Екатерина Костикова - Лапник на правую сторону
«По народному воззрению, – писал Зеленин, – смерть колдунов никогда не бывает естественною, а потому хотя бы колдун, упырь или ведьма умерли в глубокой старости, но они относятся по своей смерти не к родителям, а к мертвякам, или заложным.
Заложными такие покойники называются потому, что в древности на Руси их не закапывали в землю, а закладывали ветками в специально отведенном для этого месте, подальше от жилья. Издавна считалось, что такие покойники – нечистые, недостойные уважения, вредные и опасные. Все они доживают за гробом положенный им при рождении срок жизни, то есть после своей насильственной смерти живут еще столько времени, сколько прожили бы на земле в случае, если бы смерть их была естественною. Живут заложные близко к людям: на месте своей несчастной смерти или же на месте своей могилы. Они сохраняют по смерти и нрав, и все жизненные человеческие потребности, и особенно – способность к передвижению. Часто показываются живьем людям и при этом почти всегда вредят им. Дело в том, что все заложные покойники находятся в полном распоряжении у нечистой силы; они по самому роду своей смерти делаются как бы работниками и подручными диавола и чертей, и все действия заложных направлены ко вреду человека. Встреча с таким покойником, по народным верованиям, почти непременно приводит к болезни либо смерти живого человека…»
Дочитав к утру зеленинскую книжку, Дуся завалилась на диван, намереваясь поспать часов до двух дня, после чего вернуться к делам. Однако злой рок распорядился иначе. В десять Леруся сунула под ухо племяннице телефонную трубку в которой что-то громко мурчало. Когда Дуся очухалась наконец, она поняла, что это не мурчит, а разговаривает какой-то мужик. Мужик рассказывал, как рад ее слышать. Пламенная Слободская довольно грубо прервала его:
– Простите, а с кем я говорю?
Оказалось, говорит она с драгоценным Андреем Петровичем, которого второй день безуспешно разыскивала насчет заложновских дел.
Андрей Петрович был руководителем пресс-службы ФСБ и при этом глубоко вменяемым человеком. Периодически они с Дусей оказывали друг другу услуги. Андрей Петрович разыскивал для нее нужную информацию, а Дуся писала разгромные статьи о неприятных ему эфэсбэшниках.
– Андрей Петрович, миленький, хотела попросить об одолжении, – запела Слободская медовым голосом. – Мне тут рассказали замечательную историю, я бы с удовольствием сделала из нее очерк. Но без вас не обойтись.
На изложение таинственной истории покойного профессора Покровского и рассказ о мытарствах его вдовы у Дуси ушло семь минут. Андрей Петрович обещал посмотреть, что можно сделать.
– Если материалы без грифа «секретно» – все тебе будет, дорогая, – заверил он.
– А если с грифом? – поинтересовалась дорогая.
– Тоже будет. Но мы с тобой тогда не знакомы, – ответил Андрей Петрович.
Все же он действительно был славный человек.
* * *Соня Богданова не могла встать с постели. Да что там, она головы поднять не могла. При попытке встать все перед глазами плыло, ноги подкашивались, и Соня падала обратно на подушки, вся в холодном поту. К середине дня она кое-как, ползком, добралась до туалета. Это, видимо, стоило ей последних сил, потому что очнулась Соня посреди коридора. Лежала, уткнувшись лицом в коврик возле двери. Сколько времени ушло на то, чтобы снова добраться до дивана? Час? Два? Весь вечер? Соня не знала. Она теряла сознание, снова выныривала на поверхность, плакала от бессилия… Обратно к дивану было очень нужно. Там лежал телефон. По телефону можно вызвать «скорую».
Лежа в коридоре, Соня сквозь уплывающее сознание слышала далекие телефонные звонки. С работы звонить, наверное, не могли – сегодня она не дежурит. Хотя, кто знает. Может, выходные уже прошли, и надо на дежурство, а потом – к Вольскому, ставить капельницу.
Про Вольского думать нельзя. Думать надо о том, что если она умрет одна в пустой квартире, и мама, вернувшись из Америки, найдет ее скрюченной в коридоре, у мамы определенно случится инфаркт.
Телефон все звонил и звонил. Но сколько Соня ни пыталась, дотянуться до него не получалось…
Она пришла в себя в кровати, под одеялом. На столике дымилась кружка с чаем, в прихожей кто-то разговаривал.
– Не волнуйтесь, – доносилось оттуда. – Скорее всего грипп, он сейчас ходит самый разнообразный. Уколы я сделала, давление уже в норме, просто присматривайте за ней. Давление меряйте каждые два часа, если снова начнет падать – дайте таблеточку.
Хлопнула дверь, послышались шаги, и над головой у Сони, словно в небесах плывущее, появилось лицо пламенной Слободской.
– Ну что, радость моя? – сказала Дуся гулким, как из бочки, голосом. – Получше тебе? Попить сможешь?
Соню подхватило под голову и подняло (голова немедленно закружилась), к лицу приблизилось облако пара, сухих губ коснулся край чашки, и Богданова, сделав глоток обжигающего чая, тут же без сил откинулась на подушку.
Дуся названивала ей весь вчерашний день, потом – весь вечер и полночи, потом – еще день. Мобильный был выключен. На работу Богданова не вышла. Тут Дуся забеспокоилась всерьез, и потащилась в Теплый стан.
Приехав, она обнаружила, что дверь не заперта, а Соня лежит на ковре у дивана. Рядом валялась телефонная трубка.
Через полчаса по квартире уже топала бригада «скорой», и врач искал вену на белой как мел Сониной руке.
У нее резко упало давление. Врач сказал, гитпотонический криз. Стимулирующий укол, полный покой, таблетки три раза в день, районный врач с утра – и к концу недели Богданова будет как новенькая. Ничего страшного.
Но Дусе было очень страшно. Особенно, когда она увидела Соню, скорчившуюся на полу. О том, чтобы спокойно ехать домой, снова бросив медсестру Богданову одну в квартире, не могло быть и речи.
После визита «скорой» Соне стало чуть лучше. Уколы подействовали, она порозовела и могла уже почти самостоятельно добраться до туалета.
– Когда твоя мама приезжает? – спросила Дуся.
– Не знаю, – ответила Соня слабым голосом.
– Ну не завтра?
Нет, мама не приедет ни завтра, ни через неделю. Самое раннее – после Нового года.
– Хорошо, – кивнула Слободская. – Тогда будешь болеть у нас.
Она уже перетряхивала шкаф, складывала в сумку Сонины пижамы, теплые носки и еще какую-то ерунду.
Через полтора часа они прибыли на Чистопрудный.
Если это был грипп, то очень странный. Температура у Сони не поднималась выше тридцати шести, давление оставалось удручающе низким, и Соня видела все вокруг будто в тумане.
Районный доктор, правда, уверял, что причин для беспокойства нет. Он прописал какой-то хитрый укрепляющий чай, на всякий случай взял анализ крови и велел соблюдать полный покой.
Не удовлетворившись этим, Дуся решила позвонить доктору Кравченко, личному врачу Вольского, с которым она познакомилась в Заложном.
Борис Николаевич звонку Слободской обрадовался. Ничего удивительного. Сердцеед и ловелас, он еще в Заложном начал с Дусей кокетничать. Дуся пощебетала в трубу пятнадцать минут, рассказала, что ее подруге Соне плохо, и непонятно, чем она больна. Борис Николаевич ведь помнит Соню?
Кравченко сказал, что Соню, конечно же, помнит, поспрашивал, что назначил районный врач, назначения одобрил и обещал заехать.
* * *Третьего дня Вольский совершенно неожиданно нагрянул в офис и устроил всем страшенный разнос на пустом месте. С тех пор он орал, не переставая: на сотрудников, на заместителей и даже на водителя Федора Ивановича, чего раньше никогда не случалось. Федор молча бычился, на крики Вольского не отвечал, сотрудникам комментариев по поводу внезапного помешательства шефа не давал. Признаться, он и сам пребывал в некотором недоумении: как правило, Вольский орал исключительно по делу, а тут словно взбесился. Правда, когда Аркадий попросил Федора Ивановича прикрыть его от девушки Лены, с которой встречался последние полгода, водитель заподозрил, что умопомрачение Вольского как-то связано с амурными делами. Но проницательный Федор и представить себе не мог, что творилось у Вольского в душе на самом деле. Он натурально сходил с ума.
Три дня назад Соня сбежала. Сбежала прямо из постели, сбежала, ничего не сказав.
Ночью все было прекрасно, он знал это, чувствовал. Она отвечала на его поцелуи, была горячая, страстная, шептала слова, от которых кровь закипала в жилах, и хотелось то ли петь, толи сигануть с обрыва вниз головой. А когда Вольский проснулся, ее уже не было.
Он хотел знать, что произошло. Он не мог вот так, молча, расстаться. Пусть, пусть не любит. Но пусть скажет.
Сони нигде не было. Ни дома, ни на работе – нигде. Вольский дошел до полного безумия: на третий день он послал Федора домой, а сам вызвал такси и поехал к Соне в Теплый стан (адрес дали в больнице). Но дверь оказалась заперта. Вольский принялся трезвонить в соседние квартиры. Никто ничего не знал про Соню Богданову, кроме того, что она здесь живет.
