Джон Гришем - Вердикт
Большинство присяжных сидели за столом, на котором в беспорядке стояли кофейные чашки и пустые тарелки. Везде были разбросаны газеты. Филип Сейвелл в одиночестве стоял у окна. Лонни Шейвер сидел в углу с лэптопом на коленях. Истер, без сомнения, был их делегатом и, возможно, подстрекателем.
— Мы считаем недопустимым, чтобы охранники осматривали наши вещи.
— Почему?
— Но это же очевидно. Это наши личные вещи. Мы не террористы, не торговцы наркотиками, а вы не таможенный чиновник. — Истер говорил решительно, и тот факт, что он столь смело вел себя с важным судией, вызвал у большинства присяжных чувство гордости. Он был их настоящим лидером, независимо от того, что думает по этому поводу Херман, и он не раз говорил им, что именно они, не судья, не адвокаты, не тяжущиеся стороны, а именно они, присяжные, — самые важные люди в суде.
— Но такова процедура изоляции жюри, — сказал Его честь, делая шаг навстречу Истеру, который был дюйма на четыре выше и вовсе не ежился от страха.
— Однако это нигде не записано, не так ли? Бьюсь об заклад, что это просто мера предосторожности, установленная председательствующим судьей. Ведь так?
— Но она вполне обоснованна.
— Недостаточно. Мы не выйдем в зал, Ваша честь, пока вы не пообещаете, что наши вещи оставят в покое. — Истер произнес это твердо, даже с некоторой скрытой угрозой. Ни у кого не осталось сомнений, что он не шутит. От всей группы говорил он один, из остальных никто даже не пошевелился.
Харкин глянул через плечо на Рора, и это было ошибкой, потому что тот тут же выпалил:
— Подумаешь, судья, велика важность! Эти люди не станут проносить с собой пластиковые бомбы.
— Довольно, — оборвал его судья, но Pop уже заслужил некоторую симпатию присяжных. Кейбл, разумеется, был того же мнения и хотел бы выразить свое сердечное доверие к присяжным, что бы они там ни напихали в свои туристские сумки, но Харкин не дал ему такой возможности.
— Очень хорошо, — сказал Его честь. — Сумки не будут обыскивать. Но если до меня дойдет, что у кого-то окажется хоть какой-нибудь из предметов, помеченных во врученном вам вчера списке как запрещенный, этот присяжный за неуважение к суду будет подвергнут тюремному заключению. Понятно?
Истер обвел взглядом комнату, поочередно останавливаясь на каждом из коллег. Большинство явно почувствовали облегчение, некоторые даже закивали.
— Отлично, судья, — согласился он.
— Ладно. Теперь мы можем продолжить слушания?
— Да, но есть еще одна проблема.
— Что еще?
Николас взял со стола какой-то листок, что-то прочел там и сказал:
— В соответствии с вашими изложенными здесь правилами нам разрешается встреча с супругом или супругой раз в неделю. Мы считаем, что этого недостаточно.
— Сколько же вам нужно?
— Как можно больше.
Это было новостью и для большинства присяжных. Некоторые мужчины, в частности Истер, Фернандес, Лонни Шейвер, действительно говорили об этом, но женщины — нет. Миссис Глэдис Кард и Милли Дапри чувствовали себя особенно неловко, опасаясь, что Его честь заподозрит их в сексуальной ненасытности. У мистера Карда уже давно были неприятности с простатой, и миссис Кард подумывала, не обнародовать ли ей это обстоятельство, чтобы сохранить свое доброе имя, когда Херман Граймз произнес:
— Мне достаточно двух раз.
Образ старины Херма, на ощупь пробирающегося под простыней к миссис Граймз, вдруг ясно представился присутствующим, и они не смогли удержаться от смеха, который и разрядил обстановку.
— Полагаю, нет нужды проводить поименный опрос, — сказал судья Харкин. — Сойдемся на двух? Ведь речь идет всего о паре недель.
— Хорошо, два, но третий — в резерве, — сделал встречное предложение Николас.
— Да, так будет отлично, — поддержал его Джерри, у которого с похмелья покраснели глаза. Для Джерри даже день без секса был чреват головной болью, но он понимал две вещи: его жена будет в восторге оттого, что не увидит его целые две недели, а они с Пуделихой договорятся.
— Я возражаю против формулировки, — донеслось от окна. Это были первые слова, произнесенные Филипом Сейвеллом за все время суда. Он держал в руке свод правил. — Ваше определение лица, имеющего право на супружеские визиты, оставляет желать лучшего.
Оскорбивший его параграф звучал так: “Во время каждого супружеского визита каждый присяжный может провести два часа один, в своей комнате, со своей женой (мужем), подругой или другом”.
Судья Харкин вместе с заглядывающими через его плечо адвокатами, а также все присяжные, перечитав этот параграф, терялись в догадках: какого черта не понравилось здесь этому извращенцу? Но Харкин не собирался дознаваться.
— Уверяю вас, мистер Сейвелл и господа присяжные, у меня нет намерения ограничивать кого бы то ни было из вас в чем бы то ни было, что касается супружеских визитов. Поверьте, мне нет дела до того, что и с кем вы будете делать.
Это, кажется, удовлетворило Сейвелла настолько же, насколько шокировало миссис Глэдис Кард.
— Ну, что-нибудь еще?
— Это все, Ваша честь, мы благодарим вас, — громко сказал Херман, желая вернуть себе авторитет лидера.
— Спасибо, — повторил Николас.
Когда умиротворенные присяжные расселись по местам, Скотти Мэнграм объявил суду, что доктор Килван закончил давать показания. Дурр Кейбл начал перекрестный допрос так почтительно, что казалось, будто он робеет перед великим экспертом. Сначала они отмели некоторые из приведенных статистических выкладок как безусловно бесполезные. Доктор Килван признал, что из избытка приведенных цифр можно сделать общий вывод: раком легких страдает приблизительно десять процентов курильщиков.
Кейбл педалировал этот факт, как делал это с самого начала и собирался делать до конца.
— Итак, доктор Килван, если курение вызывает рак легких, то почему так низок процент легочной онкологии среди курильщиков?
— Курение значительно увеличивает риск заболеть раком легких.
— Но не обязательно вызывает его, не так ли?
— Нет. Не каждый курильщик заболевает раком.
— Благодарю вас.
— Но для тех, кто курит, риск заболеть раком легких гораздо выше.
Кейбл оживился и усилил давление. Он спросил доктора Килвана, знаком ли тот с исследованиями, которые вот уже двадцать один год ведутся в Чикагском университете и из которых следует, что процент заболеваний раком легких у курильщиков, живущих в больших городах, гораздо выше, чем у курильщиков, живущих в сельской местности? Килвану были хорошо известны эти исследования, хотя он в них и не участвовал.
— Вы можете объяснить этот феномен?
— Нет.
— А сделать предположение?
— Да, но методология этого исследования кажется мне спорной, поскольку задача в этом случае ограничивается лишь тем, чтобы доказать, что иные факторы, помимо табачного дыма, могут быть причиной рака легких.
— Например, загрязнение воздуха?
— Да.
— А вы согласны, что это действительно так?
— Не исключено.
— Значит, вы не отрицаете, что загрязнение воздуха вызывает рак легких?
— Может вызывать. Но я привержен иной методике исследований. Сельские курильщики больше подвержены раку легких, чем некурящие сельские жители, а курильщики-горожане — больше, чем некурящие горожане.
Кейбл взял в руки другую толстую папку и, выразительно полистав ее, спросил доктора Килвана, знаком ли тот с проведенными в 1989 году в Стокгольмском университете исследованиями, установившими связь между наследственностью, курением и раком легких?
— Я читал их доклад.
— У вас есть свое мнение по этому вопросу?
— Нет. Наследственность — не моя специальность.
— Значит, вы не можете ни подтвердить, ни опровергнуть наличие связи между наследственностью, курением и раком легких?
— Не могу.
— Но вы не оспариваете этого доклада?
— У меня нет никакого мнения относительно этого доклада.
— Знаете ли вы специалистов, которые проводили эти исследования?
— Нет.
— Следовательно, вы не можете сказать, насколько они квалифицированны?
— Нет. Я уверен, вы связывались с ними.
Кейбл подошел к своему столу, бросил на него обе папки и снова вернулся к адвокатской кафедре.
После двух недель тщательнейших проверок, но почти полного отсутствия движения на бирже вдруг появилась причина для оживления акций “Пинекса”. За исключением экспромта с принесением клятвы верности флагу, который мистифицировал присутствовавших в суде и смысла которого никто так и не понял, никаких особо драматичных событий в суде не происходило вплоть до понедельника, когда во второй половине дня случилась перетряска в жюри. Один из многочисленных адвокатов защиты проболтался одному из многочисленных аналитиков-финансистов, что Стелла Хьюлик склонялась на сторону защиты. С каждым последующим пересказом этой информации значение Стеллы для всей табачной индустрии поднималось на новую высоту. Когда слух достиг Нью-Йорка, речь уже шла о том, что защита лишилась своего бесценного сокровища в лице Стеллы Хьюлик, которая к тому моменту лежала дома на диване в алкогольном забытьи.
