Джеймс Грейди - Бешеные псы
Чека продолжало затягивать его в свой водоворот. Но постепенно наклонные стены и безрассудное смешение красок упорядочивались: прямые линии вновь пересекались под правильными углами, узоры перестали казаться безумными. Он лежал лицом к наклонному железному выступу. Всякий раз, как он попытается лечь на эту койку, он будет скатываться с нее.
Эрик оперся о железную плиту. Левой рукой он ухватился за край, чтобы попытаться лечь на наклонную плоскость койки вопреки таким неоспоримым реальностям, как сила земного тяготения.
Чтобы заставить это сработать, подчиниться себе — и тогда на лице у него появилась нелепая ухмылка победителя.
Три дня спустя майор Аман заорал:
— Ты ничтожество! Ты подчиняешься всякому!
Эрик стоял в противоположном от кресла углу комнаты. Голый, на одной ноге, ковыряя пальцем в носу; от его бороды и волос пахло паленым.
— Мы рассчитывали, что ты перейдешь на нашу сторону! У меня будут неприятности из-за того, что ты сорвал эксперимент!
Совершенно голый Эрик стоял на одной ноге и ковырял пальцем в носу, как приказал ему случайно проходивший мимо охранник. Майор Аман не стал спрашивать голого, каково его настоящее имя — Ханс Вольф или нет — и работает ли он на ЦРУ. После откровения, постигшего его в чека, Эрик, конечно же, из повиновения ответил бы майору Аману на все заданные им вопросы. Но истязатель больше ни о чем его не спрашивал. Даже ковыряя пальцем в носу, Эрик знал, что от него исходит запах победителя.
— Встань на обе ноги, — приказал майор Аман в последний день. — И вынь палец из носа — руки по швам. Я вычеркиваю тебя из списка своих проблем. Больше никакого чека. Прими ванну. Отъедайся, отсыпайся, приведи себя в порядок, чтобы хорошо смотреться перед камерами. Скоро Саддам отправит приглашенных работников по домам — красивый жест с точки зрения отношений с общественностью. Садись на самолет и лети в Германию. Когда окажешься там, нас уже не будет волновать, что ты делаешь, поскольку теперь ты явный псих.
Эрик повиновался, и повиновение подтвердило его тезис: боль прошла. Поисковая группа ЦРУ подобрала его, когда он стоял на поребрике в ожидании разрешающего сигнала, чтобы пересесть на другой самолет в боннском аэропорту. Она же и доставила Эрика в Замок.
Где он повиновался всем приказам и распоряжениям. Где он нашел плавный ритм, помогавший ему вести вполне сносную жизнь. Когда в отделении появилась Хейли, Эрик снова стал задумываться то над одним, то над другим, высказывать свои мысли, у него появились желания. Однако он никогда не покушался на свой триумф — абсолютное рабство.
29
Холодно. Мокро. Темно.
Именно эти слова крутились у меня на уме, когда я стоял на берегу, прислушиваясь к плеску невидимых ночных волн.
Холодно. Мокро. Темно.
Слова, знакомые всем шпионам.
Холодно. Холодная война. Холодная безжалостность. Холодный мир невидимых битв, предшествующих оглушительному грохоту бомб и свисту пуль. «Холодно как в могиле».
Мокро. «Мокрое дело». Мокрая кровь. «Мокрушничать» — так шпионские службы распавшегося Советского Союза называли нейтрализации, заказные и незаказные убийства.
Темно. Темно, как «под прикрытием». Как в понятиях «черный рынок» и «теневая экономика».
Ступая по плотному песку, ко мне подошла Хейли. В свете полной луны ее обнаженные в улыбке зубы блестели, глаза светились ярче. Мы смотрели в колышущуюся ночную тьму, волны хлестали нас по ногам, соленые брызги летели в лицо. Мириады белых точек мерцали над нашими головами.
— Как думаешь, многие из этих звезд уже погасли? — спросила Хейли. — А мы стоим и любуемся их несуществующим светом.
Я промолчал.
— Знаешь, почему он всегда был и будет здесь — океан? — спросила она.
Я ничего не ответил.
Еще около дюжины волн обрушились на берег, и Хейли продолжила:
— Если бы он вышел из берегов, мы бы утонули.
Волны накатывались на берег, и ноги у нас были совершенно мокрые.
— Я пыталась тебя развеселить, хотелось, чтобы ты улыбнулся, — сказала она.
— Я слишком замерз.
— Иди в машину. — Хейли кивнула головой в сторону нашего угнанного «доджа», стоявшего на берегу в свете полной луны. — Зейн вызвался стоять на часах первым, он прячется с пистолетом вон за теми валунами. Через два часа его сменит Рассел. Ему так не терпится подержать пистолет, что он наверняка не проспит. Пошли обратно вместе. Притворись, что тебе нравится спать в машине, припаркованной на морском берегу.
Шумели волны.
— Чего ты все волнуешься? — спросила Хейли. — Мы уже и так попали в большую передрягу.
— Я просто хотел… — Дальше мне не хватило слов.
— Ну давай. Скажи девушке при лунном свете то, что она хочет услышать.
— Я хочу, чтобы это сработало. Даже если то, что мы сделали правильно, — это безумие. Мы ведь психи.
— Все до единого, — подтвердила Хейли.
— По собственной воле? — Я чувствовал, что каждое мое слово как удар кинжала.
— Какая разница? — парировала Хейли. — Это не твоя проблема.
— А мне кажется совсем наоборот.
— Какая разница? — повторила она. — В чем твоя настоящая проблема сейчас, теперь?
— Что, если я прокололся? С самого начала. Привез вас на этот чертов Лонг-Айленд, чтобы ждать, не готовит ли нам засаду нью-йоркская полиция. Если таблетки, которые ты достала, не окажут действия, то через три дня мы превратимся в развалины. Мы уже три дня в пути, а по сути, так никуда и не доехали. Что, если я целиком и полностью заблуждаюсь?
— По-твоему, доктор Ф. воскрес? — сказала Хейли. — Или это был массовый припадок галлюциногенной истерии?
— Нет, он мертв. Я сам был на его поминках.
— Нормально повеселились? — попробовала пошутить Хейли, но на моем лице не мелькнуло даже тени улыбки. — Так он все-таки умер или его убили?
Мое молчание подтверждало последнюю версию.
— И вместо того, чтобы подставиться, как они это и запланировали, мы дали деру, обвели всех вокруг пальца. Нас еще можно победить, но просто так мы не сдадимся. И почти все благодаря тебе.
— Но если я все же прокололся? Я забочусь не о себе, но все вы…
— Ты несешь ответственность за весь мир? — спросила Хейли. — Может, оно и хорошо. Только надо рассчитать силы. Если же ты рассчитаешь их неверно…
— Придется платить, — закончил я.
— Каждый платит.
Волны набегали на берег.
— Мы все это знаем, — сказала она. — Мы все подписались.
— А может, вам лучше все прикинуть и отступиться?
Волна за волной, волна за волной.
— Помнишь, Рассел по ошибке принял противозачаточную таблетку? — спросила Хейли.
— Да.
— И не хочет выбрасывать две оставшиеся.
— Так, выходит, он…
— Псих, — сказала Хейли.
Мы оба рассмеялись.
— Рассел воображает, что одна из них принесла ему пользу… даже если была предназначена совсем для других целей. А может, она и вправду сработала так, что его прорвало. Дело в том, что какая-то нелепая чепуховина подействовала после стольких лет правильного, но бесполезного лечения. Так или иначе, Рассел не желает выбрасывать две оставшиеся таблетки и говорит — забудьте. Разве такое забудешь?
— Что же он собирается делать?
Мы повернулись и посмотрели друг на друга в лунном сиянии.
— Все время таскать с собой эти сраные таблетки только потому, что, возможно, одна из них помогла ему, — ответила Хейли. — Даже если это не так, верность — отличительная черта Рассела. Так почему же ты думаешь, что он от нас отколется?
— Да, перед трудностями он не пасует.
— Все мы не пасуем.
Волны все так же набегали на берег.
— Так что ты не переживай, если в чем-то напортачил. У нас круговая порука.
Мы еще долго стояли на берегу. Я продрог до костей.
— Ты все еще думаешь о ней? — спросила Хейли.
— Не так чтобы очень, — ответил я, это была правда — правда пустого сердца. — Думать о ней я позволяю себе три раза в день. Первый — когда просыпаюсь. Потом снова, когда засыпаю и воспоминания оживают.
— А третий?
— Днем. Когда светло и я чувствую, что все еще жив. Это вроде… слезинки.
Мы пошли к джипу.
— А что, если бы ты никогда не умерла? — спросил я.
— Хотелось бы.
— Нет, — сказал я. — Положим, все твои «я умираю» — тоже безумие.
— О'кей. Положим. И что тогда?
— Тогда ты умрешь, как все, — когда положено.
— Да, — согласилась Хейли. — Ужас.
Песок хрустел у нас под ногами.
— Это правда, что ты рассказала про Рассела и белые таблетки? Или просто захотелось меня разыграть?
— А как ты думаешь? — улыбнулась Хейли.
30
Полоску берега, где я стоял накануне, заволокло серым туманом. Утренний прилив накатывался на берег стальными волнами. Наш угнанный джип тяжело катился по песку. Предел видимости у меня был ярдов пятьдесят; берег полого шел вверх к росшей вдоль шоссе чахлой траве. Я весь продрог. Каждый глоток воздуха пропах влажным песком и холодным океаном, при каждом выдохе вылетало небольшое облачко пара.
