Марк Альперт - Последняя теория Эйнштейна
Обзор книги Марк Альперт - Последняя теория Эйнштейна
Марк Альперт
ПОСЛЕДНЯЯ ТЕОРИЯ ЭЙНШТЕЙНА
Лизе, которая наполнила мою вселенную чудесами.
Освобождение силы атома изменило все, кроме нашего образа мыслей, и потому мы дрейфуем к невиданной катастрофе.
Альберт ЭйнштейнГлава первая
Ганс Вальтер Кляйнман, один из величайших физиков-теоретиков нашего времени, захлебывался в собственной ванне — чьи-то длинные жилистые руки прижали его плечи к фаянсовому дну.
Хотя воды было всего тридцать сантиметров, сильные руки не давали Гансу поднять лицо на поверхность. Он цеплялся ногтями за чужие пальцы, пытался разжать их хватку, но этот человек был «штаркер» — здоровый молодой хулиган, а Ганс — семидесятидевятилетний старик с артритом и больным сердцем. Он метался, стуча ногами по стенкам ванны, теплая вода плескалась над ним. Нападавшего он не видел — лицо виднелось размытым пятном. Наверное, штаркер залез в квартиру через открытое окно возле пожарной лестницы, потом пошел в ванную, поняв, что Ганс там.
Он отбивался, но давление в груди нарастало. Начавшись в середине, прямо под грудной костью, оно быстро охватило всю грудную клетку, стиснуло легкие, в считанные секунды поднялось к шее горячей тугой петлей, и Ганс, давясь, открыл рот. Теплая вода хлынула в глотку, он полностью поддался панике, стал первобытной извивающейся тварью в своих последних судорогах. Нет, нет, нет-нет-нет!
Потом он затих, и, теряя зрение, увидел лишь рябь на поверхности в сантиметрах над собой. Ряд Фурье, подумалось ему. И какой прекрасный.
Но это был не конец — пока. Придя в себя, Ганс обнаружил, что лежит ничком на кафельном полу, выкашливая воду. Глаза жгло, желудок сводило судорогой, каждый вдох давался с трудом. Возвращение к жизни оказалось болезненнее умирания. Внезапно он почувствовал резкий удар между лопаток и услышал жизнерадостный голос:
— Пора просыпаться!
Незнакомец схватил его за локти и перевернул — Ганс ударился затылком о мокрый кафель. Все еще тяжело дыша, он смотрел на бандита, склонившегося над ним на коврике ванной. Крупный мужчина, килограммов сто, не меньше. Под черной футболкой бугрятся мышцы, камуфляжные штаны заправлены в черные кожаные ботинки. Лысая голова, непропорционально маленькая для такого тела, черная щетина на щеках, серый шрам на скуле. «Наверняка наркоман, — подумал Ганс. — Вот он сейчас меня убьет, все тут перероет в поисках ценностей, и лишь тогда до этого поца дойдет, что у меня не было ни цента».
Штаркер растянул губы в улыбке:
— Ну, вот теперь и поговорим? Меня можно называть Саймоном, если вы не против.
Непривычный акцент этого человека Ганс не определил. Маленькие карие глаза, крючковатый нос, кожа цвета старой кирпичной кладки. Лицо неприятное, но неопределенное — может быть испанец, турок, русский, кто угодно. «Что вам надо?» — попытался сказать Ганс, но получился лишь очередной рвотный звук.
— Да-да, и я прошу прощения, что так вышло, — сказал с извиняющейся улыбкой Саймон. — Но мне нужно было продемонстрировать серьезность своих намерений. Лучше сразу расставить все точки над «i», правда ведь?
Как ни странно, сейчас Ганс не был испуган. Он уже принял как факт, что незнакомец его убьет. Что его раздражало — так это бесстыдство бандита, который улыбался лежащему на полу голому человеку. Казалось, вполне понятно, что будет дальше: Саймон потребует коды кредитной карты, с одной соседкой Ганса такое уже было — на восьмидесятидвухлетнюю старуху напали в ее собственной квартире и били до тех пор, пока не назвала код. Нет, Ганса обуревал не страх, а гнев! Выкашляв последние капли воды, он приподнялся на локте.
— На сей раз ты ошибся, ганеф. Нет у меня денег и даже банковской карточки нет.
— Мне не нужны ваши деньги, доктор Кляйнман. Меня не деньги интересуют, а физика. Вы ведь знакомы с этим предметом, как я полагаю?
Сперва Ганс только еще больше разъярился: как смеет этот поц над ним смеяться? Кого он из себя строит? Но почти сразу возник более неприятный вопрос: «Откуда он знает мою фамилию? И кто ему сказал, что я физик?»
Саймон будто угадал мысли Ганса.
— Не стоит так удивляться, профессор. Я не такой невежественный, каким кажусь. Пусть у меня нет никаких престижных дипломов, но я все на лету хватаю.
Теперь Ганс видел, что перед ним не наркоман.
— Кто вы такой? И что вы тут делаете?
— Считайте это научным проектом. По очень трудной и эзотерической теме. — Он улыбнулся шире. — Признаю, что не все формулы было легко понять. Но у меня, видите ли, есть кое-какие друзья, которые мне все отлично объяснили.
— Друзья? Какие друзья?
— Наверное, я неправильно выбрал слово. Пусть будет — «клиенты». У меня есть весьма осведомленные и весьма обеспеченные клиенты. Они меня и наняли, чтобы добыть у вас кое-какую информацию.
— О чем вы? Вы чей-то шпион?
— Нет-нет, — тихо засмеялся Саймон, — ничего столь грандиозного. Я независимый исполнитель. Давайте на этом остановимся.
У Ганса мысли понеслись вскачь. Этот штаркер — шпион, быть может, террорист. На кого он работает — Иран? Северная Корея? «Аль-Каида»? — неясно, но и не важно. Всем им нужно одно. Но чего Ганс откровенно не мог понять — почему из всех возможных целей эти сволочи выбрали именно его. Как почти все физики-ядерщики своего поколения, Ганс выполнял и кое-какую секретную работу для министерства обороны в пятидесятых — шестидесятых годах, но его специальностью были исследования радиоактивности. Над проектированием или изготовлением бомбы он никогда не работал и почти всю свою профессиональную жизнь посвятил теоретическим изысканиям, не имевшим никакого отношения к войне.
— Придется мне огорчить ваших клиентов, кем бы они ни были, — сказал Ганс. — Они выбрали не того физика.
— Я так не думаю, — покачал головой Саймон.
— И какую информацию вы хотели бы от меня получить? Обогащение урана? Я о нем ничего не знаю! А о проектировании боеголовок — и того меньше. Моя специальность — физика элементарных частиц, а не ядерные устройства. Все мои научные работы выложены в Интернете, в них нет ничего секретного!
Незнакомец невозмутимо пожал плечами.
— Ваши выводы слишком поспешны, а потому неверны. Боюсь, мне абсолютно безразличны как боеголовки, так и все ваши статьи. И меня интересуют результаты не ваши, а совсем другого человека.
— Почему вы тогда оказались в моей квартире? Ошиблись адресом?
Лицо Саймона сделалось жестоким. Он толкнул Ганса спиной на кафель и положил ладонь ему на грудь, наклонившись — чтобы в любой момент придавить всей тяжестью.
— Этот человек — ваш знакомый. Помните вашего профессора в Принстоне пятьдесят пять лет назад? Вечный жид из Баварии? Который написал «Zur Elektrodynamik bewegter Korper»?[1] Вряд ли вы его забыли.
Ганс дернул плечами, стараясь вдохнуть — рука штаркера лежала невыносимой тяжестью. Mein Gott,[2] подумал он, этого не может быть.
Саймон наклонился ближе, так что стали видны черные волоски в ноздрях.
— Он восхищался вами, доктор Кляйнман. Считал вас одним из самых многообещающих своих ассистентов. Вы ведь последние годы весьма тесно с ним сотрудничали?
Ганс не мог бы ответить, даже если бы захотел. Саймон давил так, что ощущался скрежет позвонков по кафельному полу.
— Да, он вами восхищался. И более того — он вам доверял. Он обсуждал с вами все темы, над которыми в те годы работал. Включая эту его Einheitliche Feldtheorie.[3]
И тут у Ганса хрустнуло ребро. Слева, на внешней дуге, где сильнее всего было напряжение. Боль ударила в грудь ножом, Ганс открыл рот, чтобы крикнуть, но воздуха не хватало. О Gott, Gott im Himmel![4] Внезапно рациональное мышление полностью исчезло, и его охватил страх — нет, ужас! Теперь он понял, что хочет незнакомец, и знал, что в итоге не сможет этому сопротивляться.
Саймон наконец ослабил давление и убрал руку с груди Ганса. Тот глубоко вздохнул, ощутив вместе с хлынувшим в легкие воздухом кинжальный удар боли слева. Прорвана плевра, значит, вскоре левое легкое спадется. Ганс выл от боли, дрожал с каждым вздохом. Саймон стоял над ним, подбоченившись, улыбаясь, как человек, довольный своей работой.
— Итак, мы друг друга поняли? Вы уже знаете, что я ищу?
Ганс кивнул и закрыл глаза. Простите меня, Herr Doktor,[5] подумал он. Я сейчас предам вас.
Мысленным взором он снова увидел профессора — так ясно, как если бы великий человек стоял прямо здесь, в ванной. Ничего похожего на известные всем портреты, на фотографии неухоженного гения с копной белых волос. Ганс помнил профессора в последние годы его жизни. Впалые щеки, ввалившиеся глаза, скорбное выражение лица. Человек, постигший истину, но ради спасения мира не высказавший ее вслух.
