Кирилл Григорьев - Лекарство для безнадежных
У него перед глазами встали безвольно раскинутые ноги девушки на бетонном полу ангара. Девятнадцать лет. Немного младше моей Машки… Еще плюс один грех на душу.
— Я смогу их найти? Твоих якобы бомжей…
— Со мной ты сможешь все, Вадим.
Немченко облизал пересохшие губы.
— Зачтено, — кивнул он. — Что за товарищ тебе нужен?
— Паренек один шустрый, — сказал Голос. — Живой и невредимый. По своим каналам я выяснил его имя. Он очень опасный человек, а теперь в бегах.
— Убил кого-то? — поинтересовался Немченко.
— Нет еще…, — с сомнением произнес Голос. — Но убьет, в этом я совершенно уверен. Только есть у меня к тебе огромная просьба. Ради бога, Вадим, не посылай на его поиски своих тупорылых костоломов….
— Договорились. А бомжи?
Голос на мгновение словно бы задумался.
— Самое начало второго пути, — ответил он. — Под платформой. Их трое, а то, что можно еще считать женщиной — четвертая, спит на твоем кейсе, ножкой во сне подергивая.
У Немченко перехватило дыхание от злости.
— Понял, — еле сдерживаясь, произнес он. — Жду на почту материалов по твоему интересу.
Захлопнув телефон, Вадим рванул дверь ангара на себя.
Костик с Сашком замерли с трупом парня над разложенным на полу полиэтиленом. Сашок опасливо поднял голову.
— Саня! — рявкнул Немченко. — Быстро с двумя нашими на Казанский вокзал! Начало второго пути. Полчаса тебе хватит?
— Я хотел бы с Толяном проститься, шеф, — растерянно пробормотал Сашок, не меняя позы. — А то совсем не по-человечески как-то…
— Езжай, езжай, — перебил его Костя, иногда соображавший быстрее. — Я тут и один управлюсь.
Беглец
Лес оказался совсем небольшим.
Минут через десять он вышел на опушку, ежась от холода. Мокрая и высокая трава превратила джинсы в тяжелые мокрые доспехи, да и сам он себе напоминал бойца, возвращающегося домой с нелегкой войны. С победой ли? Он не знал.
Хотя, судя по тому, как и где очнулся, вряд ли.
Впрочем, о том, где находится этот дом, он тоже не имел ни малейшего понятия. Память подсказывала — в Москве.
Впереди была дорога.
Редкие машины поносились по мокрому асфальту под светом не менее редких фонарей. Присев на корточки, он вгляделся внимательней и чуть слышно рассмеялся. Троллейбусные парки в деревнях не строят, как, впрочем, и хороших асфальтовых дорог.
Город. Москва? Память молчала.
Через несколько шагов к дороге ноги провалились в воду. Он присел, раздвигая траву и склонился, пытаясь разглядеть собственное отражение. Ничего, кроме неясного белесого контура, его глаза, уже привыкшие к темноте леса, увидеть не смогли. Ладно, подумал он. Главное сейчас — постараться привести себя в порядок. Уничтожить следы ночного пребывания с негостеприимном лесу.
Морщась от пронизывающего холода, он умылся ледяной водой, старательно отдирая спекшуюся корку на лбу. Получалось плохо, но показаться в таком виде на дороге — значило оказаться в милиции. Что такое милиция, он почему-то помнил.
Впрочем, он вообще помнил многое. Множество лиц. Высокие многоэтажные дома. Красивые машины. Чью-то дачу за высоким сетчатым забором. Большой стол со странной стеклянной конструкцией посредине.
Он прикрыл глаза, пытаясь вытащить из памяти еще хоть что-то.
Улица.
Множество машин перед подъездом.
Надпись на фасаде.
Номер квартиры? Сейчас… сейчас…. Сто…. Сто четырнадцать.
Дом?
Так, подумал он, тщательно проверяя карманы.
Ни документов, ни денег. В заднем кармане джинсов пальцы нащипали смятую бумажку — бесполезный магазинный чек. Разгладив его, он попытался разглядеть сумму. Ого! Почти шесть тысяч! В прошлой жизни у меня, оказывается, водились деньги.
В кармане рубашки что звякнуло.
Там он почему-то обнаружил наручные часы.
Достал, повертев в руках.
Обычные электронные «Сейко», но за них его наверняка довезут до дома.
Он сел, подняв голову к низкому облачному небу. Его лицо расплылось в улыбке. Шансы выбраться оставались.
2Первая машина шарахнулась от него, словно от прокаженного. Вторую он ждал еще минут десять. Третья машина, синие «Жигули», вроде бы сбросила скорость, но потом прибавила газу и унеслась прочь. Только четвертая, когда он уже окончательно замерз, старая белая «Волга», взвизгнув тормозами, остановилась.
Водителем оказался пожилой дядька, вполне приятной наружности, с крепкой вонючей сигаретой в зубах.
— Эк, тебя, парень, — только и сказал он. — Побили от души.
— Деньги забрали, есть только часы.
Водитель оглядел его с ног до головы.
— Да садись, ладно, — наконец, сказал он. — Далеко ехать-то?
Память немедленно проснулась. Тот же самый многоэтажный дом, машины у подъезда, вывеска с надписью на фасаде. Он вслух прочитал адрес. Водитель присвистнул.
— Ну, ладно, — сказал он. — Свет не ближний, но поехали. Тебе сейчас все равно хрен, кто поможет. А мне все одно до утра кататься.
Он сел на переднее сиденье и вытянул ноги к завывающей печке. Его трясло мелкой неприятной дрожью.
— Может, в больницу тебя? — усомнился водитель. — Кости-то хоть целы?
— Мне надо домой.
Домой, переспросил он сам себя. А дом ли это?
Впрочем, это я совсем скоро узнаю.
Он откинулся в кресле и закрыл глаза, обдуваемый горячим воздухом.
А память вдруг выкинула его словно в кинотеатр. Он оказался в первом ряду пустого погруженного в темноту зала, откуда-то сверху лился свет, а на огромном экране внезапно появилась огромная надпись «Максим Дронов». Несколько мгновений надпись висела на темном фоне и вдруг темнота лопнула, разливаясь красками. Экран надвинулся на него, и он оказался внутри сидящего спиной к залу человека.
Но теперь он точно знал свое имя.
Максим, прошептал он. Я — Максим Дронов.
Я сижу напротив зеркала и вижу свое лицо.
3Он сидел, бесцельно листая страницы телефонной книжки. Он даже вспомнил, вдруг, откуда она у него появилась: ее подарила Алена на заре их отношений под Новый год вместе с карманным калькулятором, визитницей и ежедневником. Все — в толстой черной папке на молнии. «Самому дорогому и предприимчивому бизнесмену», — сказала Алена, вручая подарок и улыбаясь. Было тридцать первое декабря, и впереди их ожидала длинная ночь. А за окнами падал сказочный новогодний снег.
Он вспомнил, как здорово Алена умела улыбаться, и немедленно ощутил желание ей позвонить. Напрягся, в закоулках памяти выискивая телефон, но вместо номера внезапно вспомнил, что Алена — замужем. Давно и бесповоротно. Даже, вроде бы, дети есть.
«Интересно, — подумал Максим, — почему память все время уводит мысли в сторону?» Казалось бы, сиди и думай, как вывернуться на этот раз. Звони кому-нибудь, договаривайся, делай что-то… Сколько раз я уже выворачивался? Сто, двести? Пятьсот?
Он поднял голову и посмотрел на себя в зеркало. Критически оглядев лицо, в который раз подивился, как писатели умудряются описывать своих литературных героев: там, волевой подбородок, стальные глаза и все такое. А чем отличается волевой подбородок от обычного? Стальные глаза от просто голубых? Меня было бы невозможно описать, подумал он даже с какой-то гордостью. Обычные губы (может быть, чувственные?), обыкновенные человеческие скулы (решительные?), широкий (мужественный?) прямой нос. Все как у среднестатистического человека. Даже глаза у меня какого-то непонятного цвета: то ли серо-голубые, то ли голубовато-серые. Прямо-таки рядовой мистер безликость.
Хотя он знал, что это не так.
Девушкам его лицо почему-то нравилось, а Алена, например, не называла его иначе, как «мой красавчик». Впрочем, после их скандального расставания, терминология, почему-то, поменялась, и красавчик незаметно превратился в урода. Поэтому он считал, что Алениным мнением можно пренебречь. Оттого, что было оно, это мнение, мягко говоря, чересчур пристрастным. Слишком эмоциональным, что ли…
Была еще одна причина, по которой Максим не мог считать себя безликим середнячком. В его понимании, так мог бы называться человек, который ничего толком не умеет. А он, слава богу, за свои двадцать четыре года научился многому.
Иногда даже подумать страшно, чему.
Он потер свой обыкновенный лоб и вновь посмотрел на книжку. Ничего не выйдет, подумалось с внезапным отчаянием. Мне не поможет НИКТО. Никто, ни один человек, не поможет специалисту по всем вопросам, предателю и крысе Максиму Дронову. Крысой его назвал Семен два дня назад. Семен стоял и, поставив ногу на подножку джипа, облокотившись на полуоткрытую дверь, говорил: «Ты — крыса, Макс. Понимаешь, что ты хочешь сделать? Ты хочешь предать всех нас, своих друзей. Думаешь, у тебя есть кто-нибудь ближе? Нет, Макс. Нету. Маманя твоя от тебя откажется, когда узнает, чем ты тут занимался. Ты хочешь бросить все и уйти? Что ж, вали. Устроил истерику, тоже мне. Как баба. Неужели ты думал, мы из любопытства тут лабораторных крыс разводим? Или с целью увеличения их поголовья? А свинья, Макс? Неужели ты не знал, что ближе всего к человеку — свинья?» Солнце дрожало, переливаясь в лобовом стекле, и слепило глаза, а Максим стоял на ватных ногах, и в голове у него крутилось только: «Друзья? Какие вы мне, к черту, друзья? Обвели вокруг пальца, как тинэйджера. Светоч знания, храм чистой науки… И, после всего этого дерьма… Вы мне… Друзья?!»
