Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав
— Не вернутся. Скоро каникулы. Пусть ищут.
За окном лило, как из ведра.
— Я боюсь за тебя.
Люцина поднялась и крепко прижала подружку.
— Ничего не происходит, — говорила она. — И нечего бояться. А знаешь, — погладила она Беату по лицу, — ты все правильно сделала. Они отправятся за Госькой и пропадут там же, где и она.
— Правильно сделала, — повторила Беата, только это никак не избавило ее от страха. Она знала, что если Томаш с Михалом вернутся, Люцина спрыгнет, смоется, оставит ее одну, а если возникнет необходимость — то и выдаст ее.
* * *Неутомимый разум Адама привык к обращению в истинную веру, но теперь, когда обращенных стало больше, ему пришлось отвечать на вопросы. Люди нуждались во всех этих ответах, а сам он никак не мог их дать. А если бы даже и мог, то не знал бы — кому, ведь все же одинаковые, особенно теперь, когда уверовали. Господь не обращает внимания на личность. Иногда новообращенные не желали его отпускать. А что он мог сказать? Все слова Адама были ничем по сравнению с одним-единственным дыханием города.
Он тосковал и удивлялся этому. Всегда в его собственной голове был дом, но теперь, в толпе, он тосковал по местам уединения путника, по канаве, дереву, автобусной остановке. По местам, где с ним разговаривали животные, а сам он мог путешествовать, никем не обеспокоенный. Каким-то странным образом ему было известно, что все: начиная с пацаненка и кончая каким-нибудь старым хрычом, знают о нем что-то такое, что сам он, Адам, только предчувствует. Все они чего-то желают и требуют. Он был дорогой, картой, сокровищем, хотя сам он к такому никак не стремился. Эва его не понимала.
Они неустанно кружили возле него — одни и те же лица, позы, фигуры, воистину: одна и та же, только размноженная тень. И один вопрос, только заданный миллионами способов; один ответ, извлекаемый из Адама, только он его никак не высказывал. Он чувствовал себя мешком из кожи. Мешком для чего-то более важного, чем человек. Сердце его стремилось к Святому Вроцлаву. Адам глядел над головами людей, выглядывая таинственного мужчину с монетами, чтобы, раз уж пришел, он сказал: «Хватит, ты должен уйти. Твоя миссия исполнена».
Черный мужчина либо умер, либо позабыл; Адам и не знал, а существовал ли он на самом деле. Сам он знал о себе, что тоскует. И он ходил среди паломников: умерший среди живущих. Ему так хотелось бросить их, сбежать, войти в черные стены, в единственное место, способное успокоить его сердце, оставить весь мир за спиной. Отправиться туда, где нет ни боли, ни голода, а даже если они и имеются, то позволяют о себе забыть.
Каждый день, на переломе ночи, Адам становился перед Святым Вроцлавом, на самой границе между нынешним и вечным, и вечность эту он чувствовал гораздо лучше кого-либо, и он вытягивал руки перед собой. Парень чувствовал покалывание электронов и тепло, словно кончики пальцев были погружены в горячую воду; он щурил глаза, и хотя Святой Вроцлав никак не походил на солнце, он грелся лицом в его тепле. Он застывал так на какое-то время, делал шаг вперед и, стыдясь того, что сделал, падал на колени, прижимал лицо к земле. И молился, а точнее — проклинал:
— Почему так долго? Добрый Боже, Святой Вроцлав, разреши мне уйти отсюда и прими меня к себе.
А Вроцлав ему отвечал:
— Уже вскоре. Иди, спасай людей. Сколько только сможешь. День расплаты близок. Погляди! Он уже стоит рядом с тобой! — в подобные моменты Святой Вроцлав брал в свои ладони исхудавшее лицо Адама Чечары, слезящиеся глаза обдувал горячий ветер, сам же Адам никак не мог взять себя в руки и, трясясь, он падал на землю.
— Сколько еще? — спрашивал он.
— Потерпи. Подними голову. Погляди, где находишься. Встань. Ты справишься, именно ты. Сделай шаг вперед. Нет, только один. И запомни это место. Именно так. Завтра сделай очередной шаг точно с этого места. И таким вот образом мы будем вместе.
Адам покачнулся, словно пьяный, склонился, отошел и упал среди людей. Его уложили в каменном домике с центральным отоплением и ставнями, разрисованными персонажами из мультиков Диснея. Нашелся и врач. Адам слышал затухающий голос Святого Вроцлава: «Помни, в один день — только один шаг».
— Знаю, знаю, знаю, — ответил Адам и уплыл в темноту.
Его слова интерпретировались по-разному. Все знали, что Адаму чего-то известно, потому-то и ходили за ним, расспрашивали, вслушивались в его речи, и среди паломников распространился рассказ о тайне, которая вскоре должна быть открыта. Некоторые говорили, будто бы Солнце погасло, и что новое запылает здесь, в сердце Вроцлава; другие: что никакого всеобщего уничтожения и не будет, мир изменится совершенно незаметно, люди перестанут быть людьми, а дьявол спланирует с неба в железном корабле. Так, болтовня. Но Адаму не давали покоя, и впервые парень подумал, что Святой Вроцлав мог его и обмануть.
Он попеременно сомневался и верил. Каждый день десять-пятнадцать пилигримов направлялось в сторону Святого Вроцлава. Некоторые бежали. Другие шли прогулочным шагом, ползли, продвигались на коленях или подпрыгивали. Все они исчезали среди домов. Не возвращались. Адаму очень хотелось отправиться за ними. Терпеливость — это не добродетель, она словно вши, ее у него было сколько угодно. Каждую ночь отправлялся он на то же самое место и делал очередной шаг. Вообще-то, он немного обманывал, поскольку шаг был больше походил на шпагат. А потом появился кордон. Адам хотел было броситься на дубинки, но люди его оттащили.
С тех пор он только сидел на тротуаре по-турецки и глядел. Один раз в него выстрелили резиновой пулей, он не понял, за что. Адам перестал спать и только пялился на черные дома за спинами полицейских. Он рассчитал расстояние: пытался честно, а вышло оптимистически. Каждую ночь он делал про себя очередной шаг.
— Нет ни стен, ни ворот, ни помех, — обращался к нему Святой Вроцлав сквозь дождь, — ожидание не зло, если чему-то служит. Ничего не изменилось. Ежедневно — один шаг. Ты обязан ждать и высматривать знак.
— Что будет знаком? — спросил Адам. Пилигримы уставились на него, а унтер с другой стороны улицы приказал заткнуться. Только он не мог заглушить голос Святого Вроцлава, звучащий в голове Адама. Голос сообщил:
— Их будет двое.
Адам ждал.
* * *Томаш, который до сего времени считал, будто бы все можно купить, переживал разочарованность окружающим миром. Если бы только где-нибудь существовал океан водки, а в нем Марианская Впадина, заполненная спиртом, который был способен растворить тот облом, что встретил Томаша Бенера! Речь шла о моральном состоянии всего света. Но оно исправилось в самый неожиданный момент.
Все можно купить — если бы Томаш вновь народился на свет, эти слова он произнес бы первыми. Устройство делишек, подмазывание, обмен услугами вписаны в истинных поляков так же как пьянство и упоминание Матери Божьей ченстоховской. Из взаимных услуг и знакомств он выстроил планы для всех близких. Для Малгоси имелись ходы на четыре факультета в Университете, но теперь Малгоси уже нет. Нет, и наверняка уже и не будет.
Сначала тот полицейский. Он стоял на самом краю тротуара и, похоже, сам боялся. То было в первую ночь установления кордона. Они с Михалом не знали, что делать. Полицейские отталкивали людей, угощали дубинками, упаковывали в автозаки. Толпа разбегалась. Оставалось только ожидать и курить. Михал хотел пробраться с другой стороны.
— Успокойся. Я покажу тебе, как делаются подобные вещи. Нужно только немного подождать, — сказал ему Томаш. Так что они ждали, невыносимо, потому что в тишине. Полицейские из кордона разбирались с наиболее агрессивной частью паломников, а Томаш вытер лицо платочком, глотнул воды, сунул в рот мятную таблетку.
— Я с тобой, — предложил Михал. Томаш отрицательно покачал головой.
— Ладно, можешь идти сзади, — согласился он наконец, — только не говори ни слова.
Они пошли. Михал ничего не говорил, за то глядел и слушал, стоя шагах в десяти сзади. Томаш подошел к офицеру, шагами ксёндза, который как раз идет проверить, сколько там осталось на подносе денег. Полицейский, похоже, догадался, с кем имеет дело, потому что надел на лицо маску болезненного сочувствия, неохотно пожал протянутую руку.
— Что тут происходит? — спросил Томаш.
— А пан не знает?
Тот отрицательно покачал головой. Пауза. Томаш скорчил мину, как будто бы у него случился заворот кишок, и полицейский уже понадеялся на то, что нежелательный незнакомец уйдет. Томаш остался, и весьма подробно рассказал о том, кто он такой, и как его уважают люди. Он протер очки и вздохнул, указав на черный дом за спиной полицейского.
— Там моя дочка. Ее отнесли туда позавчера.
— Кто отнес?
Томаш вздохнул.
— Пан офицер, мне попросту необходимо туда войти.
А «пан офицер» тут же широко улыбнулся, и совсем не потому, что он был всего лишь сержантом. Беседа обрела смысл, и теперь ее можно было закончить.
