Алла Дымовская - Мирянин
– И ты пошел ко мне? Чтобы я сделал за тебя выбор? – спросил я без обиняков, называя вещи своими именами.
– Выходит, что так, Алексей Львович. Я же сказал тебе: как решишь, так и будет, – покорно согласился Талдыкин.
– Хорошо. Раз пришел, значит, ты, Юрий Петрович, передал свою судьбу в мои руки. – Я тоже знал теперь, что делать. И действовать начал без промедления. – Ты ее только за волосы держал? Самого тела не касался?
– Нет. Я как ухватил ее всей пятерней, так и не выпускал до конца, – уныло повторил свою прежнюю версию Юрасик.
– Тогда слушай меня. Сейчас тихо встаем. Ну-ка… – Я снял с себя футболку и тщательно оттер бортик ванны, потом пол, где остались влажные следы от нашей обуви. Талдыкин следил за моими действиями с несказанным удивлением. – Свет оставь. И выключатель не вздумай трогать.
– Может, его тоже протереть? – уже начиная догадываться, спросил услужливый Юрасик.
– Не надо. Пусть выглядит, как несчастный случай. Выпила, уснула, утонула. Дальше полиция сама додумает. – Я захлопнул дверь в ванную. – Теперь пошли отсюда.
– Может, ко мне? Выпьем по чуть-чуть? – предложил Талдыкин, видно, он еще имел много чего сказать.
– К тебе – непременно. И выпьем, и посидим, и даже пошумим слегка, – наставительно произнес я.
– Спасибо тебе, Алексей Львович, – вдруг всплакнул по-бабьи Юрасик. – А зачем ты меня спасаешь? Неужто, и вправду Святой?
Глава 4
Божий день
Зачем я это сделал? Будто сам себе я не задал этот вопрос? Первым делом и задал, когда под утро вернулся в свой номер. А так – всю ночь напролет искусно плел кружева для алиби бестолкового Юрасика. Назвать его убийцей у меня язык не поворачивался. Конечно, и состояние глубокого аффекта, и почти полная невменяемость после удара судьбы, но это же не оправдание. Но чем более я думал, тем вернее приходил к выводу, что помощь моя Талдыкину и явная неспособность ощутить его убийцей тесно связаны между собой.
Когда мы сидели с Юрасей у края той чертовой ванны, я, видно, на мгновение, которого сам не осознал, вообразил себе. Что вот иду я с разоблачением к Фиделю и шокирующей правдой сбиваю его с ног, вот он отдает приказ примкнуть штыки и забирает Юрасика, вот следствие, ясное с первой до последней минуты, как божий день, а вот и мощные аккорды финальной части – суд и приговор, которые просто не могут быть беспристрастными. Все выглядело в моем воображении так неестественно и ненужно, что я отверг самое разумное свое действие в данных обстоятельствах и кинулся на помощь Талдыкину. Я только позднее нарисовал себе вдобавок и картину, как стали бы допрашивать Юрасика и узнали про Вику (а эта тайна – из тех, что и под угрозой смерти нельзя выносить на свет), и как всплыла бы история с ожерельем, и как трепали бы всуе Наташино имя и опороченное имя четырех детей Талдыкина, чья мать решилась на моральное изуверство над их отцом. Даже несколько было жаль и Тошку, хотя ему-то как раз не привыкать сидеть на пороховой бочке возле своей жены и ждать в любую секунду неприятностей.
И я помог, взял на себя то, что Талдыкину было не снести в одиночку. Всю ночь мы пили, нарочно даже громко галдели, пару раз отсылали ночной заказ на кухню. Я на ходу придумывал, что придется врать Фиделю, и старался репетировать с Юрасиком, лишь бы он не сбился с ответов. Потому что Фидель спросит обязательно, был бы дурак, если б не спросил, а чего это вдруг сеньор Талдыкин как раз в день смерти сеньориты Крапивницкой пребывал в сильно расстроенных чувствах? И нет ли тут какой связи? Поэтому Юрасе я дал указание отвечать коротко, в подробности не вдаваться. Да, известие из дому получил: баба, стерва, заслала агента подглядывать, потому что сама рога наставляет, так чтоб было чем защищаться, если поймают за руку… Вот Талдыкин и расстроился – его жена, мать его детей, и вдруг рога! Как раз Фидель должен поверить безоговорочно, на таких доморощенных мачо, вроде Талдыкина, гуляющих налево и направо, измена жены действует особенно сильно. Про свою утонувшую соседку Юрасику полагалось ничего не знать и не ведать, поскольку ночь напролет пил он с единственным холостым и сочувствующим ему другом, вашим покорным слугой, и только баб ему не хватало поблизости. На всякий случай я велел Юрасику спать до обеда и настрого приказал не открывать на самый сильный стук. Я очень опасался, что с утра да с похмелья он выдаст себя перед инспектором, и потому хотел, чтобы первая волна, самая важная в расследовании, прошла мимо Талдыкина. Мне, само собой, разоблачение Юрасика ничем не грозило, разве только Фидель стал бы относиться ко мне с недоверием. Но он и без того считал меня несколько мягкотелым и малахольным, а посему излишнее донкихотство с моей стороны не выглядело бы пороком в его глазах. Но зато некоторые планы, которые я строил на будущее, могли рухнуть без инспектора.
Я встал к завтраку и первым делом набрал номер Ливадиных. «Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало». Ничего необычного, кто первый просыпался, тот и будил остальных. Я сообщил в трубку Тошке, чтобы не трогал Юрасика, у бедняги горе, сам бухал с потерпевшим до рассвета – я в меру, он в стельку, – так пусть отсыпается. А я лично сейчас собираюсь занырнуть в бассейн, и пусть поднимают Олеську, два раза ей звонил и хоть бы хны. Конечно, было жестоко отправлять бедного Тошку в качестве первооткрывателя трупа, но ничего не поделаешь. Я, между прочим, нагляделся на мертвецов уже достаточно. И на благообразных, и на безобразных, и не понимаю решительно, почему должен щадить чужие чувства, когда никто не считается с моими. Тем более Тошка – железный мужик, а не дамочка на сносях, переживет как-нибудь. Я утешил себя еще и тем, что действую в чужих интересах, и ради Юрасика будет лучше, если тело Крапивницкой найдет некто третий, а не мы, лица заинтересованные.
Я отправился купаться, не скажу, что со спокойным сердцем (до спокойствия мне было далеко, как до академической зарплаты), но не слишком изможденный тягостными мыслями. Это были как бы последние спокойные минуты перед предстоящей свистопляской, и я намеревался провести их с максимальным толком для себя. И то, не успел я вылезти из воды и как следует обтереться (видно, мне на роду было написано щеголять по Мадейре в мокрых плавках), как увидал Наташу, несущуюся ко мне, будто марафонец с известием к афинянам. Наташа задыхалась, но не от бега (с ее-то ногами пара этажей – не расстояние), а скорее от ужасного впечатления, кое одолело ее и не отпускало. Я понял, что завтрака не будет, и неожиданно именно об этом пожалел сейчас более всего. Невольный, подсознательный эгоизм. И ничего не поделаешь, голодной куме все хлеб на уме, хоть перетопите в отеле постояльцев через одного! Но очень быстро я собрался и принял непринужденный, хотя и слегка встревоженный вид.
Si fractus illabatur orbis,
Inpavidum ferient ruinae!
Пусть рушится распавшийся мир, его обломки поразят бесстрашного!
– Леша! Ой, Леша! Пойдем скорее! – на бегу крикнула мне Наташа и, не останавливаясь, заспешила мимо. – Я в медпункт, а ты поднимайся к нам, прямо сейчас же!
– А что случилось? – уже в спину Наташе закричал я. Как же, в медпункт, очень это поможет. Но мне не полагалось знать.
– Олеся утопилась! – Тут Наташа замедлила свой бег и, обернувшись, со скорбным отвращением сморщила свое прекрасное личико. – Такой кошмар, я думала, с ума сойду, когда ее нашла. Бр?р?р!
Этого и следовало ожидать. А я умственный урод и тугодумный увалень. Как же я не сообразил. Конечно, Ливадин, не сумев дозвониться до покойницы (туда было звонить, что в колокол), отправил к соседке собственную жену. Иногда Тошка отличался щепетильностью старорусского уездного дворянина, и ему, видно, не захотелось стучаться в комнату к девушке, возможно только полуодетой со сна. Бедная моя Наташа, я совсем не хотел ее пугать. Но что вышло, то вышло. Я покорно поплелся из бассейна, всем своим видом выражая неверие в происшедшее и на всякий случай некоторую скорбь.
– Что за шум, а драки нет? Какая глупость, с чего вы взяли, будто Олеська утопилась? – Я впорхнул в ливадинский номер с легкомысленным настроением на лице. – Если кто-то поскользнулся в ванной комнате, то пара гипсовых бинтов на ногу – и дело с концом.
– Дурень вялый! Какие бинты? Говорю тебе, Олеся утопилась! Совсем! Наверное, еще с вечера, она вся синяя в джакузи лежит, в своем люксе, можешь пойти полюбоваться, если охота! – запричитал басовито на меня Ливадин, как бы негодуя на мое настроение. – Я полицию вызвал, не знаю уж, кого. Вот сижу, жду.
– Постой-ка. А зачем тогда Наташа бежала в гостиничный медпункт? – исполнил я номер на непонимание. – Тут коронер нужен, а не врач.
– Это я ей велел. На всякий случай. Да и потом, пусть Натуле моей дадут успокоительного. Это она Олесю нашла, бедняжка.
– Может, пойдем посмотрим еще раз? Может, чего напутали? – нарочно отказывался я верить до конца, но и старался не переиграть роль.
