Стивен Кинг - Долорес Клэйборн
— Повтори, — говорит, — да так, чтоб видно было, ты вправду веришь!
— Верю! — кричу. — Верю я! — Я-то собиралась делать вид, будто испугалась, но Джо меня от лишних хлопот избавил, и притворяться мне в этот день не пришлось.
— Вот и хорошо, — говорит он. — Рад слышать. А теперь говори, где деньги, и если хоть на цент меньше окажется, то берегись!
— За сараем, — отвечаю. Голос у меня уже был не таким, будто мне в рот грязь набилась, а звучал, как у комика в «Жизнь прозакладываю». Ну прямо как по заказу, если вы понимаете, о чем я. Тут я ему сказала, что деньги закупорила в банке, а банку спрятала в ежевике.
— Чего от бабы и ждать! — съязвил он и толкнул меня к ступенькам. — Ну так пошли. Хватит им там валяться.
Я спустилась со ступенек и пошла вдоль дома, а Джо за мной идет. А темно уже почти как ночью, и когда мы вышли к сараю, я такое увидела, что на секунду обо всем позабыла. Остановилась и тычу пальцем в небо над ежевикой.
— Посмотри, Джо, — говорю. — Звезды!
И правда, Большая Медведица блестит ярко, будто в зимнюю ночь. У меня по коже мурашки забегали, а Джо наплевать было. Толкнул меня так, что я чуть на земле не растянулась.
— Звезды? — говорит. — Если не перестанешь тянуть, ты у меня и не такие звезды увидишь, это я тебе обещаю.
Ну, я пошла дальше. Тени от нас вовсе не падали, а белый валун, на котором мы с Селеной сидели вечером год назад, словно светился, как бывало в полнолуние. Только свет был не лунный, Энди, а какой — описать не могу, такой мрачный, жуткий, и надо было им обойтись. Расстояния определять трудно стало, совсем как при луне, а все ежевичные кусты в один слились — черная такая полоса, а перед ней светляки пляшут.
Вера мне сто раз говорила, что смотреть на затмение прямо очень опасно — можно сетчатку обжечь, а то и вовсе ослепнуть. Но все-таки у меня не было силы утерпеть и не взглянуть быстро через плечо вверх на небо — как не утерпела жена Лота и в последний раз поглядела через плечо на Содом. И то, что я увидела, сохранилось в моей памяти навсегда. Проходят недели, а то и месяцы, и я ни разу не вспомню про Джо, но дня не минует, чтоб я не вспомнила о том, что увидела тогда, поглядев через плечо вверх на небо. Жена Лота обратилась в соляной столп, потому что не сумела смотреть вперед прямо перед собой и не отвлекаться. Так мне иногда кажется, что я только чудом ту же цену не заплатила.
Затмение было еще не полное, но почти. Небо было темно-лиловым, и в нем над проливом висел вроде большой черный зрачок, почти окруженный прозрачным шарфом из огня. На одном краю еще оставалась тоненькая щепочка солнца, точно капли расплавленного золота в горне. Нельзя мне было отвлекаться и смотреть на это, я знала, но вот поглядела и оторваться не могла. Это было, как… как… Ладно, смейтесь, я все равно скажу. Словно мой внутренний глаз вырвался на свободу, взмыл в небо, а теперь глядит вниз, что я стану делать. Но был он куда больше, чем я даже представить могла! И чернее, много чернее!
Я б, наверное, смотрела бы на него, пока не ослепла, но Джо меня опять толкнул, так что я о стенку сарая ударилась. Ну тут я вроде проснулась и дальше пошла. Передо мной большой синий круг повис, как бывает, когда вам в лицо лампой-вспышкой пыхнут, и я подумала: «Если ты себе сетчатку обожгла, Долорес, и до конца жизни только этот круг видеть будешь, так тебе и надо! Всего только печать, с какой Каин ходил».
Мы прошли мимо белого валуна — Джо мне чуть на пятки не наступает и за шиворот держит, и, чувствую, комбинация у меня набок съезжает, там, где бретелька оборвалась. А из-за темноты, да и синее это пятно передо мной маячит, все кругом словно другим стало и вроде бы местами поменялось… Дальний конец сарая будто черная полоска — ну прямо кто-то взял ножницы да вырезал из неба домик, только черная дырка и осталась.
Он толкнул меня в ежевику, и когда первый шип оцарапал мне икру, я только тут сообразила, что позабыла надеть джинсы. И сразу испугалась, не забыла ли я еще чего, ну да все равно — менять что-нибудь уже поздно было. В темноте я разглядела, как платочек на ветру колышется, и едва успела сообразить, с какой стороны крышка находится. А потом вырвалась от него и со всей мочи побежала через ежевику.
— Не уйдешь, стерва! — вопит он, и слышу, как кусты у него под ногами трещат. Он чуть снова меня за шиворот не ухватил, даже пальцами шею задел, но я вывернулась и поднажала. Бежать трудно было, потому что комбинация все ниже съезжала и цеплялась за колючки. Под конец они из нее длинную полоску выдрали и все ноги мне искорябали. От колен до лодыжек я вся в крови была, но заметила это, только когда вернулась в дом, а до того еще много времени прошло.
— Вернись! — орет, и тут его ладонь меня по локтю задела. Руку я отдернула, но он ухватил комбинацию — она уже вилась за мной на манер свадебного шлейфа. Не разорвись она, он бы меня к себе притянул, будто рыбу на удочке, да только она была старенькая и после трехсот стирок на ладан дышала. Я почувствовала, как кусок, в который он вцепился, оторвался напрочь, а он, слышу, выругался вроде бы не своим голосом и запыхавшись. Еще я слышала, как ветки ломались, трещали, хлестали по воздуху, а видеть уже почти ничего не видела. Чуть мы в ежевику углубились, темно стало, как у сурка в жопе, и от платочка моего толку никакого не было. Увидела я прямо край крышки — белесое что-то в темноте — и прыгнула, сколько сил хватило. И перескочила-таки. К нему я, конечно, спиной была и не видела, как он на крышку наступил. Вдруг треснуло, и он завопил…
Нет, не так.
Не завопил он, и ты, Энди, конечно, не хуже меня это знаешь. Он взвизгнул, как кролик, который лапой в капкан угодил. Обернулась — и вижу большую дыру в крышке, из нее голова Джо торчит, и он насмерть вцепился в обломанный край. Руки у него кровоточили, и изо рта кровь струйкой по подбородку стекала. Глаза у него были, как блюдечки.
— Господи, Долорес, — говорит он. — Это же старый колодец! Помоги мне выбраться, пока я совсем не провалился.
А я стою, и через секунду-другую глаза у него изменились. По ним видно было, что он понял, как на самом деле все было. В жизни я такого страха не испытывала, пока стояла так у края колодца, смотрела на него, а в небе черное солнце висит к западу от нас. Я забыла джинсы надеть, а он не провалился вниз, как должен был. И кажется мне, что все не так пошло.
— А! — говорит он. — Сука ты! — И начинает руки перехватывать и извиваться, чтоб вылезти.
Говорю себе: беги! А ноги не слушаются. Да и куда б я убежала, вылези он? Одну вещь в день затмения я твердо поняла: если живешь на острове и попробуешь убить кого, доведи дело до конца. Потому как бежать тебе некуда и спрятаться негде.
Я слышала, как его ногти по гнилой доске царапают, пока он руки перехватывает и подтягивается. Звук этот вроде того, что я увидела, когда на затменное солнце поглядела, так со мной и остался. Иногда я его даже в своих снах слышу, да только во сне он наружу вылезает и хватает меня, а этого не было. Было вот что: доска, на которую он выбирался, вдруг не выдержала, переломилась, и он свалился вниз. Так все это быстро произошло, что вроде бы он и не висел на ней. Ничего, кроме провисшей крышки из посеревшего дерева: в середине рваная дыра зияет, над ней светляки взад-вперед летают.
Он снова взвизгнул, пока вниз летел, и визг этот в колодце эхом отдался. Вот этого я тоже недоучла — что он вскрикнет, пока падать будет. Потом стукнуло, и он замолчал. Разом замолчал. Вот как лампа гаснет, если шнур из розетки выдернуть.
Я на колени опустилась, руками живот обхватила и жду, не будет ли чего дальше. Прошло какое-то время — много или мало, не знаю, только день полностью погас. Наступило полное затмение, и стало черно, как ночью. Из колодца все еще никаких звуков не доносилось, но от него на меня дул ветерок, и тут я поняла, что чую его запах — ну, такой, каким отдает вода из мелкого колодца, знаете? Медный такой запах, сырой и не очень приятный. Почуяла я его, и меня дрожь взяла.
Тут вижу, комбинация моя почти до левой туфли свисает — драная и вся в колючках. Я сунула руку за воротник справа и оборвала и эту бретельку. Потом сдернула комбинацию и выпуталась из нее. Я смяла ее в комок и прикидывала, как мне удобнее колодец обойти, как вдруг снова о той девочке подумала, про которую вам говорила, и опять ее увидела, ясно так. Она тоже стояла на коленях и под кровать заглядывала, и я подумала: «Очень она несчастная и тот же запах чувствует — точно от медных монет и от устриц. Но только он не из колодца идет, а как-то связан с ее отцом».
И тут она словно бы оглянулась на меня, Энди… Думается, она меня тоже увидела. А как увидела, я поняла, почему она такая несчастная: ее отец что-то с ней сотворил, и она старалась спрятать это. А сверх этого вдруг поняла, что на нее кто-то смотрит, что женщина, Бог знает, в скольких милях от нее, но на пути затмения, женщина, которая только что убила своего мужа, смотрит на нее.
