Клиффорд Ирвинг - Следствие защиты
Он смотрел, как Уби ела. Да, я очень возражаю, Чарм, повторил он про себя.
Потом Уоррен сел в гостиной и свесил голову на руки. Нет, он не мог оставаться с Чарм под одной крышей.
Она ушла минут через десять, негромко попрощавшись. Он слышал звук ее торопливых шагов на тротуаре.
Уоррен пообедал в ближайшей закусочной, затем вернулся и около часа перечитывал дело “Куинтана”. После этого он попытался сосредоточиться на деле “Баудро”, но почувствовал, что глаза начали уставать. Оба дела расплылись и превратились в одно. По-видимому, я сейчас не в состоянии мыслить ясно, догадался Уоррен. Не могу настроиться. В моих руках жизни двух людей, а проклятые руки дрожат.
Он досмотрел по ночному каналу последнюю часть “Касабланки” – сцену в аэропорту он знал почти слово в слово. Выключив телевизор, он отвернул покрывало на одной половине двуспальной кровати в гостевой комнате и около получаса читал новый роман Гарсиа Маркеса, затем в два часа ночи погасил лампу.
Уоррен проснулся на рассвете воскресного дня. Короткий сон нисколько не освежил его. По пути на кухню он заметил, что дверь спальной чуть приоткрыта. Он тихонько постучался, потом вошел: может быть, им удастся поговорить? Но этой ночью на кровати никто не спал. Чарм домой не возвращалась.
Ну и черт с ней, спокойно подумал Уоррен. А я все равно добьюсь успеха в жизни.
По телефону, стоявшему на кухне, он позвонил в “Рейвен-дейл” и заказал жилой номер. К десяти часам Уоррен уже перебрался туда, прихватив для компании свою собаку.
В понедельник, во второй половине дня, в суде Дуайта Бингема Уоррен М. Блакборн и Ричард С. Левин были зарегистрированы помощником окружного прокурора в качестве адвокатов защиты по делу “Техас против Джонни Фей Баудро”.
Уоррен передал Рику копию дела, когда-то принадлежавшую Скуту Шепарду.
– Я прочитаю это до субботы, – пообещал Рик.
Рокки[29] пришел из ниоткуда, вспомнил Уоррен, чтобы сделать Аполло Крила. Если уж косноязычный боксеришка из Филадельфии сумел сделать такое, то, значит, сумею и я.
12
Ближе к концу июля, дождливым днем, когда по небу плыли шоколадно-коричневые клочья облаков, которые нагнало с залива, судья Лу Паркер вызвала Уоррена и Нэнси Гудпастер к себе в кабинет. Она устремила свой пристальный и суровый взгляд на человека, стоявшего между Гектором Куинтаной и смертью.
– Как насчет одежды для вашего пижона? Я не хочу, чтобы этот нищеброд сидел здесь в разбитых ботинках и в тюремном комбинезоне, заставляя нас всех неловко себя чувствовать. Есть у него что-нибудь? Если нет, то купите ему. Округ возместит ваши расходы. Я не имею в виду, что вы должны покупать ему костюм за пятьсот долларов в “Харт Шафнер и Маркс”. Выясните его размеры и прогуляйте собственный зад всего один квартал до “Куппенгеймера”. У них там продают со скидкой.
Не дожидаясь, пока ей скажут спасибо, судья повернулась к Гудпастер и погрозила судебному обвинителю своим коротким указательным пальцем точно так, как это делает отец, когда журит свое грешное дитя.
– Я не признаю процессов со всякими засадами. Я уже говорила тебе, Нэнси, если у тебя есть хоть что-то, припахивающее Брэди-материалом, отдай. Если ты не можешь представить защите всю информацию, которой располагаешь, и в то же время требуешь смертного приговора, – значит, это не предумышленное убийство.
“Требуешь смертного приговора”! Это была абстракция, не имевшая ничего общего с самим фактом окончания человеческой жизни, с безутешным горем семьи. Закон утверждал, что смерть – это вполне естественное наказание – lex talionis, умерщвление, санкционированное судом. “Наказание”! Как будто ты допустил ошибку, и это цена, которую ты должен заплатить. Пятнадцать ярдов за излишнюю грубость: облей грязью рефери – и тебя вышибают из игры. Отлично зная преступную публику, Уоррен считал, что более суровые приговоры должны выноситься за убийства, совершенные ради материальной выгоды: любой человек, имевший в момент совершения преступления заряженное оружие, безусловно, готовился его использовать. Осуди убийцу по справедливости, а затем изолируй от нормального общества настолько, насколько позволяет закон. Смертный приговор, как бы то ни было, не является устрашающим или сдерживающим средством. Ограниченные люди на редкость упрямы.
Нэнси Гудпастер повторила судье, что у обвинения нет ничего припрятанного.
– Выборы присяжных начнутся через неделю после среды, – объявила Лу Паркер. – И я даю вам полную гарантию, что не стану тратить на подбор присяжных заседателей больше восьми дней. Я ограничиваю voir dire тридцатью минутами на каждого кандидата. У меня на столе стоят шахматные часы. Как только они звонят – ваш выбор сделан. Никаких исключений. Умейте себя организовывать.
Судья мрачно посмотрела на Уоррена.
– Вам стоит как следует поразмыслить над всем этим. Если вы решите завершить переговоры и заявите о признании подсудимого на одиннадцатом часу заседания, знайте: я не приду в восторг от вашей терпеливости. Но я более чем уверена, что все же сумею вас остановить. Это понятно?
– Понятно, – сказал Уоррен.
Взгляд Паркер помрачнел еще больше.
– Жду вас обоих на voir dire через неделю после среды, ровно в девять часов.
Все известные техасские выборы присяжных заседателей, связанные с делами о предумышленном убийстве, длились не менее месяца. Так было везде, но только не в суде Лу Паркер. У нее тикали шахматные часы.
– Откровенно противоречит конституции, – заявил Рик Левин, когда Уоррен пересказал ему свой разговор с судьей. – Не говоря уже о том, что это попросту отвратительно. Знаешь, ты мог бы заявить ей протест по этому поводу. Подавай ходатайство, ссылаясь на то, что Верховный Суд против каких бы то ни было ограничений. Если она отклонит твое заявление, это будет процессуальной ошибкой, дающей повод для кассации.
– Я охотно возьму твой совет на заметку, – сказал Уоррен, – тем более, что это может оказаться единственным, с чем придется идти на апелляцию.
* * *Вечерами, сидя в своем номере в “Рейвендейле”, Уоррен смотрел фильмы по взятому напрокат видеомагнитофону. Он одолжил набор кухонной утвари и других кухонных принадлежностей, часы-радио, несколько цветных плакатов с изображением гоночных яхт и снежных горных вершин. Набил холодильник мясной вырезкой, замороженными обедами “Стауффер” и пиццами с острым перцем, а в морозильное отделение поставил кварту польской водки. Больше никакой кулинарии – все это осталось в прошлой жизни. Он дочитал книгу Маркеса и начал другую – о президентстве Рейгана. Иногда, сделав погромче звук, он проигрывал на своем “геттобластере” Баха, Верди и Гордона Лайтфута, пока соседи не начинали жаловаться. Уоррен теперь никогда не заправлял постель и мыл посуду раз в три дня. Мебель в жилом номере была обычной: бежевая, гостиничного типа; но Уоррен мог сколько угодно оставлять на ней кружку с горячим кофе, и при этом никто не говорил ему, чтобы он подложил под нее что-нибудь. Темные круги на столе с каждым днем прибавлялись и уже начали наезжать друг на друга.
Уоррен и Рик несколько раз встречались с Джонни Фей, чтобы послушать ее историю и сделать записи в своих адвокатских блокнотах. Уоррен познакомил Джонни Фей со следующим определением: “Самообороной считается такая ситуация, где вы используете смертельное оружие для воспрепятствования направленному против вас действию, которое содержит в себе непосредственную угрозу убийства или серьезного увечья, а возможностей к отступлению у вас нет”.
– Это то, что мы называем положительной защитой. Суд присяжных обязан рассмотреть все обстоятельства случившегося именно с вашей точки зрения.
Свидетельские показания Джонни Фей должны были сыграть ключевую роль: если присяжные поверят ей, она может быть оправдана, если они усомнятся – она будет признана виновной.
– Это состоит из трех этапов, – объяснил Уоррен. – Во-первых, вы предельно точно рассказываете нам обо всем, что случилось. Затем мы опрашиваем других потенциальных свидетелей. Потом мы натаскиваем вас: готовим к прямому допросу и к перекрестному – под присягой. В настоящий момент не упускайте ничего, неважно, каким бы банальным это вам ни казалось. То, что в этом ничего нет, – еще не факт. Расскажите нам всю правду, минута за минутой. Мы ваши адвокаты. Мы здесь для того, чтобы помочь вам, а не чтобы вас судить.
Однако ее повествование о событиях того дня никогда не варьировалось. Адвокаты сделали соответствующие записи. Затем Рик отнес эти записи своей секретарше, Бернадетте Лу, которая ввела их в память компьютера. Сухонькая, круглолицая, тяжеловекая Бернадетта, внешне чистокровная китаянка, принадлежала к третьему поколению техасцев, что находило отражение как в ее речи, так и в складе характера. Она обожала шелковые халаты и украшения из нефрита, состояла в разводе с хьюстонским пожарным и, по-видимому, имела нескончаемую вереницу поклонников. Она, например, частенько говаривала такие вещи:
