Терри Персонс - Темная зона
– Мои вопросы связаны с больницей.
– Кто-то в больнице попал в беду? Мне следовало бы направить вас к дирекции.
Бернадетт тут же, как щитом, оградилась своей приятельницей, окорокорукой медсестрой:
– Я уже говорила с Марсией, старшей по четвертому этажу.
– У вас надолго разговор? – Табита пересекла склад, подойдя к стеклянной входной двери, и стала смотреть через нее на улицу. – Мне скоро грузовик привезет товар, а я тут одна, без помощников.
– Вы единственный священник, работающий в больнице?
О'Рауке обернулась.
– В штате больницы – да, но пациентов навещают и их собственные духовные наставники.
– Они связываются с вами, прежде чем совершают обход по больнице? – спросила Бернадетт.
– Не обязательно. Некоторые заглядывают, чтобы поздороваться. Я знаю многих духовных лиц в городе… А в чем дело?
Бернадетт расстегнула куртку. В помещении склада было как в печке.
– Вы присутствовали в больнице в субботу вечером?
Пастор Табита засунула руки в карманы джинсов.
– Да-а.
– Видели там еще кого-нибудь из священнослужителей?
– Дамиана Куэйда, – быстро ответила Табита. – Во время одной из моих вечерних служб в больничной часовне.
– Он о чем-нибудь говорил?
– Да нет почти. «Привет» – вот, пожалуй, и все.
– А вы знаете, зачем он туда приходил? Где он был и куда направился после службы?
– Нет.
– Он был один или с кем-то еще?
– Один.
– Вы могли бы описать его поведение? Он казался расстроенным или сердитым?
– Ни тем ни другим. – Пастор вытащила руки из карманов. – Но послушайте, я знаю его вовсе не настолько хорошо. До того субботнего вечера, когда он последний раз попался мне на глаза, он был на межконфессиональной рабочей группе за рекой. Лет пять назад, по-моему. Но даже и тогда мы с ним ни о чем не говорили. Я бы сказала, просто переругивались с ним через стол – вот и все.
Бернадетт нахмурилась:
– Вы что имеете в виду?
– Мы с ним оба говорили о высшей мере. – Табита отвела за правое ухо седоватую прядку и сказала не без самодовольства: – Я выступала против, разумеется.
– А он был за.
– Вы верно поняли.
Дверка женской примерочной открылась, и оттуда показалась молодая пухлая босоногая, коротко стриженная шатенка. За ней следом – две девочки-малютки. Живот женщины, вываливаясь, нависал над поясом джинсов, а девочки тонули в ношеных штанишках. Все трое были в мешковатых блеклых футболках. Молодая мамаша взглянула на преподобную:
– Ну и как вам? Они теперь солдатики и все такое.
– Йенна, они потрясающе смотрятся, – ответила Табита.
Бернадетт глянула на пастора, но ничего не сказала. Трио вновь исчезло за дверцей примерочной.
Рев двигателя грузовой машины сотряс здание. Прямо перед входом остановилась полуторка, широкие борта ее кузова закрыли всю витрину. Табита резко обернулась и посмотрела в окно.
– Ну надо же! Говорила ведь: подъезжайте к заднему входу.
– Я могу навестить вас в больнице, если появятся еще вопросы? – выговорила Бернадетт в белокуро-седовласый затылок.
– Думаю, да. – Подойдя к вешалке с куртками, преподобная стащила с проволочных плечиков линяло-зеленую лыжную курточку и надела ее. Протянув руку к двери, она оглянулась на Бернадетт: – Я должна идти.
– Не говорите, пожалуйста, никому о нашем разговоре, – попросила Бернадетт.
– Позвольте задать вам один вопрос.
– Если могу, отвечу, – пообещала Бернадетт.
– Вы, федералы, как бы за смертную казнь, так?
– За некоторые серьезные преступления.
– Тогда я понятия не имею, чего вы прицепились к этому Куэйду, – сказала пастор. – Не станет ли справедливым, если после стольких лет лоббирования высшей меры он кончит тем, что будет казнен сам?
Бернадетт не успела и рта открыть в ответ, как преподобная Табита скрылась за дверью.
Бернадетт подошла к женской примерочной, залезла в карман, вынула три двадцатки и сказала, обращаясь к дверце:
– Я нашла это на полу. Наверное, вы их обронили. – И она протянула деньги поверх двери.
Их тут же схватили.
– Ага, я уронила! – воскликнула Йенна. – В самом деле, уронила. Спасибо.
– Эти джинсы… – Бернадетт заколебалась. – В общем, они и вправду вам идут.
– Спасибо.
Бернадетт развернулась и, сопровождаемая перезвоном колокольчиков, последовала за Табитой.
Бернадетт вернулась на машине в Нижний город и из дому позвонила боссу.
– Что вам удалось выяснить? – немедленно спросил Гарсиа.
– Бывший священник приходил туда в субботу вечером. Преподобная Табита не знает зачем. Он присутствовал на одной из ее месс. На службе.
– Куэйд был в больнице в субботу вечером?
Бернадетт от его удивления просто пришла в ярость. С трудом сглотнув, она произнесла:
– Так точно. Как я и говорила.
– Нам нужно…
– Нам много нужно, прежде чем мы сможем за него взяться. – Она не стала говорить Гарсиа, что собирается устроить еще один сеанс с кольцом. Спасибо отцу Питу и преподобной Табите, она собрала кое-какие сведения о бывшем священнике. Ей захотелось проделать еще одно путешествие через зрение Куэйда, используя вновь обретенные знания. Они не изменят увиденного ею, зато помогут более четко его растолковать. Это все равно что воспользоваться путеводителем в чужом городе. Но и пускаться очертя голову в поход до наступления вечера она не станет. – У меня тут появились мысли. Позвольте мне над ними поработать.
– Хорошо, – позволил он. – Звоните мне домой или на мобильный, если что надумаете.
Бернадетт вспомнила:
– Как, суперадвоката застали?
– Нет, – прозвучало в ответ. – Она так и не появилась на работе.
– Значит, звонили в Федеральное управление Милуоки? Им известно, что мы этим занимаемся?
– Они собираются работать по этому делу вместе с местными копами. – Гарсиа помолчал и добавил: – Может, они обнаружат что-то совершенно другое.
«Что-то другое. Он все еще не верит», – подумала Бернадетт.
– Отлично! – бросила она в трубку и захлопнула крышку мобильника.
Глава 30
Тяжело вздыхая, Ной Станнард устало потер глаза под стеклами очков. Он сидел за столом, пытаясь свести данные ежемесячного корпоративного банковского отчета со своими пометками в деловой чековой книжке. Много лет жена вела его бухгалтерию безо всяких проблем, но вдруг все перестало складываться. Чеки гуляли по всему городу. Не было никакого представления о том, сколько на самом деле есть у него в банке, и пришлось срочно все пересчитывать.
Ной Станнард был славным малым, который все успел спланировать. Он верно рассчитал, что в школе ему нужны пятерки, чтобы попасть в хороший колледж, и что на старших курсах нужно заниматься, не жалея задницы, чтобы попасть на фармацевтический факультет. Он рассчитал, что жениться надо на хорошенькой женщине, которая будет девственницей, когда они пойдут к алтарю, – он точно так и поступил. Был он прав, решив, что если станет работать не жалея сил, то создаст свой бизнес и сможет жить в славном доме, ездить на славных машинах, посещать славные местечки, где играют в гольф, и покупать славные вещицы. Он даже здорово рассчитал свое поведение в спальне: если четыре утра в неделю станет бегать трусцой, соблюдать диету и держать тело в форме, то он прекрасно справится с тем, чтобы остальные три утра в неделю делать жену счастливой в постели.
После восемнадцати лет супружества Ной Станнард понял, что где-то просчитался. Что-то не сходилось в его расчетах, особенно насчет жены. Секс как-то усох, и всякий раз, когда он делал попытку полезть к ней в постели – терся ногой о ее ногу или поглаживал кончиками пальцев плечо, – она тут же откатывалась от него как от прокаженного. И одеваться стала как-то странно. Днем носила рубашки с длинными рукавами, а в постель укладывалась в байковой пижаме. Все годы их совместной жизни на ночь надевала одну только свободно болтавшуюся футболку – или вообще ничего и, бывало, потешалась над женщинами, спавшими в байке. Теперь же казалось, будто она закрывается, прячет свою кожу, чтобы он не касался ее. Ной попробовал объясниться, и жена пролепетала что-то такое насчет «перемены жизни» и рождающих жар «приливов». Тогда он спросил, если у нее «приливы», то какого дьявола она кутается, будто замерзает от холода? Не ответила, ушла в молчанку.
В первые годы после свадьбы она была очень говорлива. К сожалению, тогда он ее не слушал – был слишком занят, налаживая работу лаборатории, расплачиваясь по студенческим займам, потея над ипотекой. Да и сейчас он слушать не мастак. Что-то такое в женском голосе – то ли высота, то ли тон – вызывало у него помутнение ума. Бывало, Крис болтает, жалуясь на порядки в больнице, он силится вникнуть в ее слова, натягивает на лицо улыбку и кивает. Второй медовый месяц зимой на Гавайях семейному союзу не помог – жена отдалилась еще больше, сделалась замкнутой и менее разговорчивой. Для него уже вошло в привычку не обращать внимания на те скупые слова, которые она произносила. После возвращения она стала больше времени проводить на работе. Он считал, что ей хочется побыть вдали от дома, и его это вполне устраивало.
