Марен Ледэн - Вирусный маркетинг
Может, там все-таки есть кровь?
«Никак не могу увидеть ее».
Перед глазами плывет. Но это не просто муть. Есть еще что-то. Одноцветная муть.
Красная.
Кровь, которую он ищет в черепной коробке, заливает глазные яблоки. Он теряет равновесие и падает.
Натан кричит. Приподнявшись, он пробует нащупать в темноте стол, шкаф, какой-нибудь предмет, за который можно было бы ухватиться. Натыкается на металлический поручень, который крепится к стене. Краснота исчезла, но оглушительный шум по-прежнему здесь.
Внезапно он чувствует себя легким, как птица. Он почти потерял вес, только на руки, вцепившиеся в поручень, еще действует сила тяжести. Ощущение покоя побуждает его разжать пальцы и обхватить руками голову, чтобы защитить от возможных ударов.
Череп цел.
Раны, в которые он еще несколько минут назад погружал пальцы, затянулись.
Его тело поднимается над полом, парит в комнате без потолка. Он раздет, и его член, как ни странно, висит, — единственное, что противоречит видимому отсутствию притяжения. Тело удерживают невидимые руки. Пол сплошь покрыт желтоватыми лужицами. От них исходит сильный запах мочи. Лужицы разрастаются и сливаются воедино.
Моча поднимается все выше, стремительно поглощая стоящую в комнате мебель.
Теперь здесь остался только Натан, и его член свисает над этим бассейном мочи. Натан хочет повернуться, чтобы избежать контакта с жидкостью, в которую вот-вот окунется, но у него не выходит. Он напрягает мышцы рук, бедер, живота, но они не слушаются.
«Уровень поднимается».
Паника.
Когда между жидкостью и его пенисом остается всего тридцать сантиметров, раздается слабый всплеск, и движение резко прекращается.
Тишина, почти абсолютная.
Гул исчез. Натан слышит, как бьется его сердце.
Озноб.
По поверхности жидкости пробегает ветерок, у Натана встают дыбом волосы. Его охватывает чувство абсолютной пустоты. Жидкость колышется. Легкая рябь, потом бульканье. Она темнеет, постепенно покрываясь чем-то, что Натан принимает за водяных пауков. Со всех сторон стекаются паукообразные на длинных ножках, на него надвигается целое полчище. Точнее, на его пенис, свешивающийся вниз.
Когда пауки уже почти добрались до вертикали члена, из жидкости с головокружительной скоростью поднимается полая трубка диаметром в четыре сантиметра и за пару секунд втягивает в себя пенис. Натан в панике. Его сердечный ритм ускоряется, когда он видит, что пауки теснятся у нижнего отверстия уретральной трубки, излучающей яркое сияние. Пенис невыносимо зудит. Натан сжимает светящуюся трубку руками, тщетно пытаясь оторвать ее. Трубка образует с его членом единое целое, и он едва не лопается от паразитов, в огромном количестве проникающих внутрь. Руки Натана сжимаются. Мышцы предплечий каменеют в мертвой хватке. До него вновь доносится шелест крыльев.
Вытаращив глаза, Натан открывает рот, чтобы закричать, но не может издать ни звука.
Теперь под ним торчит множество других трубок разных размеров, они поддерживают его тяжелеющее тело. Внезапно комнату озаряет свет. Шум, запах и жидкость исчезают так же стремительно, как появились.
Сознание Натана меркнет.
Провал.
Утром десятого дня к Натану возвращается ясность мысли. Смутное представление о времени, прошедшем с того момента, как он упал в кабинете Лапорт-Доба. Ни малейшего понятия о том, в какое время суток он очнулся. Единственные ориентиры — слабая боль в шее и чудовищная мигрень. На то, чтобы выйти из забытья, в котором он пребывал все эти дни, у Натана уходят целые сутки, по крайней мере он предполагает, что часовая стрелка совершила полный оборот.
Он понимает, что раздет.
Первая реакция — попытаться сесть на койке. Но шея болит куда сильнее, чем он думал. Он осторожно подносит к ней правую руку. И натыкается на отвратительный вздувшийся шрам. Указательным пальцем он нащупывает торчащие нити, шов еще не сняли. Натан никак не может вспомнить, что с ним произошло. Выяснит потом. Главное, его лечат.
В палате приятная температура. Натан осматривается. Из углубления в потолке льется рассеянный синеватый свет. Судя по тому, сколько места занимают кровать, умывальник и небольшой унитаз, палата, в которой он находится, не превышает по размеру семи-восьми квадратных метров. Стены и потолок белые и гладкие. Белая краска нанесена прямо на бетон. Хотя, возможно, между ними есть тонкий слой штукатурки. Ни одной панели или плаката. Ни окна, ни слухового окошка. Только черная металлическая кровать, керамические раковина и унитаз.
Самое интересное в палате — это дверь. Металлическая дверь шириной в шестьдесят или семьдесят сантиметров и более двух метров высотой, висящая на вваренных в бетон петлях. Нерушимая на вид. В ней два окошка, закрытые снаружи заслонками. Верхнее, очевидно, предназначено для наблюдения за палатой.
«Я узник».
Второе окошко, довольно широкое, но низкое, служит, вероятно, для передачи пищи. Натан переводит взгляд на раковину.
Он в одиночной камере.
Здесь нет крыс, деревянной миски или посланий, выцарапанных ножом на стенах, как в сериалах про полицию, но тем не менее кто-то держит его в плену. Как давно? Как ни странно, его это не волнует. Словно ему наплевать.
Сейчас это не главное.
Наверное, действуют успокоительные, которые ему кололи, пока он спал. Кроме того, он не хочет ни есть, ни пить.
«Меня кормили».
Натан пытается воскресить в памяти основные события, произошедшие за последние сутки-двое, однако несмотря на то, что, судя по состоянию раны, он находится здесь уже довольно давно, он ничего не помнит. Три, четыре дня. Может, больше. В него стреляли.
«Кто?»
Мужчина. Нет, несколько мужчин.
«Где?»
В кабинете директора больницы.
Теперь он все вспоминает. Экскурсия, бег по лестницам, попытка взлома, выстрел. Сколько нужно времени, чтобы кожа затянулась после пулевого ранения? Таким вопросом он никогда прежде не интересовался.
Натан поднимается. С трудом. Он едва держится на ногах. Колени дрожат так, словно он пробежал марафонскую дистанцию.
Льющийся из плафона свет становится ярче и постепенно меняет оттенок, переходя в желтый. Натан не сразу замечает это, настолько замедлились его рефлексы.
Все вокруг начинает кружиться.
Головокружение вынуждает его снова сесть на край кровати. Перед глазами сплошное расплывчатое пятно. Он вытягивается во весь рост, не потрудившись накрыться одеялом, и ждет, пока это пройдет.
И вдруг осознает, что он один.
«Где же Лора и Камилла? Живы ли они еще?»
Ответ: да, конечно.
«Заточены ли они, как и он, в подземельях СЕРИМЕКСа? И вообще, находится ли он по-прежнему в Прива?»
Ответ: нельзя утверждать наверняка.
Его охватывает страх.
Вся эта белизна, пусть даже синеватая или желтоватая, вызывает тревогу.
«Где я?»
Палата вращается с бешеной скоростью. Из-за двери слышится вой, сопровождаемый короткими резкими вскриками.
Натан закрывает глаза и пару мгновений пребывает во власти бредовых видений. Потом он валится на матрас и снова теряет сознание.
ПРИВА,
17 ноября 2007
— Господин Лапорт-Доб, почему их не поместят в зал 120?
Лоик Эшен старается скрыть нетерпение.
— Слушай, дурак, пока Хозяин не примет решения, мы просто следим за ними, и все, точка. И нечего было назначать мне встречу ради такого вопроса.
— Сахар что, свихнулся? Мы же не будем держать их тут неделями? Вы ведь знаете, что Сёкса ищут…
Гзавье Лапорт-Доб раздраженно обрывает его.
— Насколько мне известно, не здесь.
Глаза Лоика горят гневом.
— В конце концов давайте рассуждать здраво, — рано или поздно все равно найдется кто-нибудь, кто сообщит его приметы или приметы девушек, это же очевидно! Во-первых, секретарша, которая дежурила у входа… Кстати, где она? Сегодня утром я ее не видел.
Директор ухмыляется, поглаживая голову.
— Вы же ее не…
— А что нам оставалось делать? Как раз сейчас она успешно проходит вторую серию опытов в зале 120. Просто терминатор по части размножения. Уже перепортила мне двух подопытных самок и одного самца. Поразительная выносливость. Редко встретишь такую боевую малышку. Почти такая же сильная, как Иезавель…
По его нижней губе стекает тоненькая струйка слюны.
«Старый козел», — думает Лоик, но берет себя в руки.
— Не используйте таких слов, когда говорите об Иезавели, господин Лапорт-Доб. Вы знаете, что ставите под угрозу нашу общую физическую неприкосновенность.
— Ты думаешь, Хозяин остановится на нашей физической неприкосновенности? Очень наивно.
— Я не то хотел сказать.
