Фрэнк Тэллис - Комната спящих
– Послушайте, Джеймс, у вас блестящие перспективы. Я доволен нашим сотрудничеством и хотел бы продолжить его. Не надо упрямиться. Зачем доводить до крайностей?
Мейтленд говорил самым благозвучным своим голосом, совсем как на радио. Мелодично, добродушно, а главное, убедительно.
– Обещайте сделать кое-что для меня. Отправляйтесь к себе в комнату или идите погулять – все равно. Главное, найдите тихое место, где вас никто не потревожит, и подумайте как следует над нашим разговором. Попытайтесь взглянуть на ситуацию со стороны. Понимаю ваши сомнения. Вы очень ясно высказались. И все же надеюсь, хорошенько поразмыслив, вы со мной согласитесь.
Мейтленд встал и протянул мне руку. Я настороженно взял ее и постарался ответить на крепкое пожатие соответственно. Слова нам были не нужны, все стало понятно и так. Я покинул кабинет Мейтленда. Под вопросом оказалось мое будущее. Теперь надо разрешить дилемму – или я соглашаюсь на условия Мейтленда, или необходимо набраться смелости, чтобы пойти против него. Но смогу ли я?
Вспомнил, как Палмер рассказывал о своих отношениях с Мейтлендом. Говорил, что тот обращался с ним, «как отец родной». Тем труднее было подать в отставку. Возможно, для меня Мейтленд тоже стал кем-то вроде отца. Несмотря на все его бесчестные манипуляции, при мысли о конфликте я испытывал нечто вроде эдипова комплекса – страх и чувство вины. Будто созревший в моей голове план идет вразрез с естественным порядком вещей. Мейтленд всегда посмеивался над «кушеточниками», и я с ним охотно соглашался. И все же, поднимаясь по лестнице к себе, я вдруг осознал, что в психоаналитических спекуляциях что-то есть.
В кабинете закурил сигарету и снял телефонную трубку. Несколько попыток ушло на то, чтобы дозвониться куда следует. Говорили со мной вежливо, но настороженно. Записав информацию обо мне, попросили продолжать. Услышав фамилию Мейтленд, мой собеседник переспросил:
– Прошу прощения?
– Доктор Хью Мейтленд, – повторил я.
– Психиатр?
– Да.
– Тот самый, знаменитый?
– Совершенно верно.
Я описал сложившуюся ситуацию и поделился тревогами.
– Пациенток необходимо перевести, – завершил я. – Под угрозой их жизнь.
Прозвучал вопрос:
– Вы осознаете, что это очень серьезное обвинение?
– Да, – ответил я. – Осознаю.
Мир медицины построен на строгой иерархии и чрезвычайно консервативен. Положив трубку, я подумал, что, кажется, совершил большую глупость. Ну, и чего я добился? Скорее всего, пациентки останутся в Уилдерхоупе, Мейтленд благополучно приведет в исполнение свои замыслы, а я навсегда останусь безработным.
Остаток утра посвятил обходу. Дел было много – Мейтленд из комнаты сна не показывался, состояние других пациентов его не волновало. Когда я спустился, чтобы обсудить усугубившееся расстройство Алана Фостера, Мейтленд на меня даже не посмотрел. Стоял рядом с энцефалографом, водил пальцами по подбородку и глаз не сводил с показателей прибора.
– Поступайте, как считаете нужным, – рассеянно ответил Мейтленд.
Учитывая, что он сам отправил меня обдумывать его предложение, я ожидал соответствующих вопросов, но ошибся. Сейчас Мейтленда ничто, кроме «эксперимента», не интересовало.
Пациенток еще не кормили. Всем поставили капельницы. Возможно, дело было в ярком свете, но они уже казались мне изможденными. Под прозрачной кожей явственно проступали кости и сосуды. Выходя из комнаты сна, я оглянулся и ощутил непонятный страх, словно бы проникший в грудную клетку и добравшийся до сердца. Ощущение было очень неприятное и прошло далеко не сразу.
Сосредоточиться на работе было трудно – я все гадал, приедет кто-нибудь из Медицинского совета с инспекцией или нет. Впрочем, на такую молниеносную реакцию рассчитывать не приходилось. Мейтленда вежливо предупредят по телефону, и тогда мне придется держать ответ. Представил, как стою перед Мейтлендом, а тот никак не может поверить в такое возмутительное предательство. При одной мысли делалось дурно. Подумал: а что, если просто собрать вещи и попросить Хартли отвезти меня на станцию? Но нет, это слишком трусливый поступок. Вспомнил о таких людях, как Бёрджесс. Они ведь ненамного старше нашего поколения, но прошли войну и победили. Так неужели я побоюсь предстать перед Мейтлендом? Уж на это у меня смелости хватит. Пациентки комнаты сна в опасности, и помочь им могу только я. Я невольно вспомнил фразу, которую часто повторял наш школьный учитель истории: «Бойся равнодушных! Это с их молчаливого согласия совершается все зло на земле!» Эта мысль придала мне храбрости. Теперь моя решимость только укрепилась.
Вернувшись в мужское отделение, я навестил Алана Фостера, до сих пор пребывавшего в сильном волнении.
– Они все время отдают мне приказы, – пожаловался он. – И никуда не денешься…
Я дал ему успокоительное, поговорил с ним и отправился к другим пациентам – мистеру Куку, мистеру Мюррею, мистеру Дрейку. Вспомнилось, как мы с Чепменом играли в шахматы и беседовали. Сам не заметил, как забрел в комнату отдыха. В одном из потертых кресел сидела Джейн и утирала слезы платком.
– Извини, – смущенно пробормотал я. – Не думал, что здесь кто-то есть…
Я уже собирался уйти, когда Джейн подняла на меня взгляд. Что предпринять, я не знал. Растерянно топтался на пороге, но что-то в лице Джейн заставило меня остаться. Была в ее глазах мольба, живо отозвавшаяся в моем сердце.
– Неужели ничего нельзя исправить? – спросила она.
– Ты о чем? – довольно неубедительно изобразил недоумение я. На всякий случай выглянул в коридор.
– Не бойся, – сказала Джейн. – Никого тут нет. Сигаретой не угостишь?
Я выполнил ее просьбу, и Джейн закурила.
– Спасибо.
Сделав несколько затяжек, она спросила:
– Что там у вас творится в комнате сна?
– Не знаю. Но ситуация не слишком благоприятная.
– Как думаешь, Мейтленд сумеет их разбудить?
– Пациенток уже давно надо было перевести в Ипсвич. У нас нет необходимого оборудования. Не знаю, что с ними, но своими силами тут не справиться.
– Ты говорил об этом Мейтленду?
– Да.
– А он что?
– Не согласен.
Джейн вздрогнула и плотно сдвинула колени.
– Я тут подумала… – Она запнулась и снова заговорила не скоро. – О своем поступке. Я понимаю, почему ты был так зол. Нет, правда. Прости, что не сказала. Просто случая подходящего не было. Я была с тобой счастлива и не хотела все портить.
Пола халата Джейн задралась, и я вынужден был отвести взгляд. Стоило вспомнить о ее горячей коже под шелком, и меня против воли охватило возбуждение.
– Здесь такие вещи обсуждать неудобно, – заметил я.
– Почему? Нам никто не помешает. Я проверяла график дежурств.
– Ну хорошо, на самом деле я считаю, что нам не о чем говорить.
Ничего не скажешь, любезный отказ.
Джейн повернула голову, во всей красе выставляя длинную шею и безупречный профиль. От слез глаза сияли еще ярче, чем обычно.
– Просто хотела, чтобы ты знал: я тебя понимаю, – сдавленным голосом произнесла Джейн. – Вот и все. Надеялась… – Она еще раз затянулась и добавила: – Обсудить все, как взрослые люди.
Я подошел к окну. «Бентли» Мейтленда был припаркован снаружи, и я снова подумал о честерфилдском диване. Вообразил темноту, ритмичный скрип кожи, стоны наслаждения. Вот Мейтленд сжимает своими огромными руками полные груди Джейн. У меня даже голова разболелась.
– Зачем? – с усталостью и горечью бросил я.
– Вместе мы были счастливы.
– Да, были.
– Ну вот!
– Не пойму, к чему ты клонишь.
Наблюдая за отражением в стекле, я увидел, как Джейн встала и приблизилась ко мне. Но я старался смотреть лишь на вересковую пустошь, далекий лес и небо. Я застыл в предвкушении. Чувствовал, что Джейн хочет до меня дотронуться.
– Люди совершают ошибки, – произнесла Джейн. – И я не исключение. Теперь искренне жалею, что поступила именно так.
Вдруг я почувствовал руку Джейн на своем плече. Вот она отразилась в стекле. Внезапно я заметил золотой отблеск. У Джейн на пальце было обручальное кольцо. Вернее, мне так показалось, потому что, приглядевшись, я ничего похожего не заметил. Неужели я до сих пор мечтаю об идиллической жизни с Джейн? Но теперь эта мечта ушла в мир запретных, подавленных желаний, выражающихся лишь в ошибках восприятия и оговорках. Дыхание Джейн обожгло мне шею.
– Нет, – произнес я. – Все кончено. Ни к чему склеивать осколки. Слишком поздно.
Ответить Джейн не успела. Именно в этот момент по зданию разнеслись крики.
Глава 20
Дверь в конце коридора распахнулась, и в комнату ворвалась сестра Пейдж.
– Джейн! – кричала она. – Ты где?
Увидев нас у входа в комнату отдыха, завопила:
– Пожар! Пожар! Выводите пациентов!
Поверх ее плеча я выглянул в вестибюль. Там действительно началась какая-то суета. Сестра Дженкинс вела процессию женщин в больничных халатах, энергично махая руками, чтобы поторапливались. Сцену подсвечивало зловещее зарево, кое-кто плакал. Сестра Пейдж развернулась на каблуках и метнулась обратно.