Хуан Марторель - Маска майя
С самого начала Хулио Ривера выступил за прекращение поисков нефритовой маски. «По существу, это всего лишь химера», — сказал он, предложив вернуться в Белиз и там ожидать новостей от Ги. Однако вскоре он понял, что Николь и Аугусто Фабрисио были с этим не совсем согласны. Жан и Пьер предпочли пока не высказывать своего мнения. «Решение принимать вам» — таков был их аргумент.
— Хулио, — сказал гватемалец, — я ни в коем случае не хочу делать что-либо, что подвергало бы опасности Ги, но я также не настроен слепо подчиняться приказам каких-то негодяев. Мне не нравится, когда мне навязывают чужую волю. Сейчас у нас есть преимущество, и мы должны использовать его: они не знают, как мы отреагируем на похищение. Никто не шпионит за нами из сельвы, чтобы рассказать им об этом, а иначе мы бы сразу же заметили соглядатая.
— А вдруг шпион находится среди нас? — пробормотал мексиканец.
— Да, может быть. Хотя, скорее всего, этим человеком был Хорхе, а сейчас его здесь нет. Как бы там ни было, если мы решим воспользоваться этим случаем, мы должны сделать так, чтобы он пришел к выводу и сообщил своим сообщникам, будто мы уезжаем домой.
— Сначала заехав в Караколь… — Николь решительно кивнула головой, понимая, что задумал Фабрисио. — Таков твой план, правда?
— Да, да! — Его усы разошлись в стороны, открывая застенчивую улыбку. — Наше желание попасть в Караколь будет выглядеть естественно, потому что оттуда легче добраться до шоссе. А там…
— Бог подскажет, — закончил Жан.
— Или наши три бога майя подскажут. — Голос Николь был твердым, как у человека, знающего, что он принял правильное решение. — Не будем о них забывать.
Когда они вернулись с развалин, к ним подошел один из проводников, только что возвратившийся с места стоянки автомобилей в паре километров отсюда, где были оставлены внедорожники.
— Нет одной из машин, — сказал он им. — Именно той, которую обычно вел Хорхе. Хорошая новость заключается в том, что остальные на месте.
Никто не удивился, хотя исчезновение автомобиля все же испортило и без того не радужное настроение членов экспедиции.
— Жан, скажи мне, что мы все делаем правильно. — Николь поправила маленькую подушечку, которую она подложила под спину, опираясь на дерево. — Я боюсь, что решение, которое мы приняли, было эгоистичным.
— Всякое мнение имеет право на жизнь, и все они приемлемы, но если это тебе в чем-то поможет, я скажу, что, когда Аугусто предложил проехать через Караколь, я готов был броситься ему в объятия.
— Да, я тоже. — Николь улыбнулась. — Я бы не смогла уехать домой в тот момент, когда мы так близки к финалу. Я только боюсь обнаружить, уже добравшись до большой пирамиды, что маска украдена.
— У нас целый день впереди, но осталось еще расшифровать заключительную часть текста с лестницы.
— Да, эти пресловутые цифры! — Николь раскрыла свою тетрадь. — 9. 11. 10. 14. 3. 11. 3. 14. Итак, они сгруппированы по парам, и каждые две пары соединены между собой.
Жан еще раз взглянул на рисунок, который сделала Николь, перенося в тетрадь нижние иероглифы четвертой ступеньки:
— Увидев их, Хулио вспомнил, что эти числа всегда казались странными археологам. Считалось, что они указывают на количество врагов, взятых в плен в битве, или нечто подобное. Ясно, что сейчас он так не думает.
— Плохо то, что у нас нет ни одной идеи. Вряд ли это пустое помещение на вершине пирамиды даст нам решение.
— Ладно, посмотрим, Николь. До сих пор нам удавалось расшифровать все послания; верь в себя. Я в тебя верю. Что-нибудь обязательно придет тебе в голову.
Девушка улыбнулась снова и взяла его руку в свои.
— Не знаю, Жан. Впервые за последнее время я чувствую, что запуталась, и не только из-за всего того, что с нами происходит, хотя я думаю, что это тоже имеет значение. Но речь идет о чем-то более внутреннем, как будто во мне закрылась дверь. Или открылась, не знаю. Потому что я смотрю по сторонам и у меня ощущение, словно я смотрю на посторонних.
Жан непонимающе взглянул на нее.
— Люди, дорогой, — продолжила она. — Точнее, человечество. До сих пор я всегда считала себя частью человечества. Люди могли быть красивыми и уродливыми, высокими и низкорослыми, хорошими и плохими… но я принимала их всех, и это меня не беспокоило. Мне нравилось быть частью человечества. А теперь все вокруг кажутся мне посторонними, как будто из другого мира.
— Ты имеешь в виду Ги, не так ли?
— Нет, нет. Ладно, я предполагаю, что тут есть и его вина, но не только. Хулио, Аугусто тоже… Но не ты, — добавила она с улыбкой, заметив, какое выражение появилось на лице жениха. — Я хочу сказать, что думаю о них, вижу в них людей образованных, сердечных… даже друзей, но при этом таких, с которыми у меня нет ничего общего и которых я, по сути дела, интересую очень мало. Возможно, потому, что я немного подавлена, но я вдруг стала воспринимать людей как очень маленькие острова, затерянные в огромном океане. Не знаю…
— Но ведь человечество не изменилось за последние дни. И скажу тебе, что наши спутники — не самые худшие его представители.
— Да. Ясно, что изменилось мое восприятие. И поэтому я немного грущу. Мне бы хотелось, чтобы мы перестали быть такими эгоистичными. Иногда мне не слишком нравятся люди. Нет, я не забываю, что сама являюсь человеком. Ты веришь, что в будущем люди станут другими?
— Не похоже, что природа собирается изменить нас, если ты это имеешь в виду. — Жан поразмыслил некоторое время, прежде чем дать ответ. — Наш вид научился продлевать свое существование независимо от окружающей среды, и генетические изменения тут ни при чем. У меня такое впечатление, что эволюция человека уже завершилась… если не случится катаклизм.
Оба какое-то время сидели молча, держась за руки, созерцая море зелени, раскинувшееся перед ними.
— Только у человеческого существа есть ключ от самого себя… я верю. — Голос Жана звучал мягко, в то время как его глаза с нежностью смотрели в глаза девушки.
— О чем это ты?
— О генетике, генетических исследованиях, Николь. Если стремиться к этому, человек будет в состоянии создать нового человека. И думаю, что в будущем так и случится.
— Но что-то я не замечала, чтобы те, кто нами правят, очень ратовали за это. Смотри, каждый раз, когда затрагивают этот вопрос, поднимается волна протестов.
— Медицинские исследования запрещались на протяжении веков. Тогда были религиозные возражения; теперь этические соображения… По существу это одно и то же. Все сводится к тому, что человек придает себе слишком много значения. Ты говорила, что мы эгоисты, Николь. Нам также очень сильно не хватает скромности.
— Ладно, я согласна. А как по-твоему, это не изменится? Тогда я не вижу решения.
— Твоя взяла! — Жан засмеялся. — Но я верю, что в конце концов наука возьмет верх; у интеллекта есть огромный потенциал. Мне представляется, что появится какое-нибудь правительство, которое будет покровительствовать серьезным исследованиям по генетике, и с того момента все станет возможным.
— Это должно быть выгодным делом. Уже не существует великих меценатов.
— Выгодным? Но это же философский камень! Скажи человеку, что исчезнут многие болезни из тех, от которых он сейчас страдает, что он станет сильнее, умнее и будет жить гораздо дольше, и он отдаст все, что угодно, чтобы достичь этого.
— Красивая утопия. Если бы мы сейчас начали жить, скажем, в два раза дольше, наша социальная система и наша цивилизация потерпели бы крах.
— Это так. — Архитектор пожал плечами. — Поэтому перемены будут постепенными. Мы этого не увидим.
— Жаль! Но в будущем, которое ты планируешь, люди на самом деле изменятся: станут более высокими, более красивыми, более сильными… но также и более злыми.
— Нет, нет. Есть также гены, которые регулируют наши инстинкты: алчность, эгоизм, агрессивность. Исследования в этой области станут важнейшими для будущих поколений.
— Не знаю. Мне кажется, это все из области научной фантастики.
Жан посмотрел на нее с притворной серьезностью, а потом рассмеялся.
— Я тебе кое-что скажу, Николь: мне тоже так кажется.
23
Город майя Караколь, 628 год н. э.
Белый Нетопырь видел, как к нему приближается группа людей, которая направлялась к тропинке, ведущей из Караколя на восток, углубляясь в лес. Это был один из выходов из города, которым мало кто пользовался, потому что по этой тропе нельзя было добраться до другого города, а только до плантаций кукурузы, лежащих в той стороне.
Но в тот день это место было важным, поскольку на пьедестале, расположенном на перекрестке, вскоре должны были установить изображение Ицамны, бога-создателя. Статуя будет приветствовать новый год, а лик бога, направленный в сторону восходящего солнца, напомнит всем, что грядет год ламат.
