Томас Харрис - Черное воскресенье
Низкорослая толстая пуэрториканка сидела на скамье, пряча лицо в ладонях. Плакала навзрыд. Далия подошла, села рядом, обняла за плечи.
— No tenga miedo,[34] — тихо сказала она.
Женщина открыла лицо, коричневатое, как орех, взглянула на Далию, приоткрыв рот. Блеснул золотой зуб.
— Хулио?
— Все будет хорошо. Пойдем, выйдем со мной. Походим по улице, подышим свежим воздухом. Вам станет полегче.
— Но я…
— Ш-ш-ш. Делайте, что вам говорят.
Далия заставила женщину подняться на ноги, и теперь та стояла, по-детски успокаиваясь под сильной и ласковой рукой, стояла в старых, растрескавшихся туфлях, выпятив отвисший от бесчисленных беременностей живот.
— Я же ему говориль, я ему сто раз говориль…
— Не надо так волноваться.
Прошли к боковому выходу из помещения «Скорой помощи». Перед дверью — полицейский. Очень крупный. Ему жарко в синей форменной куртке. Он вспотел.
— Почему он домой не ходит? Почему надо дерется всегда?
— Все обойдется. Может быть, вам лучше помолиться?
Губы женщины зашевелились в безмолвной молитве. Полицейский не пошевелился. Далия подняла на него взгляд.
— Послушайте, этой женщине нужно на воздух. Вы не могли бы с ней выйти на пару минут?
— Не могу отойти от двери, мадам. Этот выход сейчас закрыт.
Губы женщины шевелились, голова клонилась все ниже. Переносные рации потрескивали на поясах полицейских. Тревога могла прозвучать каждую минуту Дохлый полицейский!
— А можно я пройдусь с ней немного? Боюсь, как бы ей не стало плохо здесь, в духоте.
Женщина бормотала молитву, перебирая четки толстыми коричневыми пальцами. Полицейский потер шею пониже затылка. Лицо у него было широкое, в шрамах. Женщина покачнулась и прислонилась к Далии.
— Хм. А фамилия ваша как?
— Доктор Видзини.
— Ну ладно, доктор. — И он всем своим весом надавил на дверь. Холодный воздух — прямо в лицо. Тротуар и мостовая — в красных отблесках огней полицейской машины. Бежать нельзя: всюду полиция.
— Дышите поглубже, — сказала Далия.
Женщина подняла голову. Рядом остановилась желтая машина — такси. Выскочил молодой врач-практикант. Далия махнула таксисту и остановила практиканта.
— Вы ведь в больницу?
— Ага.
— Вы не проводите эту женщину назад, в отделение? Спасибо!
Через несколько кварталов, на Гованус-паркуэй, Далия перевела дух, устроилась поудобнее на мягком сиденье такси, закрыла глаза и сказала сама себе: «А знаешь, ведь тебе и вправду жаль эту женщину».
Полицейский Джон Салливэн, однако, не был «дохлым» — пока еще, хотя был очень близок к тому. Его напарник, упав на колени в лифте, прижал ухо к его груди и услышал неровное биение — не биение, слабый шорох в глубине грудной клетки. Он оттащил Салливэна от стенки и уложил на пол лифта. Двери чуть было не закрылись, но полицейский придержал их сапогом. Эмма Райан не зря получила должность старшей сестры: ее рука в старческой гречке мгновенно протянулась к кнопке «Стоп» и отключила лифт. Крикнув, чтобы вызвали бригаду травматологов, Эмма Райан опустилась на колени у распростертого на полу Салливэна, не спуская с него серых внимательных глаз. Сутулая спина ее то наклонялась, то поднималась — старшая сестра проводила наружный массаж сердца. Напарник Салливэна, приникнув к его губам, делал ему искусственное дыхание изо рта в рот. Потом напарника сменила санитарка, дав ему возможность объявить по рации тревогу. Но время — драгоценные секунды — было уже потеряно.
Появилась медсестра с носилками на колесиках. Все вместе они подняли тяжелое тело — Эмма Райан помогала с удивительной для ее возраста ловкостью и силой. Она вытащила иглу из шеи полицейского и передала ее сестре. Игла проколола кожу насквозь, оставив на шее два красных отверстия — словно укус змеи. Часть раствора пролилась, когда кончик иглы вышел наружу, струйкой стекла по стене лифта и лужицей осталась на полу.
— Найди доктора Филда, отдай ему иглу, — резко скомандовала сестре Эмма Райан. Потом другой сестре: — Возьми кровь на анализ, пока мы его катим. Пошли!
Меньше чем через минуту Салливэн был подключен к машине «сердце — легкие» в отделении интенсивной терапии. Над ним склонился доктор Филд. Получив результаты анализов крови и мочи, вооружившись целой батареей противоядий и других средств, Филд принялся за работу. Салливэн выживет. Будет сделано все, чтобы он выжил.
Глава 13
Попытка совершить покушение на нью-йоркского полицейского имеет обычно тот же эффект, что попытка приложить горящий кончик сигареты к коже анаконды. Самые высшие эшелоны власти Нью-Йорке неожиданно приходят в неописуемый гнев. В погоне за убийцей они не остановятся ни за что и никогда, никогда не простят и никогда не забудут.
Удавшееся покушение на Кабакова, при том что оно повлекло бы за собой дипломатический конфликт и взбучку от министра юстиции, закончилось бы пресс-конференциями у мэра Нью-Йорка, у комиссара городской полиции да еще заявлениями в прессе и речами представителей бруклинских властей. Человек двадцать — тридцать были бы брошены на розыски убийцы, и дело мало-помалу заглохло бы.
Но тут кто-то осмелился ввести иглу в шею полицейского Джона Салливэна. Тридцать тысяч полицейских в пяти районах Нью-Йорка были готовы взяться за дело.
Кабаков вопреки всем увещеваниям Рэчел Баумэн покинул постель, предоставленную ему в свободной спальне ее квартиры, и отправился к постели пострадавшего. Он явился к нему в полдень, на следующий же день после покушения. Кабаков больше не испытывал гнева и сумел сладить с отчаянием. Салливэн уже настолько пришел в себя, что мог поработать с композиционным портретом, тем более что он ведь видел эту женщину при ярком свете, и анфас, и в профиль. При помощи больничного художника Кабаков, Салливэн и охранник составили портрет-робот, весьма близко походивший на Далию Айад. Когда подошло время заступать на смену в пятнадцать часов, каждый патрульный полицейский и каждый детектив Нью-Йорка получил экземпляр фоторобота. Дневной выпуск «Дейли ньюс» поместил его на второй полосе.
Шестеро полицейских в отделе идентификации и четверо клерков Службы иммиграции и натурализации — каждый с фотороботом в руках — взялись за регистрационные списки иностранцев-арабов, проживающих на территории США.
О том, что происшествие в больнице было как-то связано с пребыванием там Кабакова, знали только старшая сестра Эмма Райан, сотрудники ФБР, занимавшиеся этим делом, и самые высшие чины в нью-йоркском департаменте полиции. Эмма Райан умела держать язык за зубами.
В Вашингтоне не хотели разжигать «терророманию». Не хотели этого и представители органов охраны порядка. Всем им вовсе не улыбалось иметь дело с прессой, все вынюхивающей и чуть ли не дышащей расследователям в затылок, тем более что расследование могло привести к таким же плачевным результатам, как в случае с Салливэном. Газетчикам напомнили, что в больнице хранились и наркотики, и кое-какие радиоактивные материалы и что человек, проникший туда, вполне возможно, имел именно эту цель. Газетчики чувствовали некоторую неудовлетворенность, но при той сокрушительной рабочей нагрузке, которой требует освещение новостей в Нью-Йорке, они легко могли забыть о сенсации вчерашнего дня. Власти надеялись, что через день-два их интерес к происшествию в больнице несколько поутихнет.
Далия тоже надеялась, что через день-два поутихнет гнев Ландера. Увидев ее портрет-робот в газете, он пришел в ярость, а когда узнал, что она сделала, гнев его был просто страшен. На какой-то миг она даже испугалась, что он ее убьет. Она покорно кивнула, когда он сказал, что запрещает им предпринимать дальнейшие попытки убить Кабакова. Фазиль не показывался Майклу на глаза и целых два дня безвылазно сидел в своей комнате.
Давид Кабаков выздоравливал. Он выздоравливал в квартире Рэчел Баумэн, и все это время ей казалось, что она живет в каком-то странном, почти сюрреалистическом мире. В ее доме было чисто и солнечно, здесь обычно царил безупречный порядок. Кабаков явился сюда, словно драный кот — ветеран уличных боев, прибредший домой после очередной драки под дождем. Размеры и пропорции комнат и всей обстановки в доме резко изменились в глазах их хозяйки, когда здесь появились Кабаков и Мошевский. Оба высокие и широкоплечие, они двигались по квартире почти бесшумно. Поначалу Рэчел казалось, что так гораздо легче, однако потом у нее возникло странное ощущение тревоги. Их массивность и их бесшумность… В природе сочетание этих двух качеств обычно оказывается зловещим. Они — орудия рока.
Мошевский лез из кожи вон, чтобы угодить ей. После того как он пару раз до смерти перепугал ее, бесшумно возникнув в кухне с подносом, он стал громко прочищать горло, предупреждая о своем появлении. Друзья Рэчел, жившие напротив, на той же площадке, отдыхали на Багамских островах. Они оставили ей ключи от квартиры. Рэчел поселила у них Мошевского после того, как он прохрапел целую ночь у нее в гостиной на кушетке и храп этот показался ей совершенно невыносимым. Кабаков внимательно выслушивал все, что она ему говорила по поводу его лечения, и следовал ее советам. Единственным исключением, вызвавшим ее гнев, было его путешествие к постели Джона Салливэна. Рэчел и Кабаков не очень много разговаривали друг с другом, а по пустякам не беседовали вовсе. Он казался погруженным в свои мысли, и она не хотела нарушать их ход.
