Крис Хаслэм - Двенадцать шагов фанданго
Я кивнул. Он был прав: я действительно полагал, что он глуп.
Он кивнул в ответ.
— Теперь Луиза жалуется, что ты украл у нее выпивку и грубо высказывался. Ты испортил ей настроение. Я хотел бы, чтобы ты вернулся в фургон и ждал нас там. Как насчет этого?
Я пожал плечами и стал подниматься. Жан-Марк снова усадил меня на стул и придвинулся лицом ближе к моему уху.
— Еще одна вещь: если сегодня вечером все пройдет хорошо, не будет никаких неприятностей. Насколько я понимаю, твоя экс-любовница желает только одного — чтобы ты не мешал ей наладить жизнь с новым любовником. Да, она требовала тебя застрелить или что-то в этом роде, но таковы все женщины. — Он крепче сжал мое плечо и приблизился настолько, что мог слизать пот с моей щеки. Звуки его голоса смешались с запахами бренди, табака, мяты и кокаина. Его слова вызвали во мне дрожь. — Но если ты надуешь меня, я разряжу в тебя эту великолепную пушку. Понял?
Когда мы покидали бар, гитаристы потягивали из бутылок виноградный сок, а толпа снова пыталась уговорить девушку танцевать. Я последовал за Бенуа в ночь, недоумевая, что имел в виду Жан-Марк, когда говорил о Луизе, желающей сойтись с новым любовником. Этого наверняка не могло случиться или могло? Сама мысль об этом вызывала желудочную боль. Снаружи западная часть неба еще оставалась темной, в долине блуждали густые тени, уличные огни четырех деревень сверкали на дальних склонах, как пригоршни жемчужин, брошенные на покрывало из черного бархата. Невозможно было определить, что находилось между мной и ними: скалы, хребты, реки, леса — все скрывалось под покровом темноты. Мне пришло в голову, что в двадцати шагах среди этих чахлых кустов я был бы так же невидим. Если бы я продолжал удаляться, они бы никогда не нашли меня, и, в конце концов, я смог бы уйти достаточно далеко, чтобы спрятаться и поспать несколько часов, прежде чем направиться в дом Кровавой Мэри. Она ждала от меня угощения в заведении Дитера, пока я прохаживался в то утро с Жан-Марком, и я обещал навестить ее. Должно быть, у нее в доме были деньги, она имела машину, но это мне не нужно. Я извлеку кокаин и сбегу на побережье, исчезну навеки в ворохе грязных банкнотов. План выглядел великолепным, требовалась только смелость для побега. Я посмотрел вдаль на светящиеся деревни, на мгновение они воспарили в пространстве и подлетели так близко, что я мог дотронуться до них, изъять сверкающие жемчужины из их очагов и оставить дома без света. Это отвечало моим намерениям.
Мне следовало быть посмелее, иметь чуть больше мужества, больше находчивости. Все, что от меня требовалось, — бежать. Бенуа прочитал мои мысли и схватил за руку.
— Влезай, — прорычал он.
Я взобрался в кабину фургона и закурил сигарету.
— Можно немного музыки?
Он пожал плечами.
— О'кей. Какой разговор.
Радиостанция ФРА передавала «Гитариста» в исполнении Кинга. Песню о побеге, отваге, выдержке и вознаграждении. Для меня это мало что значило, хотя среди людей не особо выдающихся я представлял известную ценность.
Я размышлял об утверждении Жан-Марка, что при известных условиях не должно случиться никаких неприятностей, когда у дверцы фургона появилась Луиза, подобно лунатику, сбежавшему из психушки.
— Вылезай! — крикнула она. — Немедленно вылезай!
Бенуа закрыл руками рябое лицо и застонал.
Я опустил стекло дверцы:
— В чем дело?
Она явно приняла гораздо больше кокаина, чем предполагала дневная доза, но это ее не радовало.
— Это я — альбатрос, я?
Я вздохнул и бросил отсутствующий взгляд на темные испанские холмы, прикидывая, слышали они когда-либо подобную речь. Затем кивнул.
— Да.
Она с усмешкой недоверия покачала головой:
— Как ты себе это представляешь?
Если бы моя голова получила хотя бы половину ее кайфа!
— Убирайся, — сказал я. — Возвращайся в дом и танцуй с Шарлем Азнавуром. Воображай, что ты единственная чайка на свете, а он — единственный буек. Валяй.
Она глубоко вздохнула и закачалась.
— Почему я — альбатрос?
— Потому что ты вьешься вокруг меня и приносишь одни несчастья, вот почему! — взорвался я. — У нас все было хорошо, отличная ситуация. Нас ожидало прекрасное будущее, а ты продала меня за мерзкое кило кокаина.
— Кокаина было пять кило, понял ты, грязный обманщик?
— Пусть пять кило. Что из этого? Не в этом дело. Ты ведь была моей подружкой. Ты ведь должна была встать на мою сторону, вместо того чтобы желать моей смерти. Кто же ты после этого?
Я поднял эту тему, и она улыбнулась улыбкой охотника, поймавшего в капкан дичь.
— Ты действительно хочешь, чтобы я высказалась обо всем этом? — медленно произнесла она тоном, предполагающим, что я не захочу этого. — Ты действительно хочешь знать все до дна?
— До конца, — вздохнул я. — Говорят «до конца».
Она нетерпеливо замотала головой.
— Я продала только себя. Три года своей жизни я потратила на ожидание того, что ты докажешь свою состоятельность. Три года! Знаешь, сколько денег прошло за это время через твои руки? Имеешь ли ты хоть какое-нибудь представление о том, чего бы я могла достигнуть с этими деньгами? Ты достал меня. Каждый раз, когда я нахожусь вместе с тобой, я чувствую себя не в своей тарелке. Ты лжешь, обманываешь, рассказываешь людям идиотские истории и даришь деньги таким же неудачникам, как ты сам. Я вижу, как ты губишь мою жизнь, и ненавижу тебя. Я так возненавидела тебя, что стала к тебе равнодушной, а затем возненавидела еще больше. Я ненавижу себя за то, что ненавижу тебя, потому что ты ничтожество, Мартин! — Она перевела дыхание и продолжила: — Ты — ничтожество. Тебя все презирают и мажут той же смолой меня. У тебя нет друзей, потому что тебя никто не уважает…
— Говорят «метут под одну метелку», — прервал я ее.
Луиза выкатила глаза.
— Вот еще почему я ненавижу тебя…
— У меня есть друзья, — запротестовал я, возвращая ее к прерванной мысли. — Больше друзей, чем у тебя.
— Ну-ну, — сказала она с вызовом. — Назови хотя бы одного.
— Хенрик.
Луиза рассмеялась:
— Дурачок? Этот придурок водится с тобой только потому, что его никто не воспринимает всерьез.
Это было справедливо.
— Тео.
— Он считает тебя неудачником. Говорит, что ты таскаешься к нему, когда не имеешь кокаина. Он тебя презирает.
Я открыл рот и затем закрыл его снова. Мне не нравилось направление, которое приняла перебранка.
— Кто еще? — спросила она. — Есть кто-нибудь еще?
— Гельмут? — как бы услышал я свой вопрос.
Она громко рассмеялась, выставив плечо из своего платья и подхватив правой рукой обнаженную левую грудь.
— Видишь это, кретин? — Я почувствовал на затылке прерывистое дыхание Бенуа. — Это следы немца, не француза.
— Сука ты, — прошептал я. Мои глаза были устремлены на ее сосок, но видели лишь серию инцидентов, которым я не придавал значения. Воспоминания о мелких стычках кувыркались в голове, как унесенные ветром фотографии.
— О да, — согласилась она, прикрывая платьем грудь. — Именно сукой я и являюсь, за что меня любит Гельмут. Немцы ценят, когда ими владеют, датчане тоже.
Я бросил сердитый взгляд на Бенуа, который старательно пытался понять суть разговора. Он вздернул брови и улыбнулся, прежде чем перевести взгляд на Луизу: может, ее покусали еще в каких-нибудь местах?
Я не хотел спрашивать ее, как она владеет датчанами, но вырвалось само собой:
— Что за датчане?
— Ларс, — ответила она бесстрастно. — Хенрик. Не только датчане. Микки.
У меня было ощущение, что я переминаюсь перед раскрытой створкой печи, из которой вырывается жгучий жар стыда, но, услышав последнее имя, захлопнул створку.
— Микки? — прохрипел я. — Металлический Микки?
Она склонила голову набок.
— Я ничего тогда не осознавала. Это случилось на вечеринке.
— Какой вечеринке?
— Немного было вечеринок, среди гостей которых не значилось бы мое имя.
Она пожала плечами:
— Не помню. Во всяком случае, тебя на нее не приглашали.
Я обхватил голову руками.
— Ты и Гельмут. Сколько это продолжалось?
— Месяцев тринадцать или около этого. Все знают, кроме тебя.
Все знали, кроме меня. Здоровая часть моего мозга больше не желала продолжать разговор. Хотелось удалиться в густую тень и скрыться под тяжелой скалой на веки вечные, пока все не вымерли. Ошеломленный, я стоял на пепелище собственной жизни. Месяцами я замечал трещины. Думал, что они предназначались для украшения. Я покачал головой и уставился в свое отражение на лобовом стекле. Решил сменить тему.
— Желание, чтобы меня убили, — это крайность, не правда ли? Почему бы тебе просто не исчезнуть? — Я искоса взглянул на нее, как на собаку, которую несправедливо пнули. Ее взгляд оставался твердым.
