Джеймс Сигел - Сошедший с рельсов
Металлические опоры. Куски кровли. Стеклянные панели. Люди. Все это сначала взмыло к небу, а потом, в полном согласии с законом Ньютона, устремилось к земле. «Фэрфакс» стал плоским, как раздавленный свадебный торт.
* * *Погибло сто сорок три человека.
Сто сорок три плюс один.
Я услышал голос:
– Есть кто живой? Отзовись.
– Да, – ответил я.
И подумал: «Если я себя слышу, значит, жив».
Меня схватили за руки и вытащили из-под обломков. Из кровавого месива и черноты.
Вот что я знаю теперь, но не знал тогда.
Уцелело два номера. Кто может объяснить почему? Когда человек по доброй воле превращает себя в бомбу, гармония и рассудок отдыхают. Одни в то утро повернули налево и остались в живых. Другие – направо и погибли. А некто, что лежал на полу при последнем издыхании, спасся.
Отделавшись, можно сказать, испугом.
Меня вынесли из развалин и уложили на носилки на тротуаре. Потом достали остальных. Кого сумели найти. В том числе Васкеса, Лусинду, Декстера и Сэма.
На лица Декстера, Лусинды и Сэма натянули одеяла. Васкес… Пожарный пощупал его пульс и покачал головой. Заметив это, мужчина с красным крестом на рукаве сказал:
– Позаботьтесь лучше о той пожилой даме. – И показал на женщину в обгорелой одежде.
* * *Я решил встать и уйти. Просто взять и смотаться.
И хотя я, должно быть, испытал шок, но воспринимал действительность пугающе ясно.
В удушающем вихре дыма и сажи сновали пожарные и полицейские. Тело Лусинды лежало не более чем в пяти футах от меня. До Васкеса мог дотронуться.
Я поднялся. Сделал шаг, другой. И скрылся в черном круговороте.
Я плелся и думал: «Неужели Диана права и все события заранее предопределены?» На меня таращились так, будто я прилетел из космоса. Но никто не спросил, ранен ли я, нужна ли мне «скорая помощь». Наверное, люди в наши дни порастеряли отзывчивость. Я брел по Бродвею. Внезапно мне почудилось, что у меня обгорели волосы. Я провел по ним ладонью, и они затрещали, как наэлектризованные. Где-то в районе Центрального парка я сел в такси.
Я ехал в Форест-Хиллз. Шофер слушал радио. Как раз говорили о взрыве в отеле. Корреспондентка брала интервью у командира пожарных, и тот высказывал предположение, что катастрофа произошла из-за утечки газа. (Следствие позднее обнаружило остатки взрывного устройства.) Таксист спросил, как я себя чувствую.
– Лучше не бывает, – ответил я.
На моей улице никого не было. Видимо, жители прильнули к радиоприемникам. Я расплатился с шофером и потащился домой.
Я проспал сутки.
На следующий день, глянув в зеркало, я не узнал себя. Лицо черное, как у негра.
Я включил телевизор. Три говорящие головы рассуждали о цифрах. Каких? Потребовалось время, чтобы сообразить. Головы сходились на сотне. Я сменил канал и услышал о девяноста шести. На следующем – о ста пятидесяти. Речь шла о трупах, найденных в «Фэрфаксе» и четырех окружающих зданиях. Сколько народу погибло на самом деле – вот что интересовало говорящих. Тела обожжены, разорваны, раздавлены. Поди узнай, кто есть кто. Если постояльцы объявились, значит, живы, если нет – погибли. Родственники уже бегали по больницам и приютам Красного Креста, развешивали на заборах и фонарных столбах фотографии – целая армия обезумевших от горя людей.
Я сидел перед телевизором, как прикованный.
Никому не звонил, ни с кем не общался. Словно меня разбил паралич. Какой ужас! Я не мог двигаться, не мог есть, не мог говорить.
Еще полторы сотни человек лишились иллюзии неуязвимости. Фанатик отнял у них право на жизнь, как Лусинда и Васкес – у меня. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Абсолютно никто.
Обломки с места взрыва вывозили грузовиками на городскую свалку. Свалку на Стейтен-Айленде. Ту самую, куда можно попасть, если ехать на запах по Уэстерн-авеню.
Чтобы расчистить место для нового мусора, пришлось потревожить старый. В результате среди искореженного металла, рваного картона, гнутых консервных банок, говяжьих костей, остатков пищи, битого кирпича и прочих отбросов обнаружили тело мужчины.
Наконец-то нашли Уинстона.
Все, что требовалось полиции. Тело. У них была запись, где я говорил Уинстону, чего от него хотел. Но не было самого Уинстона.
Теперь появился и он.
Я узнал это через три дня после того, как выбрался из взорванного «Фэрфакса», похожего теперь на здание в центре Бейрута.
Я позвонил Диане.
– Слава Богу, – обрадовалась она. – Я уже думала, ты погиб.
Сошедший с рельсов. 43
Вот тогда меня посетила эта мысль.
Когда Диана сказала по телефону, что думала, будто я погиб.
А может быть, не тогда, а позднее, когда поведал ей о своих приключениях в «Фэрфаксе». И она, вздохнув, сообщила, что к ней приходили полицейские с ордером на мой арест.
Или еще позже, когда мрачный представитель городских властей зачитывал по телевизору список погибших – установленных и предполагаемых, то есть пропавших без вести.
Среди других он назвал мое имя.
Странное чувство – слышать, как тебя официально признают без вести пропавшим. Словно присутствуешь на собственной панихиде. Городской представитель объяснил, что фамилии взяты из гостиничного компьютера: жесткий диск сумели реанимировать. Кое-кого подсказали вещи, найденные на месте взрыва: кейсы, сумочки, часы с гравировкой и драгоценности. Меня, наверное, выдали «Мовадо», на которых было написано: «С любовью Чарлзу Шайну». Они пропали.
Меня так и подмывало схватиться за телефон и обзвонить знакомых: «Я жив! Я не умер!» Мало того, я начал одеваться, чтобы предъявить себя лично. И наткнулся в шкафу на бумажник Уинстона.
Именно тогда зарождавшаяся мысль сформировалась окончательно. Превратилась из смехотворного бреда в реальный план.
Уинстон мне однажды сказал: «Ксиву купить – плевое дело».
В его бумажнике лежали целых четыре документа. Водительские права на имя Джонатана Томаса, Брайана Макдермотта, Стивена Эйметта.
И Лоренса Уиддоуза. Единственного, кто напоминал меня. Хотя бы цветом волос.
«Я уже думала, ты погиб», – сказала Диана.
Наверняка не одна она так подумала.
Я пришел в гостиницу «Фэрфакс», но из нее не вышел. То есть вышел, только в переносном смысле слова. Мол, где это наш Чарли? Да весь вышел. То есть помер.
И еще.
Часто, попав в безвыходную ситуацию, человек говорит: «Уж лучше бы мне подохнуть». Я очутился как раз в такой ситуации.
Так, может быть, и впрямь лучше – подохнуть?
Сошедший с рельсов. 44
Я стоял на углу Кресента и Тридцатой авеню.
Напротив клуба «Ночной кристалл». Но постройка совсем не отвечала своему названию. Больше смахивала на помещение «Ви-эф-дабл'ю»[49]. Да так оно и было. На фасаде виднелась надпись «Ви-эф-дабл'ю-54».
Миновала полночь, а из помещения доносилась музыка. Рядом со мной рвало мужчину латиноамериканской наружности. Стало быть, это действительно был ночной клуб.
Войдя, я сразу почувствовал себя неуютно.
Помните сцену из «Звездных войн», когда герой попадает во вражеский бар? Вот и я оказался среди чужаков. Тех, которых показывают по телевизору после очередной облавы службы иммиграции и натурализации. Или тех, что работают газонокосильщиками на Лонг-Айленде.
Среди посетителей я был единственным белым американцем. И не исключено, что единственным более или менее легальным.
Из двух огромных динамиков гремели мелодии сальсы[50]. Сквозь музыку пробивалась испанская речь.
Женщины были в красивых блузках, пышных юбках и туфлях на высоких каблуках, мужчины – в майках, грязных джинсах и кроссовках. Я удивился такому контрасту.
Ко мне подошла девушка и представилась как «хозяйка». Сначала по-испански. Затем, присмотревшись и поняв, что я не из местных, по-английски.
Выдержав паузу, словно надеясь, что я осознаю ошибку и удалюсь, она продолжила:
– Я Роза.
* * *Стоп. Я ведь забыл рассказать, почему явился в «Ночной кристалл».
Решив покинуть пепелище «Фэрфакса», я обыскал Васкеса. Наклонился, словно проверяя, жив ли он. И запустил руку в его карманы. Сначала в передние, затем в задний.
В передних карманах находились стекляшка с белым порошком и несколько спичек, а в заднем – бумажник. Я обошелся с Васкесом так же, как он со мной в «Фэрфаксе».
Ограбил и ушел.
В такси я проверил его бумажник и обнаружил фальшивый значок полицейского, подозрительного вида водительские права, белый порошок в пакетике из фольги, двести долларов и визитку некоего заведения под названием «Ночной кристалл», хозяином которого числился Рауль Васкес.
На обороте я различил испанские слова:
veinte у dos… derecho, treinta у siete izquierdo, doce… derecho.
На следующий день с помощью Интернета я перевел запись.
Двадцать два справа.
Тридцать семь слева.
Двенадцать справа.
