-с!
