Маурицио де Джованни - Кровавый приговор
Однако этот мужчина был ей смутно знаком. Прежде чем изгнать его образ из сознания, Энрика на минуту задумалась: где она могла его видеть?
* * *Доктор Модо не должен был находиться в больнице, но все равно был там, что с ним случалось часто. Накануне вечером Ричарди рассказал ему в своей обычной холодной, но трогающей душу манере о том человеке, который вонзил в себя нож. Ни сам Модо, ни комиссар никогда не говорили с этим человеком, но все же доктору пришла на ум мысль посмотреть, как тот себя чувствует.
Доктор стоял у постели убитого, смотрел на него и иногда задумчиво проводил рукой по своим седым волосам. Модо думал о силе мечты.
«Кто говорит, что мечты не имеют власти над действительностью? — думал доктор. — Тебе было хорошо, пока ты не начал мечтать. В твоей жизни были более или менее хорошие минуты: ты произвел на свет трех детей, обнимал их, играл и шутил с ними. Работая весь день, а иногда и ночью, ты всегда делал так, чтобы у них было достаточно еды и питья.
Ты обнимал свою женщину крепко и нежно. И занимался с ней любовью, зарабатывая себе маленький кусочек рая. Ты уходил из дома в дождь и в солнце, ты пел и, может быть, плакал, ты чувствовал первый запах цветов и снега. Ты знал черные и голубые глаза, ты видел небо и луну. Иногда тебе хотелось пить, и никто не отказывал тебе в стакане свежей воды. А потом ты стал мечтать, и с этого дня тебе уже не хватало твоего счастья. Ты решил, что начнешь подниматься вверх. Но скажи мне: помимо того, что подниматься утомительно, кто заставил тебя поверить, что на вершине тебе было бы лучше?»
Не изменив выражения лица и не ожидая ответа, доктор накрыл простыней труп Тонино Иодиче.
Первое воскресенье весны закончилось.
44
Поднимаясь по лестнице управления, Ричарди столкнулся с полицейским Сабатино Понте. Этот нервный человек маленького роста числился рядовым полиции, однако заместитель начальника Гарцо держал его при себе в качестве помощника и курьера. Такой должности не было в штатном расписании, но слащавые манеры и заискивание перед начальством, а также не очень ясно высказанная рекомендация помогли малышу Понте избавиться от настоящей полицейской службы и добиться нынешнего удобного положения.
Майоне, от всей души презиравший коротышку-привратника, ворчал, что Понте — пес, которого уважают ради хозяина, и с издевкой добавлял: «То есть уважают ни за что».
Понте испытывал суеверный страх перед комиссаром Ричарди и старался как можно меньше встречаться с ним, если же был вынужден обратиться к комиссару, старался не смотреть ему в лицо и уходил, как только появлялась возможность. Если этот человек оказался у подножия лестницы в такой ранний час, значит, случилось что-то серьезное.
— Добрый день, комиссар. Добро пожаловать, — сказал Понте, глядя сначала в потолок, а потом на башмаки Ричарди.
— Да, Понте. Что случилось? Я что-то натворил?
Понте нервно улыбнулся и стал сосредоточенно рассматривать маленькую трещину в стене слева от себя.
— Представьте себе, нет. И кроме того, кто я такой, чтобы упрекать такого человека, как вы? Просто заместитель начальника просит вас, как только вы сможете, заглянуть к нему в кабинет.
Бегающий взгляд коротышки-привратника беспокоил и раздражал комиссара, которому приходилось поворачивать голову вслед за глазами Понте.
— Что такое? Заместитель начальника в этот час уже в кабинете? Утром в воскресенье? По-моему, это странно.
Понте стал водить взглядом по участку пола, до которого было три метра, как будто следил за ползущим насекомым.
— Нет, нет. Вообще-то он еще не пришел. Но он просил передать, чтобы вы сегодня утром поговорили с ним. И чтобы до разговора ничего не предпринимали по делу об убийстве Кализе.
«Вот оно что! — подумал Ричарди. — Старый лис Майоне был прав».
— Хорошо, Понте. Скажи заместителю начальника, что я буду у него в десять часов. И сходи к глазному врачу: по-моему, у тебя что-то не в порядке со зрением.
Полицейский вытаращил глаза, торопливо отдал честь и убежал по лестнице, прыгая через три ступеньки.
Перед дверью кабинета его ждал Майоне. Лицо у бригадира было печальное.
— Плохо начинается этот день, комиссар. Я позвонил доктору Модо в больницу. Иодиче умер сегодня ночью.
Он снова взялся за трубку телефона и стал набирать номер — уже третий. Здесь его тоже полностью успокоили.
В тоне все трех своих собеседников он чувствовал сострадание. Насколько он мог судить, хотя понять было трудно, не видя их лица, все знали про Эмму и того мужчину. И о нем тоже.
Теперь главное — окончательно решить этот вопрос. О том, как поправить ущерб, причиненный его репутации, он подумает позже. По своему опыту он знал, что люди рано или поздно забывают любой скандал, но все же не надеялся найти решение.
Он услышал кашель за стеной: сегодня жена дома. Это тоже хорошо. Может быть, он еще может надеяться на лучшее. Руджеро провел тыльной стороной ладони по щеке. Надо вымыться и побриться.
От его внешнего вида сейчас многое зависит.
Ричарди стоял в своем кабинете возле окна и смотрел на Майоне, который скорбно замер на пороге. Каждый из двух друзей внезапно понял, что другой не спал всю ночь, и оба решили не показывать, что заметили это.
— Я знаю, что вы сейчас думаете, комиссар. Смерть Иодиче не изменила цель расследования. Но теперь он уже не сможет объяснить, почему сделал то, что сделал; это факт. И по-моему, мы ни в коем случае не должны идти к тем двум несчастным женщинам — его жене и матери. Это бы значило издеваться над ними. Что будем делать?
— Прежде всего я должен сказать, что твое предсказание насчет этой Серры ди Арпаджо было верным. У входа меня встретил твой друг Понте и сказал, что я должен поговорить с Гарцо перед тем, как предприму что-нибудь. Ясно, что вызов уже доставлен. Ты проследил, чтобы семье Иодиче сообщили о случившемся, как мы обещали вчера?
Майоне кивнул:
— Они уже были там, в больнице, комиссар; пришли туда на рассвете, и мать и жена. Но ни у кого не хватало мужества сказать им что-нибудь, пока не пришел доктор. Это было не его дежурство, но он зашел посмотреть, как чувствует себя Иодиче. Он и сказал им.
Ричарди покачал головой:
— Какое сумасшествие — убить себя, когда имеешь троих детей. Должно быть, он был в полном отчаянии. Но почему? Мог бы просто сдаться полиции, если убил он. По-моему, что-то тут не сходится. Обычно тот, кто убивает другого с такой яростью, с какой была убита Кализе, не имеет силы духа убить себя. А кто испытывает такие муки совести, что убивает себя из-за этого, не способен забить человека насмерть ударами ног.
Майоне внимательно слушал его.
— Я должен сказать вам правду: мне тоже кажется, что это не мог быть Иодиче. И потом, я видел его мать и, главное, жену. Судя по отчаянию на их лицах, он действительно был хорошим человеком. Но если убил не он, зачем этот парень покончил с собой?
— Возможно, он думал, что будет обвинен и не сможет защититься. Или у него была какая-то другая беда. А вероятно, дело в нервном напряжении. И разумеется, нельзя исключать, что убил все-таки он. В любом случае мы должны продолжать расследование и выяснить, нет ли доказательств, которые подтвердили бы какое-то из предположений. Горе на лице жены не считается доказательством в суде.
Прежде чем внезапно покрасневший Майоне успел ответить, раздался стук в дверь, и в кабинет заглянул Камарда.
— Комиссар, бригадир, извините, что я вас беспокою. С вами хотят поговорить синьоры Иодиче — мать и жена. Они ждут перед дверью.
Две женщины переступили порог кабинета, а Ричарди и Майоне встретили их у двери. Жена была воплощением безутешного горя. Ее лицо с тонкими чертами осунулось после целых суток бессонницы и непрерывного плача; глаза опухли, губы покраснели. Мать, по-прежнему в черной шали на голове, была похожа на персонаж греческой трагедии — ничего не выражающее лицо, глаза устремлены в пустоту. Только восковая бледность лица позволяла угадать, какие адские муки она испытывает в душе.
Обоих офицеров полиции удивило это посещение: женщины должны были бы находиться в больнице и заниматься перевозкой останков Иодиче на кладбище. Ричарди подумал, что они, возможно, пришли взять в полиции разрешение на похороны. Но им не нужно было это разрешение. Операция, проведенная накануне, полностью проясняла причины смерти, так что необходимости во вскрытии не было. Комиссар жестом предложил женщинам сесть, но обе остались стоять. Он обратился к жене Иодиче:
— Мне очень жаль, синьора. Я понимаю ваше горе. Поверьте мне, мы с вами. Если мы можем чем-то вам помочь, то достаточно лишь сказать об этом.
Кончета сделала шаг вперед, глубоко вздохнула и заговорила:
