Александр Терехов - Натренированный на победу боец
– Проявлялся интерес, – заключил Гонтарь. – Прозвучала информация. Готовы содействовать?
– А вот что я вам скажу, – тут же откликнулся Старый. – Вы сейчас же обещаете прекратить эту гнусную затею, или я немедленно даю телеграмму в Министерство здравоохранения, вызываю Госсаннадзор… Если учесть, что вы уже натворили, – вас будут судить!
– Что же, произошел обмен, – прервал Гонтарь. – Разойдись!
– Так, где ваш губернатор? Я иду к вашему губернатору, – повторял Старый расходящимся спинам. – Грызунов отпустить!
Витя складывал бумаги, Свиридов тушил свет, я присел на сетку с баскетбольными мячами, боле – никого.
– Вы, темень! – стонуще проговорил Старый. – Как вам… Что вы за люди?! Неужели – совсем ничего нет? Не боитесь – пусть, я обещаю: будут судить. Но, даже если б и дальше скрывали, вы неправильно посчитали, у вас ничего бы не вышло.
– Почему это?
– Понимаете, все не как хочешь. Даже трава растет по закону. Происходит лишь отвечающее правилам. Сжигать животных – изуверство.
Губин наклонил голову.
– Так где-то записано?
– Существуют Стокгольмские соглашения, ограничивающие жестокость дератизационных усилий.
– Запрещается применять клейкие листы. Об огне – ни слова.
– Соглашения готовили для душевно здоровых людей.
– Крыса меньше мучается, когда перестает свертываться кровь? Когда кальций закупоривает вены? Капкан перешибает шею?!
– Вы не смеете сравнивать! – шагнул к нему Старый, клокоча. – Нам все можно! Мы… Людям чище! Вы – ради лжи… Вы бросаете на дома, детские сады, поликлиники, столовые, вы не представляете скачок численности через месяц! Как смеете сравнивать?!
– Можно до посинения спорить: мы врем или Москва вынуждает, – спокойно отвечал Губин. – Что вам наш город? Нам больше негде жить. И зависим от любого дурака из свиты. Президент объявит Светлояр национальным достоянием – мы вместо бараков построим дома, детские сады, чтоб всем хватало. Хотя бы один бассейн, онкологическое отделение в больнице. Нашим это важней, чем крысы.
– Это что ж такое? Я ему твержу… Мы же не дадим! И, само собой, – не получится. И не дадим!
– Тут все в наших силах, – слабее сказал Витя. – Давайте больше не встречаться.
– Витя, Витя, как же вы не поймете? – Старый задержался на выходе. – Законы, которые мы имеем честь здесь представлять, не перестанут действовать с нашим отсутствием.
На лестнице я попытал Свиридова:
– А на самом деле – что?
– Я точно не знаю, – признался прапорщик. – Лично я думаю: сперва чистим середку, затем – город, область, оттесняем к границам и пожаром вернем крыс Европе! Она ответит за Петра! Парень еще в генералы выйдет. Мужики, ну вы поняли, как я к вам. Но за крыс вы понапрасну, ей-богу, вам зазорно, у самих руки по локоть. Чего ломаться, как девчонке, когда в рост сквозь рот мостовую видать?
Ветер застудил, мы прятались за стеклянной щекой остановки, дорога впереди утыкалась во мглу, дорога назад растворялась во мгле. Свиридов воткнул в зубы вампирский клык сигареты, качнул вверх рукой, и с хлопком расцвел над ним кусочек ночного неба – зонтик. Я так замерз.
Губин – натренированный на победу боец Время «Ч» минус 5 суток
– Что кашляешь?
Я проснулся. Старый натягивал сапоги. Что сказал?
– Иду к губернатору. Полночи не спал, продумывал. Или они дают задний ход, или мы немедленно уезжаем, а там… Завтракай.
Я оделся от холода и полчаса стыл на кровати. Пока не вспомнил. Надо выломать палку. Спустился в подвал. В нору наставил фонарь; забылся, словно у костра, – к фонарю вынеслись мохнатые пылинки. Я погрузил руку в свет и замкнул пальцы, размазав по ладони две черные крапины. Поднес ближе: все так. Трупные мушки. Нагнулся к норе, мелкими всхлипами понюхал. Пахнет падаль.
Сегодня так запахнет все, и хлеб, вода. Я выломал из куста крепкую палку, ободрал сучки, последний оставил и укоротил – вроде крючка.
Напрасно ломал такую длинную: она умерла близко, достать рукой. Умерла. Рвота, жажда, судороги, живот болит.
Я постучал в банковское окно, выглянула Алла Ивановна – я помотал нагруженной палкой, как флажком, – она захлопала в ладоши.
Старый уже вернулся. Он нарядился в свежую рубаху и разгружал тумбочку.
– Собирайся и ты. Губернатора нет. Оказывается, у них гарнизонное собрание уволило губернатора. Вместо него Гонтарь. Говорить не с кем. Я сказал, что мы уезжаем. Чтоб принесли деньги.
Я уложил в сумку бритву, мыло, помазок, зубную щетку, кружку, снял с батареи подсохшие носки.
– Успел. Думал, не застану, – отдышливо пробормотал Клинский и притворил дверь за собой. – Очень приятно было… Редко встретишь с переживаниями, м-да… После таких встреч хочется работать. Хотелось бы с вами еще поработать. Присядем на дорожку?
Присели вокруг стола. Клинский невесело протянул:
– А я остаюсь. Ночь ездил по колхозам, разместили людей, матрасы, лекарства, внутренние войска. Первые потери. Две старухи не выдержали. Напряжение: спать не могу. Начальство у нас новое, всюду фуражки – как бы не переборщили… Опять дурацкие письма.
– Что пишут?
– Все про убийство: деньги за Президента будут в синей «Ниве». Беспрепятственно покинут город дорогой на Любовку, пост ГАИ около шести вечера пуст. Я окольно проверил – смешно, и правда пуст, всех же стянут в город. А там уже Любовка, станция, каждый час московские скорые, вредное производство, общежитие условно осужденных. Машину незапертую оставишь – уже нет. Раз патрульную угнали. Чем развлекаюсь… – Подождал, пока я прокашлялся, посоветовал: – Горячего молока надо с медом.
– Не пойму, – признался я. – Как вы не боитесь? Столько наворочали… Выселили людей. Ведь одно письмо – и…
Клинский ткнул перстом в синее подглазье.
– Вот они где. Письма… Почему не боюсь. Это я учителем в школе не боялся. Что я знал о себе? Теперь дрожать научились, такие времена, господа! Вы еще не пробовали, что такое воля. Ты мне рукой не маши. Хочешь сказать, воля ваша, работай, когда хочешь, цену назначай. Или сдохни под водокачкой. Не-а, воля – это мы! Воля похожа на тело, в котором один кусок захотел много больше, – поэтому воля похожа на потаскуху. Воля похожа на область пониженного давления. Всюду эта польза: неравномерность давления двигает воздух, надувает паруса, мельницы, карманы. В России же, – он говорил почти беззвучно, мы, не сговариваясь, подались к нему, – в итоге резко континентального климата воля – область пониженного давления, получает характер дырки. В которой никакого давления нет и возможно все. Сперва завихряет, оживляет, оздоровляет, и кажется, и мы как люди, потом замечаешь: а ведь все утекает и ничем не заткнешь. Тогда – страх. Иногда хочется поискать достаточный кусок, чтоб заткнуть. Я как-то попытался выяснить, кто ж заварил? До Гонтаря орудовал губернатор – вот его сместили за листопад. До губернатора закручивал Трофимыч – помер. Придумывал наш депутат – так он уже послом в какой-то Корее, а до него – Горбачев, а до него… Не сыщешь! А я уже на краю, миллионы распылили, наворочали такого, сорок тысяч стволов и бронетехника, триста тысяч населения ждут так, что кто ни приедь – мало покажется. Сила такая! Город можем перенести на семьдесят километров на юг. А только делать уже ничего не остается – летим. Я поначалу верил. Потом оставалась надежда, что лично мне выгорит. Потом понял, спасибо, если пронесет. Теперь знаю: долбанемся все, вопрос, кто не насмерть? Раз сомнение взяло – а правда ли, что к нам едут? Но уже без разницы… нам не допетрить идею, а уж вам-то…
Старый закрыл свою сумку. Все? На столе остался белый кулек для денег. Старый пожал плечами.
– Ваши излияния… Знаете, мы не настолько близки, чтобы выслушивать. Я понимаю, зачем вы пришли. Сжигать животных мы не позволим. Сегодня же уезжаем. Давайте деньги.
Клинский понурился.
– Утешает, что это ждет всех. Только об этом остается заботиться. Виновата погода. Слабая почва. Уже небольшое разрежение воздуха разрывает дыры. Но ничего. Зато посмотрим, куда все уходит. Правда, некому будет рассказать.
У меня легко першило в горле, я откашливался, мешая себе слушать. В палату притопали лейтенант Заборов с повязкой на лбу, Свиридов, третьего, выше всех, я не узнал поначалу. Без мешка. Мне казалось, деньги принесут в мешке. Они затаскивали раскладушки.
– Почему две? – удивился Клинский.
– Товарищ подполковник, мы – каждый напротив каждого, а третий – в коридоре. Третья сюда и не встанет. – Заборов промерил между кроватями.
Клинский прощался.
– Вот, побудут с вами. Пока вам можно будет ехать.
– Погодите! Так нас сажают под замок? Вы понимаете, что сейчас происходит? – с веселым отчаянием спрашивал Старый, присев на кровать. – А потом? Убьете? Что изменится, если мы уедем через неделю? Сожгут крыс? Ради этого вы сядете в тюрьму?
– А если мы возьмем половину цены? – подсказал я. – А если пообещаем молчать? И совсем не возьмем денег?
