Йоаким Зандер - Пловец
«Только не сейчас, – шепнула себе Клара. – Подожди, пока все закончится».
Сообщение с незнакомого номера. Хорошо, подумала Клара. Но все равно есть риск. Сообщение было коротким.
Принсенграхт 344, Амстердам. Завтра после 10. Blitzworm97. Передай, что ты от SoulXsearcher. Никаких имен, никаких мобильных. 200 евро. Окей?
Да, спасибо, – ответила Клара.
Отправив сообщение, она отключила телефон и вынула батарейку. Потом снова надела влажные джинсы. Нужно идти. Если они проследили звонок, то могут нагрянуть сюда в любую минуту. По дороге на улицу она выбросила сотовый в мусорку. В лобби она села за грязный компьютер, которым могли пользоваться постояльцы, и прогуглила автобусы в Амстердам. Похоже, ей снова надо на другой конец города. Следующий автобус в Амстердам уходил в одиннадцать. Клара бросила взгляд на часы. Половина десятого.
20 декабря 2013 года
Вашингтон, США
Сьюзен медленно оборачивается и смотрит на меня. Наши взгляды встречаются. В ее голубых глазах – пустота и одиночество.
– Поэтому ты хотел поговорить? Хочешь копаться в прошлом?
Я молчу.
– Боже мой, – восклицает Сьюзен. – Тридцать лет прошло. Ты знаешь, кого убил. Его звали Базиль эль Фахин. Он делал бомбы для Хезболлы. Ты сам видел…
– Я знаю только то, что ты мне сказала. Но я знаю, что он не тот, кто убил мою девушку, – почти кричу я, чувствуя, что сейчас взорвусь.
Надрыв в голосе меня пугает. Я заставляю себя успокоиться. Закрываю руками лицо, делаю глубокий вдох.
– Я знаю только то, что вы мне сказали. Луизу убил не он. Ты мне солгала.
Что-то в ее осанке меняется. Сьюзен расправляет плечи, выпрямляет спину, расслабляет мышцы лица, поднимает подбородок. Я знаю эти жесты. Готовит новую ложь.
– Возьми себя в руки, – говорит она. – Что с тобой? Почему ты вытащил меня из дома посреди ночи? Чтобы обсудить эти безумные теории?
Но я вижу, что все это спектакль. Что-то в глазах выдает ее. Что-то очень серьезное. Ее взгляд мечется, выдавая ее с головой. Она лжет. Но ложь дается ей легко. Тут что-то другое. Словно часть ее хочет рассказать. Словно часть ее думает, что с нее хватит лжи. Это мой шанс.
Я достаю папку и протягиваю ей. Это мой способ проникнуть через ее броню, заставить ее заговорить.
– Скажи мне, Сьюзен, пожалуйста. Все равно я уже все знаю. Все в этой папке. Посмотри.
Я говорю это спокойно. Мне удалось взять себя в руки. Откашливаюсь. Протягиваю папку. Сьюзен стоит, опустив руки вдоль тела. Так мы и стоим. Каждый в своей чашечке весов. Нужно совсем немного, чтобы нарушить равновесие. Сьюзен берет папку, но не открывает.
Не знаю, сколько длится этот момент странной, холодной как лед интимности между нами. Может, только секунду, может, дольше. Внезапно в отдалении раздается автомобильная сигнализация. Я жду, пока она не стихнет.
– Это вы убили Луизу, – шепчу я. – Ты убила Луизу.
Сьюзен делает шаг назад и тяжело опускается на холодную мокрую скамейку. Папку она кладет на колени. Взгляд устремлен на темную воду.
Я сажусь на корточки перед ней и с замиранием сердца жду ответа. Она поворачивается ко мне, смотрит на меня. Обнаженным беззащитным взглядом. Во взгляде больше нет лжи. Из сумки она достает салфетки. Отворачивается, промакивает уголки глаз, сморкается.
– Но ты же всегда это знал? – спрашивает начальница.
Голос у нее тонкий, как у птички. Я молчу. Мне странно видеть ее такой беззащитной. Она похожа на маленькую девочку, на ребенка. Как и мне, ей пришлось пройти весь этот путь в одиночестве. Мы с ней две пули одного калибра, но с разными траекториями. Ее путь всегда лежал вперед и вверх. Мой путь всегда вел к самому себе.
Сьюзен с ее острым умом, ее природными лидерскими качествами. Сколько всего ей пришлось пережить? Как она переносит всю эту пустоту?
Когда она начинает говорить, она обращается не ко мне, а к себе самой, к памятнику, к прошлому.
– Мы это не планировали, естественно. Все просто пошло не так. Но я этого не знала. Тогда не знала. Никто из нас не знал. Наша операция в Дамаске была русской куклой, матрешкой. Ты был ее верхним слоем. Я тогда только начинала карьеру. У меня не было опыта. Ты был первым агентом под моей ответственностью. Я раньше не координировала операции. Я даже не работала на местах. Париж не считается. Никто не проинформировал меня о том, что мы поставляем оружие сирийцам. Но я сама виновата. Я была слишком наивной, чтобы это не понять. Тогда я знала только, что существуют разные уровни ответственности, что другие люди выше меня принимают решения с учетом обстоятельств, о которых мне ничего не известно. Всегда кто-то допускает ошибки, за которые надо расплачиваться. Кто-то кому-то должен. Поставки оружия режимам были как раз такой расплатой за ошибки, допущенные в прошлом. Плохо продуманный компромисс, который был обречен на неудачу. Нередкий в годы холодной войны. Ты знаешь, как это было. Левая рука не знала, что делала правая. Как это работает, я поняла только спустя много лет работы.
Я осторожно поднимаюсь, выпрямляю ноги. Мне страшно, что она прекратит рассказ, больше похожий на исповедь. Я осторожно присаживаюсь рядом на холодную скамью.
– И когда ты узнал про поставки оружия и я поняла, что к чему, мне пришлось обратиться за советом к Даниэлю, он тогда командовал операциями. И он сказал только: «Хорошая работа, милая. Спасибо. Об остальном мы позаботимся».
И тогда я поняла, что все плохо. Потому что они сказали: «Об остальном мы позаботимся». А теперь мне самой приходится произносить эту фразу. – Она криво улыбается, качает головой, вглядывается в темную воду, ищет взглядом белые колонны на другой стороне. – Это не я приняла решение тебя убрать. Я не отдавала такого приказа. Конечно, это сейчас не играет никакой роли. Меня даже не проинформировали об этом решении. Я узнала обо всем потом. Как и о том, что так они пытались избежать утечек информации. Если честно, я не знаю, кто отдал приказ. Возможно, Даниэль. Возможно, вышестоящее начальство. И я не знаю, кто подложил бомбу тебе в машину. Я только знаю, что это сделали мы.
И вот мы здесь, под грузом правды, которой я всегда боялся посмотреть в глаза. Правды, которую предпочитал не видеть. Правды, от которой я бежал всю свою жизни. У меня кружится голова. Я цепляюсь пальцами за скамью, чтобы сохранить равновесие. Моя собственная трусость предстает передо мной в новом свете. Безжалостном слепящем свете правды. Но сейчас не время для самобичевания. Нужно копать дальше. Узнать все.
– Почему вы оставили меня в живых после той неудачной попытки? Почему вы позволили мне жить?
Странно задавать такой вопрос. Язык с трудом ворочается во рту, произнося эти слова. Сьюзен пожимает плечами.
– А что нам было делать? Казнить тебя в Лэнгли? Подстроить аварию в Делаваре? Это было бы слишком очевидно. Сначала бомба, а потом смерть при загадочных обстоятельствах. Люди бы начали задавать вопросы. И мы не знали, понял ты, что бомба предназначалась тебе, или нет, принял ли ты меры безопасности. К тому же кто-то из высших чинов сообразил, что мы не можем убивать своих агентов направо и налево только за то, что они выполняют свою работу. Вся эта операция была ошибкой с самого начала. Ужасной ошибкой. И я знала, что ты лояльный сотрудник. Даже более того.
Сердце в груди замирает. Жара, бетон, осколки стекла. Твои усталые глаза, растрепанные волосы в моей машине. Едва слышное дыхание ребенка у моей груди. Ошибка. Банальная ошибка. Банальная ошибка, о которой я боялся даже подумать. Я чувствую, как внутри меня закипает гнев. Но одновременно я понимаю, что ничего сделать нельзя. Все это в прошлом. Часть истории. Мне надо думать о будущем.
– А Бейрут? Кого я убил в Бейруте?
– Подрывника Хезболлы, как мы тебе и сказали. Мы долго его искали и получили сведения о том, что он в Бейруте. Оставалось только сфабриковать материалы так, чтобы он стоял за убийством твоей девушки. Так мы смогли дать тебе оперативное задание и возможность совершить месть и забыть о прошлом. Это решало все проблемы. И ты получил то, что хотел, не так ли? Ты отомстил. Эта ложь была выгодна нам всем. Конечно, с моральной точки зрения это было нехорошо, но кто в нашей профессии думает о морали?
Она снова грустно улыбается. Наверное, думает сейчас о том же, что и я. Что на чашах весов – зло и зло. И поэтому мы здесь. Наше бытие относительно. И сейчас у нас наконец открываются глаза. Верхний налет – все то, что казалось рациональным, – стирается, и нашему взгляду представляется одно безумие. Сьюзен поворачивается ко мне:
– Почему сейчас? – спрашивает она. – Почему только сейчас ты решил увидеть то, что всю жизнь было у тебя под носом?
Я ощущаю пустоту. Мне нечего ей сказать. Все, что я чувствую, это потребность выпить.
