Чеви Стивенс - Беги, если сможешь
Я придвинула стул поближе и принялась изучать ее руку — изящные пальцы, короткие ухоженные ногти. Она следит за собой, чего не делала в пиковые моменты своей наркомании. Кожа у нее была чистая, без единого прыщика. Я вновь спросила себя, что же стало причиной передозировки. Глядя на ее спящее лицо, на то, как вздымается ее грудь, я впервые за долгое время молилась Богу — в которого не до конца верила.
«Прошу, не забирай ее! Дай ей еще один шанс».
Два часа спустя я почувствовала, что она пошевелила пальцем. Потом у нее дрогнули веки. Неужели приходит в себя? И тут Лиза распахнула глаза — зрачки у нее были расширены, на лице написан ужас. Увидев что-то у меня за плечом, она принялась вырываться, сдирать с лица дыхательную маску. Монитор яростно запищал, сигнализируя о том, что у нее участился пульс. Я схватила дочь за руку:
— Перестань, ты поранишься!
Она вырвалась. Я пыталась удержать ее, но она отбивалась, издавая глухие стоны. Высвободившись, она ударила меня по носу. И тут сзади раздались шаги.
Две медсестры схватили Лизу за руки — она в ужасе вырывалась и стонала, глаза у нее закатились так, что видны были только белки. Я отступила — адреналин продолжал поступать в кровь, и у меня шумело в ушах. Эта обезумевшая женщина была моей дочерью!
Через несколько минут им удалось успокоить Лизу.
— Вы в больнице, вас привезли без сознания. В вашем горле трубка, чтобы вы могли дышать. Вы в безопасности. Мы вас отпустим, когда вы успокоитесь.
Она перестала вырываться и кивнула. Медсестры ослабили хватку. Лиза по-прежнему часто дышала, но взгляд ее стал более ясным. Ей отключили дыхательный аппарат, проверили уровень кислорода, после чего начали задавать вопросы и попросили двигать глазами или сжимать руки вместо ответов. Прежде чем вынимать трубку, надо было убедиться, что она сможет дышать сама.
Полчаса спустя врач привел специалиста по ИВЛ, тот подтвердил, что Лизу можно отключать, и у нее из горла вынули трубку. Врач спросил, можно ли мне остаться в палате на время их беседы.
Я думала, что Лиза откажется, но, бросив взгляд в мою сторону, она хрипло сказала:
— Хорошо.
На самые простые вопросы она отвечала спокойно, но когда врач спросил, что она приняла перед приступом, Лиза смутилась.
— Я ничего не принимала.
Врач что-то записал.
— Что вы помните перед приступом?
Она поморщилась, силясь вспомнить.
— Не знаю. Это был день. Я пошла на причал… потом пусто.
— Когда вы поступили, мы проверили вашу кровь на наркотические вещества и ничего не обнаружили, — сказал врач. — Но внезапное возбуждение, агрессивность и потеря памяти указывают на гамма-гидроксибутират. На него мы обычно не проверяем, но недавно у нас было несколько детей-беспризорников…
Он умолк, глядя на нее с вопросительно поднятыми бровями. Я понимала, к чему он клонит.
Когда Лиза только начала принимать наркотики, я стала собирать информацию по этому вопросу и узнала о существовании гамма-гидроксибутирата — он подавляет центральную нервную систему, а потому популярен среди завсегдатаев баров и ночных клубов. Еще его называют жидким экстази. В малых дозах он действует как стимулятор и афродизиак и вызывает эйфорию. Но большие дозы вызывают головокружение, тревогу, нарушение зрения, проблемы с дыханием, амнезию, приводят к потере сознания и смерти. Тесты мочи его не определяли, поэтому мы никогда не были уверены до конца.
Лиза тоже понимала, на что намекает врач, и лицо ее залилось румянцем.
— Я завязала, — сказала она сердито и взглянула на меня. — Это ты ему сказала!
Врач равнодушно что-то записал.
— Вы помните, чтобы кто-то вас чем-нибудь угощал?
Сначала я не поняла вопроса, но потом вспомнила, что гамма-гидроксибутират называют «наркотиком для насильников». Неужели ее изнасиловали?
Пока я пыталась собраться с мыслями, на лице у Лизы промелькнуло непонимание, на смену которому быстро пришел страх, а потом — гнев. Глаза ее наполнились слезами, и она отрезала:
— Нет, и обсуждать это я не буду.
— Лиза, если тебя кто-то обидел… — вмешалась я.
— Следов насилия нет, — сообщил доктор.
— Я сказала, что не буду это обсуждать, — повторила Лиза.
Она явно что-то скрывала — может, вспомнила, что встречалась с дилером или со знакомым. Но давить на нее было бессмысленно.
Доктор закончил обследование, во время которого Лиза в основном молчала, и сказал, что хотел бы оставить ее на ночь в больнице и понаблюдать. Она кивнула и отвернулась к стене.
— Лиза, я на секунду выйду и сейчас же вернусь, хорошо? — сказала я.
Она промолчала.
Когда я вернулась в палату, Лиза уже спала. Я села рядом с койкой и взяла ее за руку, понимая, что стоит ей проснуться, и мне будет отказано и в этой малости. У нее на мизинце был шрам в форме полумесяца — в детстве она прищемила палец дверью фургона. Она плакала и кричала, но больше никогда не хлопала дверьми. Может быть, этот случай послужит для нее звонком, и она поймет, что надо начать лечение. Мне хотелось, чтобы она поехала ко мне, но заставить ее было невозможно. Я пригладила ей волосы — на ощупь они были мягкими и шелковистыми. Значит, она все-таки следит за собой. Глядя на нее, я почувствовала, как в глазах закипают слезы.
Что же с тобой произошло?
Через некоторое время я попросила медсестру передать в отделение психиатрии, что завтра я не смогу прийти на работу. Старшая сестра принесла мне одеяло, и я заснула в кресле. Несколько часов спустя я услышала, что Лиза зашевелилась, и тут же проснулась. Она наблюдала за мной.
— Привет, милая. Как ты?
— Горло болит, — хрипло ответила она.
— Я принесу тебе воды со льдом.
Когда я вручила ей стакан, она спросила:
— Когда мне можно будет уйти?
Дождавшись, пока она выпьет воды и положит голову на подушку, я ответила:
— Тебя, видимо, выпишут завтра. — Я взглянула на часы, было уже три утра. — Это скоро.
К следующей части надо было подготовиться. Мне не хотелось спрашивать, что произошло, — это настроит ее на агрессивный лад. Потребовать, чтобы она поехала ко мне домой, я тоже не могла. Я тосковала по тем дням, когда могла просто схватить и унести ее. Теперь она сама принимала решения.
— Ты не хочешь немного пожить у меня?
Судя по всему, она раздумывала над моими словами, но в ее глазах было еще что-то. Страх? Я подавила в себе желание немедленно начать настаивать, упрашивать, ругаться, спорить и умолять.
— Ладно, — прошептала она.
Меня охватило облегчение. Но прежде чем я успела порадоваться, она сказала:
— Только никаких вопросов.
Я кивнула и спросила, не помочь ли ей чем-нибудь. Она захотела в туалет, поэтому я помогла ей выбраться из кровати, после чего мы смотрели телевизор, пока она снова не заснула. Несмотря на ужасный повод, я была счастлива побыть с дочерью. Сегодня мы провели рядом времени больше, чем за последние несколько лет. Мысленно я уже готовилась к предстоящим дням — это будет непросто. Если она снова вернулась к наркотикам, у нее будет скакать настроение, она будет срываться и, судя по прошлому опыту, в основном на меня.
В детстве она была чудным ребенком, молчаливой, но ласковой девочкой: она обожала ходить за руку, сидеть у меня на коленях, забираться к нам с Полом в кровать. Она любила всех животных без разбора и заботилась обо всех своих друзьях — если кто-то казался ей грустным, она тут же звала его к нам на ужин. Одно время она то и дело теряла одежду. Когда я наконец поинтересовалась, что происходит, она сказала, что отдает все однокласснице, с которой плохо обращаются родители. Я гордилась ее добротой, но вместе с тем опасалась, что кто-то ею воспользуется.
— Боюсь, что однажды она попытается спасти мир, — сказала я как-то Полу.
— Даже интересно, в кого это она такая, — заметил он.
Мы посмеялись. Я с радостью понимала, что эта черта в ней — от меня.
Это было давно.
Проспав пару часов, я проснулась от возни Лизы. Пока она принимала душ, я сходила к себе в отделение, чтобы убедиться, что меня есть кем заменить. За стойкой меня с сочувственным видом встретила Мишель. «Интересно, насколько она в курсе происшедшего?» — подумала я.
— Все в порядке? Слышала, у вас заболела дочь.
Хотя мне нравилась Мишель, я не собиралась рассказывать ей о проблемах Лизы.
— Все в порядке. Я сейчас повезу ее домой.
Я взяла блокнот, и мы заговорили о пациентах. Мишель держалась дружелюбно, но я видела, что ее мучает любопытство и немного — обида. Мне было жаль, но говорить на работе о личных проблемах я никогда не умела. Когда я проходила мимо кабинета Кевина, он выглянул из-за двери.
— Показалось, что услышал ваш голос.
— Да, только я уже ухожу.
Склонив голову, он разглядывал мое лицо.
