Майкл Дибдин - Медуза
Схватив сумку, Клаудиа вскочила, бормоча, что ей нужно отлучиться в дамскую комнату, обошла стол и протиснулась за спиной Дзена. В следующий момент она была уже в дверях, а еще через секунду сломя голову бежала к пристани, находившейся метрах в тридцати от бара. Спасительный паром собирался отойти от причала. Она бешено замахала руками и закричала, чтобы палубный матрос заметил ее и не поднимал трап, пока она не взойдет на борт.
Тот заметил. Задыхаясь, Клаудиа процокала каблуками по короткой лестнице, которая вела в носовой салон, и там рухнула в кресло. Моторы натужно взревели, потом рев сменился размеренным гулом. Ей удалось!
Ему тоже, вынуждена была признать она, увидев мужскую фигуру в дальнем конце пустого салона. На миг она испугалась, что Дзен набросится на нее так же, как Гаэтано, когда она сообщила ему о своей беременности: тот хлестал ее по щекам и бил кулаками в грудь, визжа: «Шлюха!»
Ничего подобного не произошло. Дзен уселся напротив совершенно спокойно, как обычный пассажир, возвращающийся в Лугано. Пришел стюард, прокомпостировал ее обратный билет, продал Дзену билет в один конец и вернулся к своему коллеге в рулевую рубку, оставив их наедине.
– У него была татуировка?
Ничего не говорить!
– На теле, которое нашли и которое пытается востребовать ваш сын, была татуировка. Женское лицо.
Ничего не говорить!
– Такая же, как у Несторе Сольдани – еще одной лошадки из «конюшни» вашего мужа. Я сегодня беседовал с его вдовой.
– Вдовой?!
– Сольдани, известный также как Нестор Мачадо Солорсано, был убит несколько дней назад. Взорван в собственном автомобиле, когда возвращался после встречи с неизвестным лицом или лицами.
Клаудиа встала. Они находились в доброй сотне метров от восточного берега озера, но теперь уже, несомненно, в швейцарских водах, и она могла, наконец, выплеснуть весь свой гнев.
– Я не желаю больше слушать этот вздор! Довольно с меня ваших трюков и намеков, вы поняли? Он просто упал с лестницы! Вот что случилось, и у вас нет никаких доказательств, что это не так. К тому времени он уже был калекой, прости Господи! Он упал с лестницы! Так сказано в выводах следствия, проведенного по горячим следам, и никакого другого никогда не проводилось, ни разу за все эти годы. Как вы смеете всюду совать свой нос и снова копаться в этом чудовищном деле, к тому же на территории зарубежного государства, куда я приехала отдохнуть, чтобы обрести хоть чуточку покоя и радости после стольких страданий? Как вы смеете! У вас нет здесь никаких полномочий. Швейцарцы не доверили бы вам и туалеты чистить в их стране!
Паром подходил к берегу. Взбежав по лестнице, Клаудиа вышла на палубу. Дзен последовал за ней и догнал ее, когда паром уже причаливал.
– Сеньора… – начал было он, но она резко оборвала его.
– Заткнитесь! Оставьте меня в покое! Вы бандит, как все полицейские. Но меня вы не запугаете! Слышите? Я прожила свою жизнь, и мне нечего стыдиться. Идите к черту! Идите на…! – выругалась она. – Вы ничего не можете со мной сделать!
Палубный матрос с тревогой наблюдал за ними, пытаясь понять, что происходит. Клаудии пришло в голову, что со стороны эту сцену можно было расценить как классическую ссору любовников на пороге разрыва. Спустившись по трапу, она зашагала прочь по тенистой аллее. Дзен даже не пытался ее догнать, но его голос отчетливо прозвучал с палубы парома, отправившегося к своей последней остановке в центре города:
– Я с вами ничего делать не собираюсь.
Слова были утешительными, но имели тревожный подтекст. Только несколько секунд спустя она поняла какой. «Non ti faccio niente, io». Эта формула принята только между членами семьи, близкими друзьями, по отношению к людям, стоящим ниже на социальной лестнице, к коим вы снисходите. Ну и выдержка! Ударение на личном местоимении сообщало ее тревоге иное измерение. «Я не собираюсь ничего с вами делать» – а кто собирается? Может, он хочет попросить помощи у начальника местной полиции? Смешно. Швейцарцы славятся болезненной независимостью и знаменитой на весь свет бюрократией. Дзену пришлось бы собрать все мыслимые и немыслимые документы и перевести их на три языка, прежде чем они хотя бы допустили мысль о возможности рассмотрения вопроса об аресте иностранной туристки, охотно тратящей свои деньги и никому не доставляющей никаких хлопот на их территории.
Клерк за стойкой вручил ей ключ с той изысканно скромной, но при этом дружеской обходительностью, которой весь персонал отеля был, казалось, наделен от рождения. Конечно, Клаудиа исправно раздавала щедрые чаевые. Она могла себе это позволить. Размер ее состояния, когда было оглашено завещание Гаэтано, сильно ее озадачил. Откуда столько денег? Уж конечно, не из его офицерского жалованья. Она спросила Данило, но тот лишь невнятно промямлил, что это одно из тех служебных дел – а сколько их было на его веку! – в которые лучше не углубляться.
В номере, безукоризненно убранном в ее отсутствие, Клаудиа открыла окна и дверь балкона, выходившего на озеро. Потом позвонила в «обслуживание номеров» и заказала шотландскую копченую лососину, зеленый салат и бутылку шампанского. Печальный ужин пожилой богатой вдовы. Ну и пусть. Обычно она не пила в одиночестве, что бы там ни говорил подлец Данило, но сегодня ей хотелось немного захмелеть. После того, что ей пришлось только что пережить, она это заслужила.
Выглянув на балкон, она почувствовала поднимавшиеся от озера неприятные испарения, напомнившие ей запах давно не чищенного комнатного аквариума. В неподвижной водной глади отражались огни казино на противоположном берегу. Что имел в виду Дзен, когда сказал, что ее муж играл в игры, в какие не играют в казино? Гаэтано никогда не понимал страсти к азартным играм, а вот она сразу ее почувствовала. Игра придавала жизни смысл, пусть ненадолго, пусть потенциально, и могла потребовать за это высокую цену. Но никакая цена не казалась слишком высокой за обретение этого смысла, ничто не могло его заменить. Чего стоили деньги по сравнению с этим бесценным даром? Неважно, проиграл ты или выиграл. Просто что-то происходило, и на эти несколько часов жизнь становилась упорядоченной, независимо от того, печалился ты или ликовал. Это напоминало секс. Да, вот единственное, что могло сравниться с игрой.
Послышался робкий стук в дверь, официант вкатил и номер тележку с ужином. Как только он вышел, получив щедрые чаевые, Клаудиа набросилась на лососину и откупоренную бутылку шампанского с той страстью, с какой овладевал ею Леонардо незадолго до того, как охладел и бросил ее, желая прервать отношения прежде, чем у него пропадет аппетит.
Удовлетворив свой, Клаудиа, слегка отрыгнув, подумала, что еда была отличная. И завтра будет такая же, и послезавтра… А вот игры больше не будет. Никакой иллюзии смысла, даже мимолетной. Она вышла на балкон, прихватив бутылку и бокал. Далеко внизу веерообразный рисунок брусчатки, казалось, едва заметно колыхался, будто птичьи крылья. Клаудиа поняла, что немного опьянела. Она никогда не боялась высоты.
Над миазмами, восходившими от озера, плыли звуки одинокой скрипки – кто-то играл в нижнем номере, а может, смотрел по телевизору кино или передачу, сопровождавшуюся скрипичным соло. Встреча с полицейским казалась ей теперь такой же далекой, как собственное детство. Она начала тихо бормотать немецкую колыбельную, которую напевала ей мать. Родители Клаудии встретились в Альто Адидже незадолго до войны. Мать почти без акцента говорила по-итальянски, но ее родным языком был немецкий. Однако отец Клаудии запретил разговаривать в доме по-немецки, так что эта колыбельная оставалась секретом матери и дочери и оттого была ей еще более дорога.
Какие же там слова? Позднее мать утверждала, будто это стихи знаменитого поэта, но у нее всегда были претензии на интеллектуализм, к тому же стихи были слишком просты и безыскусны, чтобы предположить, что они когда-либо вообще существовали в письменной форме. Несмотря на то, что мать тысячу раз напевала ей эту песню, Клаудиа помнила лишь отдельные фразы и слабо представляла себе, что они означают. «Nun der Tag mich mud gemaht… wie ein mudes Kind… Strin, vergiss du ailes Denken…» [29] Что-то о детях, уставших на исходе дня, и о том, что пора заканчивать все дела и размышления и отправляться на покой.
Если бы Клаудиа могла! Она знала: появление Дзена – предзнаменование. Полицейский думал, что он такой умный, особенно когда говорил о Леонардо, Нальдино и Несторе, но Клаудиа видела его насквозь. Обнаружение тела Леонардо безусловно вызовет новое расследование всех обстоятельств, связанных со смертью Гаэтано. Придет новый человек, гораздо лучше информированный о деле Леонардо. Он будет неподвластен давлению, оказанному в свое время на инспектора Бойто, и сразу докопается до истины. Можно сколько угодно твердить о том, что он будет бессилен, пока Клаудиа остается и Швейцарии, но не может же она вечно жить в отеле. Л как только она вернется домой, он будет ее уже там поджидать. Ее могут арестовать даже на границе. И что ее ждет? Двадцать пять лет? Пожизненное заключение? Она умрет в тюрьме.
