Марк Альперт - Последняя теория Эйнштейна
— Вы знаете кого-нибудь из этих людей? Это были сотрудники мистера Кляйнмана?
Дэвид повторил про себя: «Айнхайт Лихе, Фельд Терри». Странные имена, даже для немецких. И тут до него дошло.
— Это не имена, — сказал он. — Это два немецких слова. Einheitliche Feldtheorie.
— И что они значат?
— Единая теория поля.
Родригес недоуменно уставился на него:
— А это еще что за чертовщина?
Дэвид решил остановиться на объяснении, которое дал Джонасу:
— Теория, которая объясняет все существующие силы в природе. Все, от гравитации и электричества до внутриядерных. Святой Грааль физики. Над этой проблемой работают много десятков лет, но пока еще никто этой теории не выдвинул.
Пузатый сержант усмехнулся:
— Ага, значит, она и есть наш подозреваемый — единая теория поля. Мне как, сообщить всем постам?
Родригес снова поморщился, глянув на сержанта, и обернулся к Дэвиду:
— Вы просто спросите мистера Кляйнмана, что он помнит. Любая мелочь может оказаться полезной.
— Ладно, постараюсь, — кивнул Дэвид, но мысли его были далеко. Почему Кляйнман повторял именно эти слова? «Единая теория поля» — термин несколько старомодный. Сейчас большинство физиков предпочитают говорить о теории струн, М-теории или квантовой гравитации — так называются более современные подходы к проблеме. Более того, Кляйнман не был энтузиастом ни одного из этих подходов. Как он говорил, его коллеги-физики тут все делают неправильно: вместо попыток понять, как устроена вселенная, они громоздят аляповатые башни математических формул.
Родригес бросил на него нетерпеливый взгляд. Потом взял у него из рук «СуперПолив» и подтолкнул Дэвида к дверям травматологического отделения.
— Вы бы побыстрее, он вряд ли долго протянет.
Дэвид кивнул и шагнул внутрь. Увидев его, две сестры деликатно отошли в сторону, вглядываясь в кардиомонитор.
Первое, что он заметил, были повязки — большой марлевый тампон слева на лице и пропитанные кровью бинты на груди. Повязки покрывали почти все тело Кляйнмана и все же не могли скрыть все раны. Виднелись нашлепки засохшей крови под седыми волосами, багровые синяки в форме ладони на обоих плечах. Но самое худшее — темно-синий оттенок кожи. Дэвид достаточно разбирался в физиологии, чтобы понимать значение этого признака: сердце больше не снабжало организм обогащенной кислородом кровью из легких. Врачи пристегнули Кляйнману кислородную маску и привели его в сидячее положение, чтобы откачать жидкость из легких, но особого эффекта эти манипуляции не дали. Дэвид, глядя на профессора Кляйнмана, сам ощущал себя так, будто у него грудь полна жидкости. Старик уже походил на труп.
Но прошло несколько секунд — и труп зашевелился. Кляйнман открыл глаза, медленно поднял к лицу левую руку. Скрюченными пальцами постучал по маске, закрывавшей ему рот и нос. Дэвид наклонился к постели:
— Доктор Кляйнман! Это я, Дэвид. Вы меня слышите?
Глаза у профессора были мутные, водянистые, но они повернулись к Дэвиду. Кляйнман снова постучал по кислородной маске, потом нащупал виниловый воздушный мешок, наполняющийся и спадающийся как третье легкое. Пошарив неверными пальцами, он ухватился как следует и потянул.
— Что такое? — спросил встревоженный Дэвид. — Что-то не так? Воздух не проходит?
Кляйнман потянул сильнее — мешок искривился у него в руке. За пластиковой маской зашевелились губы. Дэвид наклонился ближе.
— В чем дело? Что случилось?
Старик покачал головой. Капля пота сбежала полбу.
— Не видишь? — прошептал он из-за маски. — Совсем не видишь?
— Что я должен видеть?
Кляйнман отпустил мешок и поднял руку; медленно повернул ее, будто показывая выигранный приз.
— Какая красота, — прошептал он.
Дэвид услышал бульканье у него в груди — жидкость вливалась в легкие.
— Вы знаете, где вы, профессор? Вы в больнице.
Кляйнман продолжал изумленно рассматривать собственную руку — точнее, пустое пространство, которое держал в ладони.
— Да-да, — просипел он.
— Кто-то напал на вас у вас дома. Полиция спрашивает, не помните ли вы чего-нибудь.
Старик закашлялся, заляпывая внутренность маски розоватыми капельками, но глаза его не отрывались от невидимого кубка у него в ладони.
— Он был прав. Mein Gott, он был прав!
Дэвид прикусил губу. Сейчас он уже не сомневался, что Кляйнман уходит, потому что уже видал такое. Десять лет назад он стоял у больничной койки своего отца и смотрел, как тот умирает от рака печени. Отец Дэвида, Джон Свифт, водитель автобуса и бывший боксер, бросил семью и допился до смерти. Своего сына он даже не узнавал — только метался под одеялом и проклинал знаменитых некогда боксеров второго полусреднего, что лупили его до бесчувствия тридцать лет назад.
Дэвид взял Кляйнмана за руку — она была мягкой, вялой и очень холодной.
— Пожалуйста, послушайте, профессор — это важно.
Глаза старика снова обратились к нему. Кажется, только они еще жили в этом теле.
— Все думали… что у него не получилось. Но нет. Получилось. Получилось! — Кляйнман говорил короткими фразами, перемежаемыми судорожными короткими вдохами. — Но он не мог… публиковать. Herr Doktor видел… видел опасность. Хуже… куда хуже… бомбы. Разрушитель… миров.
Дэвид вытаращился на старика. Herr Doktor? Разрушитель миров? Он крепче сжал руку Кляйнмана.
— Постарайтесь не терять сознание, ладно? Расскажите мне про человека, который на вас напал. Вы помните, как он выглядел?
Лицо профессора блестело от испарины.
— Вот почему… приходил штаркер. Вот зачем… он меня пытал.
— Пытал? — К горлу подступила тошнота.
— Да-да. Он хотел… чтобы я это написал. Но я не стал. Не стал!
— Написал что? Чего он хотел?
Кляйнман улыбнулся за маской:
— Einheitliche Feldtheory. Последний дар… от Herr Doktor.
Дэвид был поражен. Самое простое объяснение — что у профессора галлюцинации. Травма от нападения всколыхнула воспоминания полувековой давности, когда Ганс Кляйнман был молодым физиком в Принстонском институте фундаментальных исследований, нанятым в помощь легендарному, но нездоровому Альберту Эйнштейну. Дэвид писал об этом в своей книге: нескончаемый поток расчетов на доске в кабинете Эйнштейна, долгие бесплодные попытки найти уравнение поля, которое будет включать и гравитацию, и электромагнетизм. Вполне объяснимо, что в предсмертном бреду Кляйнман вернулся к этим дням. И все же сейчас непохоже было, чтобы старик бредил. Грудь его дрожала, на теле выступал пот, но лицо было спокойно.
— Прости, Дэвид, — прошептал он хрипло. — Прости, что я тебе никогда не говорил. Herr Doktor… видел опасность. Но он не мог… не мог… — Кляйнман снова закашлялся и содрогнулся всем телом. — Он не мог сжечь… свои записи. Теория была… слишком красивой.
Еще один приступ кашля — и вдруг профессор рухнул.
С другой стороны кровати подбежала сестра, подхватила Кляйнмана под избитые плечи, снова усадила. Дэвид, все еще держащий его за руку, увидел, что маска полна розовой пены.
Сестра быстро сменила маску, убрала мокроту. Но когда она попыталась снова надеть маску, Кляйнман замотал головой. Она ухватила его сзади за шею, пытаясь зафиксировать, но он отбил маску свободной рукой.
— Нет! — хрипло выдохнул он. — Хватит. Прекратите!
Сестра глянула сердито, повернулась к напарнице:
— Приведи ординатора, — велела она. — Будем интубировать.
Кляйнман прислонился к Дэвиду, и тот обнял его за плечи, чтобы старик не свалился. Бульканье в груди стало громче, взгляд метался из стороны в сторону.
— Я умираю, — прохрипел он. — Времени… мало.
У Дэвида жгло глаза.
— Все будет хорошо, профессор. Вы попра…
Кляйнман взметнул руку, ухватил Дэвида за ворот рубашки.
— Слушай… Дэвид. Ты должен… осторожно теперь. Помнишь статью? Нашу совместную? Помнишь?
Дэвид не сразу сообразил, о чем говорит профессор.
— Когда я был студентом? «Общая теория относительности в двумерном пространстве»? Эту?
Профессор кивнул:
— Да, да… ты был близко к истине… очень близко. Меня не станет… могут прийти к тебе.
Дэвид почувствовал в животе странное покалывание.
— О ком вы говорите?
Кляйнман сильнее стиснул воротник.
— У меня… есть ключ. Мне Herr Doktor… сделал этот дар. Я передаю… тебе. Сбереги… сбереги надежно. Не давай… не давай им. Понимаешь? Никому!
— Ключ? О чем…
— Нет времени! Слушай! — С неожиданной силой Кляйнман притянул Дэвида к себе. Губы старика говорили прямо в ухо: — Запомни… числа. Четыре, ноль… два, шесть… три, шесть… семь, девять… пять, шесть… четыре, четыре… семь, восемь, ноль, ноль.
Произнеся последнюю цифру, профессор отпустил воротник Дэвида и упал ему на грудь.
— Повтори… повтори последовательность.
