Кирилл Григорьев - Лекарство для безнадежных
Ногти быстро утолщались, темнели, становясь острыми, мощными когтями, прорывая дурацкую нежную кожу, а то, что прежде было пальцами, стало расти и удлиняться. Через мгновение они превратились в огромные широкие лезвия.
Оборотень шел.
Он вспорол металл когтями, как консервную банку, и снес тяжелую дверь одним ударом плеча. Первого человека отбросило на пол, второй успел отскочить в глубь комнаты, обжигая руки о горячий ствол автомата, шипя от боли. Их лица были перекошены от ужаса.
Они еще не знали, что такое настоящий ужас. Но оборотень нес на своих плечах это сокровенное знание. Он отшвырнул изуродованную дверь наружу.
Его когти с легкостью вошли в слабую человеческую плоть первого, лежащего на полу. Оборотень поднял его в воздух, заглядывая в выпученные глаза.
— Максим…, — прошептал тот. — Как же ты…?
Смерть, решил для него оборотень и резанул воздух другой рукой.
Голова человека отлетела от тела к проходу, оставляя за собой след из крови и оборванных артерий.
— Г-гд-де С-сем-м-мен-н? — пророкотал оборотень, повернувшись к второму. Тот, раскинув руки, распластался по стене комнаты, становившимся взглядом следя за агонизирующим на когтях телом.
Слова давались оборотню с трудом. Это было, скорее, рычание волка, а не человеческая речь.
— В… В оф-ф-фисе…, — пролепетал, заикаясь человек. — Т-ты не убьешь меня?…
Оборотень посмотрел ему в остекленевшие глаза и поднял оторванную голову с пола.
— Т-теб-бя уб-бьют-т б-бр-р-рат-тья, — прорычал он и вышел под проливной дождь.
2Огромная молния расколола небо.
Оборотень остановился, с наслаждением задрав полуморду-полулицо. Трансформация еще шла. Он чувствовал, как кости растут, крепнут, удлиняются, становятся другими, как молодая шерсть, раздвигая кожу, лезет через поры наружу. Скоро я окончательно стану волком, подумал он. Безжалостным нечеловеком.
Братья бросились следом, вовнутрь КПП.
Сзади нечеловечески дико закричал тот, второй, оставленный им на растерзание.
Оборотень обошел будку и посмотрел назад. Стоянка и дорога за ней представляли собой сплошное море грязно-бурых мокрых тел. Ворота трещали под их напором.
«Пора открыть голодным братьям проход», — подумал он.
Лезвия легко вспороли тонкий металл. Оборотень кромсал ворота, отбрасывая в стороны куски металла.
— Ба-ам…, — разлетелась одна створка.
Нетерпеливые тела хлынули в образовавшийся проход, падая и оскальзываясь в грязи.
— В-в-впер-ред бр-р-ратья! — взревел оборотень, отрывая вторую створку. — Впер-ред-д!
Вадим Немченко
Коля расслабленно лежал на откинутом сидении и наслаждался Энией, когда Немченко, распахнув дверь, молча и быстро стащил его на землю.
— Э! Ты че…? — едва успел возмутиться водитель, а Вадим уже волок его за шиворот к заднему входу.
— Быстрее, черт! — выругался он, швыряя ничего не понимающего Колю в руки парней Борзова.
Он залетел следом, переводя дыхание.
Сзади лихорадочно быстро заваливали проход.
— Стрелять умеешь? — посмотрел Немченко на затравленно озирающегося Колю.
— Да, шеф. А что случилось-то?
— Дождь сильный начался, — буркнул Вадим, вытирая пот со лба. Его куртка лоснилась от воды. — Переживали мы очень.
Он посмотрел на Сашка.
— Выдай ему ствол и посади наверх.
Саня кивнул.
Немченко посмотрел на ребят Борзова.
— Держитесь, хлопцы, — только и смог сказать он. — Держитесь сами и держите дверь. Если хоть одна тварь проскочит — нам всем хана.
Те переглянулись, передергивая затворы.
— Ну, тогда, с Богом.
— Твою мать, да что здесь происходит-то? — неуверенно ругнулся сзади его водитель.
2Вадим смутно помнил, как оказался внизу, у главного входа. Только что вроде бы давал последние инструкции наверху, как уже смотрел через разбитое стекло широкой заваленной мебелью двери прямо на площадку перед зданием. Ощущение времени смазалось и стало гибким, словно резина.
Вокруг было мертвенно тихо, будто в кошмарном сне, только где-то сзади напряженно сопел в ухо Сашок. Даже шум непогоды за окнами куда-то исчез.
— Заткнись! — рявкнул на него Немченко, не оборачиваясь. Тот вроде бы даже дышать перестал, заметив только:
— С детства боюсь собак, шеф.
— Я тоже боюсь, — отрезал Немченко. — Но почему-то я Колю вытаскивать бросился. А ты, что в штаны наложил?
— Наложил, — виновато согласился Сашок. — До сих пор ноги как ватные.
Двое из людей Борзова, залегшие за перевернутым шкафом, напряженно переглянулись.
— Что ждем-то? — буркнул один, покосившись на Немченко.
Второй молча передернул затвор автомата.
— Да какая тебе разница, — безразлично произнес он.
— Вот они, — одними губами произнес Вадим, поднимая руку. — Шавки.
Первые собаки появились вдалеке, выскочив из марева ливня.
Первая шавка, вторая, третья. Позади них поселилась движущаяся темнота. Из нее выскакивали все новые и новые собаки. Они неслись к зданию, высунув языки и роняя пену с оскаленных клыков.
Десять собак, двадцать, тридцать.
— Волки, — поправил Сашок Немченко.
Они растекались словно волна, все ближе и ближе, заполняя своими телами окружающее пространство.
Вадим непроизвольно попятился.
— Боже…, — прошептал кто-то из людей Борзова.
— Огонь! — заорали где-то наверху. Там, захлебываясь, замолотил автомат. Второй автомат, третий. Собаки падали, словно подкошенные. Их предсмертный вой сливался с раскатами грома. Пули взвивались фонтанами выбитой земли и тут же оседали, прибитые к ней ливнем.
— Да что же это? — оторопело спросил сзади Сашок.
— Огонь! — заорал кто-то спереди. Загрохотал автомат. К нему сейчас же присоединился второй.
Вадим стиснул уши, не в силах отвести взгляда от площадки перед зданием. Собаки падали, сбитые пулями в полете, в прыжке. Кровь расползалась по сторонам. Они скулили и выли, они кувыркались и щелкали зубами от боли. Через считанные мгновения там уже была гора собачьих трупов. А новые собаки все прибывали и прибывали. Они запрыгивали на эту гору и, дергаясь в агонии, соскальзывали с нее, продолжая ползти к людям из последних сил. Ненависть горела в их глазах холодным и страшным огнем.
Кто-то исступленно закричал сзади.
Вадим обернулся и посерел.
Собаки, как смертники, ломились не только к забаррикадированным передним дверям. Они обошли здание сзади и теперь пытались проникнуть в него через закрытые задние входы. За разбитыми стеклами и за наваленной грудой мебели Немченко даже не мог разглядеть толком, что там происходит. Там колыхалась грязная неразделимая однородная масса. И там вспыхивало пламя автоматов.
И там Немченко только что был, вытаскивая своего водителя за шкирку из машины. Буквально минут пять-семь назад.
Вадима прибила испарина, едва он представил, что могло бы с ним случиться, задержись они с Колей еще ненадолго.
— Вадим Дмитриевич! — вывел его из ступора Сашок, закричав прямо в лицо. — Что делать-то, шеф?!
И тогда Вадим очнулся.
— Огонь! — заорал он изо всех сил.
Тарас Петровский
Мы не успели, думал он. Мы опоздали. Мы почти проиграли.
Тополев стоял рядом под дождем и глотал воду.
— Как же так, Тарас Васильевич? — спросил он. — Неужели мы не вмешаемся?
— Ты же сам не хотел никуда соваться, — ответил Петровский.
Они смотрели вперед, туда, где сегодня сходились все пути. На КПП, где под черными тучами на земле разлилось другое море. Море ненависти, боли и оскаленных клыков.
Судный день, подумал Петровский.
— Но у нас же есть люди, — повернулся к нему Тополев. — У нас есть оружие! Мы можем еще спасти тех, внутри!
— Нет, — покачал головой Тарас. — Уже нет.
— Так вот, какая она, та пресловутая справедливость, о которой вы столько говорите! — вскричал Антон. — Оплаченная кровью людей!
Петровский молча посмотрел на его перекошенное лицо.
— Да, Антон, ты прав. Я готов заплатить за справедливость. Но только кровью тех людей. Ни твоей, ни своей кровью. Ни кровью наших людей, которые с утра мерзнут в оцеплении и которых дома ждут дети. Только кровью тех. Кровью людей, которые убивали Дронова и еще очень многих. Которые каждый день производят синтетическую дрянь, убивающую тысячи. Только их кровью я готов платить.
— Это бесчеловечно, — упрямо возразил Антон. — У них тоже есть дети.
— А кто сказал, что я — человек? Почему я должен совершать человеческие поступки? Почему я просто не могу решить, кому жить, а кому — нет?
— Потому что вы — не бог.
— Бог ведь тоже не человек, Антон, — горько усмехнулся Петровский. — Не ощущаешь определенного сходства?
