Торкиль Дамхауг - Взгляд Медузы
— Викен? — гаркнул женский голос прямо ей в ухо.
— Викен на совещании, — сообщила Нина. — С кем имею честь?
— Вы должны сделать что-нибудь! — продолжала женщина, и Нина уже пожалела о собственной уступчивости.
— Мы все время что-нибудь делаем, — успокоила она звонившую. — Можете не сомневаться.
— Вы не делаете того, что от вас требуется, — настаивала женщина, и Нина посмотрела на часы.
Она даст этой женщине тридцать секунд, а потом повесит трубку.
— Это ведь снова случится, а вы ничего не делаете. — Внезапно голос изменился — он стал глубже, звонившая заговорила медленнее: — Вы не можете ничего сделать. Это все равно случится.
— Может быть, вы бы пояснили, что вы имеете в виду? — предложила Нина.
— Да уж поясню, коза ты бергенская, не сомневайся. Имеющий очи да увидит. По мне, так, право, можете все как один отправляться в ад. Туда вам и дорога. Вам его не спасти.
— Кого нам не спасти?
— Один только есть праведник в этом городе, и почти никто не знает, кто он на самом деле. И вовеки святится имя его. Запиши себе, козочка: просвет в лесу, по-норвежски гленне, просветление in the wilderness[14]. Но это за ним они охотятся, убивцы и тати презренные, ибо, коли схватят они его, будут вам Содом и Гоморра, и Ерусалим падет, и если есть чего у вас в башке, то вы будете охранять его день и ночь и twenty four seven[15]. Но избранные последуют за ним. Я и раньше за ним следовала, прям к конечной станции путь-то шел, конечной станции, и Господь знает, что я и дальше за ним последую. Просвет — Гленне — в лесу. Но его время скоро истекает, а вы этого не понимаете.
Говорившая повесила трубку. Нина Йенсен какое-то время сидела на стуле, глядя на экран компьютера, потом открыла новый документ и записала несколько строк об этом разговоре. И почему это всяких чокнутых так притягивают нераскрытые дела об убийствах? Точь-в-точь как свет притягивает мотыльков.
40
Аксель поспешно поднимался по покосившейся лестнице. Желто-коричневая дорожка в центре была протерта до дыр, а ступеньки клонились на сторону, отчего у него возникло странное ощущение, будто он падает. Она прислала ему сообщение: «Необходимо поговорить». Ему тоже было необходимо с ней поговорить в последний раз.
Она открыла дверь и впустила его в квартиру. Остановилась в полутемной прихожей и посмотрела ему в глаза:
— Спасибо, что пришел.
Он купил по пути две бутылки вина. Когда он ставил пакет на пол, они звякнули.
— Я боюсь, Аксель.
Он притянул ее к себе и засомневался в том, что сможет сказать ей то, зачем пришел.
— Как бы я хотела, чтобы ты мог остаться у меня и больше никогда не уходил!
— Чего ты боишься? — пробормотал он ей на ухо.
— Анита пропала.
— Анита?
— Это она живет в квартире подо мной.
— У которой дочь отдали в приемную семью?
Мириам кивнула:
— Когда я вчера вернулась домой, дверь к ней была распахнута настежь, телевизор был включен, свет везде горел. Я сразу поняла, что что-то неладно. Я позвонила в полицию. Они уже приезжали.
Она взяла его за руку, потянула за собой в гостиную.
— Вчера вечером она собиралась забрать Викторию, но у приемных родителей дочери она так и не появилась.
— А не могла она уехать куда-нибудь?
— Не предупредив? Когда Виктории наконец позволили у нее переночевать? Для Аниты ничего на свете нет важнее. Она так радовалась!
Аксель не стал говорить, о чем он подумал. О том, что когда бывшая наркоманка внезапно куда-то пропадает…
— Я знаю, что с ней приключилось что-то плохое. После всего, что произошло раньше…
Мириам села на диван, закуталась в плед.
— Ты думаешь о тех двух убитых женщинах, — сказал Аксель. — О том, что пишут в газетах, о рекомендациях не выходить из дому с наступлением сумерек.
Она закусила губу:
— Мне кажется, что все это имеет отношение ко мне.
— Так нам всегда кажется, когда нам страшно, — успокоил он ее. — Нет в городе человека, который бы безучастно к этому относился.
— Тут еще другое…
Мириам протянула к нему руку. Он склонился над ней.
— Я хочу, чтобы ты лег рядом со мной, — прошептала она. — Я хочу, чтобы ты меня обнял крепко-крепко.
Лежать на ее диване, в этой крохотной квартирке… И это чувство, что не нужно ничего говорить, что она в тишине пристроилась у него под боком. «Мне нравится тот человек, каким я становлюсь рядом с ней, — подумал он. — Тот, каков я вместе с ней, мне нравится больше, чем все иные ипостаси Акселя Гленне. И вот теперь я должен отказаться от этого. Должен ли?»
Он отправил сообщение о том, что не придет домой. Без каких-либо объяснений. Он не желал опять сочинять какое-нибудь вранье.
Было уже половина восьмого. Одну бутылку они почти опустошили. Бия пыталась дозвониться до него, но он отключил звук. Она прислала сообщение: «Что происходит, Аксель?» Этот вопрос принес ему облегчение. Теперь ему хочешь не хочешь придется с ней объясниться. «Завтра расскажу», — ответил он.
— Твой отец был героем войны, — вдруг сказала Мириам.
Аксель разлил по бокалам остатки вина. Он не удивился тому, что она знала о его отце.
— Настоящий норвежский герой войны, — подтвердил он. — У нас же есть даже такое понятие — «парни из леса». Ему пришлось целую зиму прятаться в маленькой избушке, одному как перст, в сотнях километров от человеческого жилья.
— Я много слышала о войне в Норвегии, — сказала она. — С тех пор как я приехала сюда, я от многих слышала, что Германия была побеждена благодаря отважным норвежцам. Я даже побывала в такой избушке, о которой ты рассказываешь, глубоко-глубоко в лесу. В потайном подвале у них был оперативный центр. Дедушка хозяина избушки был тем, кого потом называли… как это… проводником?
— Правильно.
— Он помогал людям переправляться в Швецию. В конце концов его схватили и отправили в концентрационный лагерь.
Аксель откупорил вторую бутылку.
— Это было смертельно опасное занятие, — кивнул он. — Когда мы были маленькими, отец нам начертил целую сеть таких избушек и маршрутов пересечения границы. По карте он всеми этими путями прошел вместе с нами. Он много рассказывал о том случае, когда он чудом спасся от гестапо. Мы каждый раз страшно переживали. Даже Бреде сидел не шевелясь и слушал. А как его звали, ты сказала, того дедушку, который был проводником?
— Этого я не помню, Аксель. Не могу же я всего помнить, что-то приходится и забывать.
Ему показалось, что она как-то исподволь пытается разговорить его, что ей хочется, чтобы он еще порасспрашивал ее о том, что же это приходится забывать, хочется посвятить его в истории, которые связаны с ее прошлым, завести его в них как в лабиринт. Под конец будет невозможно выбраться оттуда.
Он спросил:
— А ты умеешь забывать?
Ее брови взметнулись кверху и дрогнули пару раз. Она не ответила.
— Если бы я попросил тебя об этом, смогла бы ты забыть то, что у нас с тобой было?
Она прильнула к нему:
— Ты говоришь так, будто все это уже в прошлом.
Он близко подошел к тому, что собирался сказать, но смалодушничал. Ухватился за другую мысль, вроде бы пустяковую:
— Ты забыла конверт в кабинете, который мы отвели тебе для работы в клинике.
Он не стал говорить, что чуть было не открыл его, не сунул нос в ее жизнь, о которой он меньше всего хотел бы знать.
— Забери его с собой в следующий раз, когда придешь, — сказала она задумчиво. — Если ты придешь.
Она снова предоставила ему возможность сказать то, что он собирался сказать, идя к ней.
Где-то далеко звонит телефон. Это ему звонят, но он не может понять, откуда раздается звук. Он лежит на каменном полу, ему холодно. По лестнице к нему спускается Бреде. Это не Бреде. Это Том спускается, ступенька за ступенькой, и никак не может добраться до него.
Аксель открыл глаза в темноте, сел в постели, услышал размеренное дыхание Мириам. Глаз едва различал ее волосы, раскинувшиеся по подушке. Книги на полке и фотография офицера в морской форме обрели очертания. Это было единственное фото, которое он у нее видел. Должно быть, ее отец. Он не стал спрашивать. Ему вдруг вспомнилось последнее, что он ей сказал перед тем, как она уснула: «Как-нибудь я расскажу тебе кое-что о моем брате-близнеце». — «Как-нибудь?» — пробормотала она в полусне. «Когда я приду в следующий раз, — сказал он. — Ты будешь первой, кто про это узнает. Про то, что случилось тем летом, когда его отослали из дому».
Было без двух минут пять. Он тихонечко оделся. В прихожей он подобрал с полу туфли. Повеяло каким-то гнилостным запахом, и ему вдруг показалось, что это от него самого так пахнет. Он приоткрыл дверь квартиры — запах усилился. Он попробовал открыть дверь пошире — что-то мешало. Он поднажал, дверь открылась наполовину. И Аксель сразу понял, что же напоминал ему этот запах: анатомичку, вонь при вскрытии. Он зажег свет в прихожей. Лампа отбросила желтоватый конус света на площадку лестницы. Там лежала человеческая рука, изодранная в клочья и окровавленная. Он кинулся к двери и, спотыкаясь, вышел в одних носках, встал во что-то мокрое и липкое. Лежавшее там и не дававшее открыться двери тело было обнажено. Это была женщина, без ног. Волосы превратились в комок запекшейся крови, лицо было разодрано. Глаз он не смог разглядеть. Он осторожно вернулся назад в прихожую, защелкнул дверь.
