Марек Краевский - Призраки Бреслау
Некоторые высказывания Лоркин по этому вопросу заставили меня глубоко задуматься и внести правку в произведение, над которым я тружусь в настоящее время. До сих пор наш заклятый враг не признал свою вину, не осознал свою ошибку. Изначально я высвободил духовную энергию четырех мужчин. Энергия эта должна была направить его мысли на правильный путь, ведь он наверняка понял, что значат выколотые глаза и цитата из Библии. Враг наш в упрямстве своем ни в чем не признался. Я заставил отрицательную духовную энергию старого распутника вернуться в тот дом, в старую паршивую мясную лавку, дабы истязать жильцов. Но он продолжал упорствовать, не признавая за собой вины. Я был вынужден принести в жертву нашему делу покрытую лишаем блудницу. Виноват, я не вырвал у нее глаза. Он и так должен был понимать, что нам от него надо! Гноящиеся глаза прелюбодейки ничего бы не добавили к уже достигнутому! Но он продолжает молчать.
Только теперь, после доклада Доры Лоркин, я осознал, что необходимо направить на него настоящее зло – эриний. Тогда мучения его станут невыносимы и он признается во всем.
Дома я снял с полки с произведениями античных авторов трагедии Эсхила. Несколько часов чтения – и я все понял. Я обращу эриний на нашего врага, принеся в жертву его собственного отца. Эринии преследовали Ореста за то, что он убил свою мать. Эсхил недвусмысленно утверждает, что они не желали слушать объяснений Ореста и его просьб о пощаде. Одно только было важно для них: покарать и отомстить за пролитую родительскую кровь. Здесь у меня появились кое-какие сомнения. Ведь наш заклятый враг не станет отцеубийцей, это я принесу его отца в жертву. Настигнут ли его в этом случае эринии? Однако он же сам de facto приговорил своего отца к смерти, уехав вместе с потаскухой. Он бросил отца на произвол судьбы. Это отцу пришлось сражаться с демонами, которых я освободил в их доме. Когда старик, оставшийся совсем один, узнает от меня, что его сын куда-то уехал вместе с куртизанкой, он почувствует ревность. Ревность к девке, находящейся в самом низу буржуазной иерархии.
Размышляя об этом, я вспомнил некогда прочитанное: одна из эриний, то ли Мегера, то ли Тизифона, является персонификацией бешеной ревности. И я понял, что надо делать. Не получится, беда невелика. Сокровенное знание – это не косноязычные потуги, претендующие на глубину анализа, барочных мистиков! Сокровенное знание не в произведениях Даниэля фон Чепко[66] и Ангела Силезия![67] Только опыт дает подлинное знание. Мой следующий эксперимент покажет, прав ли был Аристотель, когда заявлял, что «душа в определенном смысле является всем сущим». Мы увидим, существуют ли эринии, и тем подвергнем проверке слова Отто.
Рюгенвальдермюнде, вторник, 16 сентября 1919 года, пять вечера
Эрика и Мок, обнявшись, прошли мимо маяка и свернули налево, в сторону восточного пляжа. Эрика на мгновение обернулась, окинув рассеянным взглядом дома на другом берегу канала. Мок проследил за ее взглядом. Хотя вопросы застройки морского побережья интересовали его в той же степени, что и приобщение к цивилизации славян и кашубов – вечная тема для газетных заголовков, – однако некоторые технические подробности сами бросались в глаза. Фундаменты из валунов, крытые рубероидом крыши были Моку в новинку: он привык к вездесущей в Силезии черепице. Как-то он задал вопрос насчет рубероида в трактире, где на вертеле исходили жиром борнхольмские лососи, и старый моряк рассказал ему о необычайной силе морского ветра, легко срывающего с крыш зданий черепицу и разбивающего ее о стены домов и головы прохожих.
– Помнишь, Эрика, старого моряка, который рассказывал нам, как надо крыть крыши в Померании? (Мок ощутил на своем плече подтверждающий кивок.) Когда ты вышла прогуляться, он мне поведал еще и о том, как морской ветер действует на людей.
– И как же? – Эрика вскинула голову и заинтересованно взглянула на Эберхарда.
– Продолжительный вой ветра доводит людей до сумасшествия и самоубийства.
– Хорошо, что сейчас ветра нет, – без тени улыбки заметила она и опять прижалась к нему.
Позади загорелся огонь маяка. Установленная на маяке сирена не переставала напоминать о тумане, который должен был опуститься на порт после теплого осеннего дня. Предостерегающе кричали чайки.
Они вышли на пляж к приморскому кафе. Эрика бросилась бежать по песку вдоль террасы в сторону дамской раздевалки. Мок потерял ее из виду. С корзинкой, в которую уложили хлеб, вино, жареную сельдь в маринаде и половинку печеной курицы, он не поспевал за ней, сопел и тяжело дышал прокуренными легкими.
Вот и восточный пляж. Кучка отдыхающих резвым шагом нагуливала аппетит перед ужином. Одинокий смельчак в облегающем трикотажном купальном костюме рассекал мускулистыми руками легкие волны. На мостике, ведущем в обширную дамскую раздевалку, приподнятую над пляжем на высоких столбах, Эрика остановилась и завела разговор с какой-то молодой женщиной. Смахнув со лба пот, Мок внимательно оглядел собеседницу Эрики. Он узнал ее. Проститутка, подрабатывавшая в гостинице. Всего же в гостинице, как Мок успел убедиться, трудилось четверо «коринфских девушек».[68]
«Свой свояка видит издалека», – неприязненно подумал Эберхард и двинулся на восток, не обращая внимания на Эрику. Та попрощалась с товаркой и весело побежала за ним. Они улеглись на вершине дюны. Эрика подставила лицо дуновениям соленого ветра. Мок пытался бороться с охватившим его бешенством. «Свой свояка видит издалека. Ох и зря я связался с этой девкой. Развалилась тут как ни в чем не бывало…» Мок даже не глядел на Эрику. Опершись на локоть, он недобрым взглядом провожал гостиничную проститутку, шагающую по мостику. Оказавшись за щербатым волноломом, она слегка подтянула платье и принялась бороздить песок покосившимися каблуками. Злость потихоньку проходила. «Ходит и ходит целыми днями, а клиентов – ноль. Платье штопаное, каблуки стоптались, из зонтика спицы торчат, глаза масляные, коровьи, без проблеска мысли. Дешевая потаскуха». Внезапно Эберхарду стало жаль девчонку. Пустой приморский курорт, вечное цоканье каблуков по булыжнику и только крики рассерженных чаек вслед. Мок повернулся и взглянул на Эрику. Ему захотелось прижать ее к себе в благодарность за то, что она не такая дешевка, не уличная метелка. Но Мок удержался и лишь смотрел на ее тонкие пальцы, обхватившие предплечья в том месте, где у него самого имелись бицепсы. Вот только сила стала не та.
– Знаешь, я ведь родилась в такой же приморской деревушке, – произнесла Эрика, закрыв глаза. – Когда я была маленькой… – Она испуганно взглянула на Мока, не зная, как он воспримет ее слова.
– Займись-ка ужином, – пробурчал Эберхард, смежил веки и представил себе, как она расстилает на белом песке подстилку, а на подстилке – слабый ветерок морщит ее – чистую салфетку с вышитыми рыбками, достает из корзинки сельдей, курицу и вино. Мок открыл глаза: все, что он только что представлял себе, было перед ним. Он довольно всплеснул руками. Эрика прижалась к нему. Поцелуй сначала в один глаз, потом в другой…
– Я в состоянии предвидеть все, что ты сделаешь или произнесешь, – услышала Эрика. – Расскажи-ка о своей приморской деревушке.
Улыбнувшись, девушка высвободилась из объятий Эберхарда, кончиками пальцев ухватилась за куриную ножку, с усилием отделила ее от тушки и протянула ему. Мок поблагодарил, зубами содрал золотистую хрустящую кожицу и вгрызся в сочное мясо.
– В детстве я влюбилась в нашего соседа. – Эрика поднесла ко рту кусок селедки. – Он был музыкантом, как и мои родители. Я садилась к нему на колени, а он играл на рояле «Карнавал животных» Сен-Санса. Тебе знакомо это произведение?
– Да, – пробурчал Мок, обгрызая кость.
– Он играл, а я угадывала животное. У соседа была ровно подстриженная, ухоженная борода с проседью. Я любила его всем своим горячим сердцем восьмилетней девочки… Не бойся, – успокоила Эрика Мока, – он не сделал мне ничего плохого. Иногда он целовал меня в щечку, и я чувствовала запах хорошего табака, исходящий от его бороды… Иногда он играл с моими родителями в карты. Я сидела на коленях (на этот раз у собственного отца), тупо смотрела на масти, ничего не понимала в игре, но от всей души желала отцу проигрыша… Мне хотелось, чтобы выигрывал наш сосед, Манфред Наглер… Мне всегда нравились мужчины в возрасте…
– Приятно слышать.
Мок подал ей бутылку вина. Эрика сделала глоток и поперхнулась.
– Кстати, я училась в консерватории в Риге, – продолжала она, прокашлявшись. – Больше всего мне нравилось исполнять «Карнавал животных», хотя мой профессор метал громы и молнии, говорил, что Сен-Санс – образец примитивной иллюстративности… Он ошибался. Ведь любая музыка что-то изображает! Например, Дебюсси живописует разогретое солнцем море, Дворжак – размах и силу Америки, а Шопен – состояния души человеческой… Дать еще курочки?
