Сэм Хайес - Моя чужая дочь
Вечером я проделала все в точности, как вчера. Мы с Руби даже снова вымылись в душе. Засыпая в гнездышке из покрывал и подушек в кладовке, я мечтала о собственном домике и хорошей работе, где мне платят по несколько сотен фунтов в месяц. А рано утром мы незаметно смылись, потому что уж слишком долго везло, а удачу, говорят, искушать нельзя.
Сейчас мы тащимся по скользкой обочине какой-то дороги. Я тяну руку, оттопырив большой палец, – может, кто подвезет до Лондона. Шоссе где-то совсем рядом гудит, я слышу. Несколько машин притормаживают, шоферы на нас с Руби глядь – и дальше, не останавливаясь. Фургончик проехал мимо, а метров через тридцать, смотрю, тормозные огни у него мигают, вроде он не уверен – то ли остановиться, то ли нет. Все-таки остановился, и снова я бегу с Руби у груди и спортивной сумкой, которая колотит меня по спине. Горло жжет от холодного воздуха.
– Куда путь держишь, куколка? – Шофер громадный, белобрысый и грязный, на каменщика смахивает.
– В Лондон. – Я пытаюсь отдышаться, привалившись к пассажирской дверце.
– Могу довезти только до пересечения с шоссе, а дальше мне сворачивать. Но хоть на пару миль ближе будешь.
Бугай-каменщик ухмыляется. Зубы у него отвратные, такого же буро-желтого цвета, как и волосы. Но вроде добрый, и мы с Руби забираемся на сиденье рядом с ним. В фургончике тепло, маслом машинным пахнет и немножко кофе.
– Ну и что такая малышка делает на дороге с самого ранья в понедельник?
Он глядит на дорогу, но и на меня косится время от времени. Хмыкает весело, и я понимаю, что ему в общем-то до лампочки, хотя послушать он не возражает.
Я смотрю прямо и молчу – прикидываю, что бы такое сочинить. Руби верещит и крутится у меня на коленях.
– Симпатяга, – говорит шофер, кивая на мою дочку. – Сколько уже?
– Совсем мало. – Я рада, что он забыл про первый вопрос, даже если ему и все равно.
Шофер-каменщик мычит себе под нос – напевает что-то – и в такт барабанит пальцами по рулю, но я чуть ли не слышу, как у него мысли скрипят.
– И ты, значит, голосуешь на дороге с ребенком, которому совсем мало? – Песня оборвалась.
– Ага.
Я вгрызаюсь в ноготь. Перекресток уже виден впереди, так что я быстренько сую Руби – хоть она продолжает вопить – под куртку, застегиваю молнию и перекидываю сумку через плечо. Надо отсюда поскорее выбираться. Белобрысый верзила больше ни о чем не спрашивает. Высаживает меня на придорожном пятачке автостоянки, гудит на прощанье и газует.
Пальцы на ногах у меня как деревянные, ничего не чувствуют, а щеки будто осы жалят – такой ветер хлещет ледяной и колючий. Мы с Руби стоим прямо на съезде с шоссе на проселочную дорогу. Почти час стоим, прежде чем первая машина останавливается – великанский грузовик. Колес у него штук сто, не меньше. Он пыхтит и плюется дымом, пока тормозит.
– Лондон? – кричу я шоферу, и тот мне кивает – залезай.
Без лестницы в кабину черта с два заберешься, но шофер нас с Руби втягивает и даже пристегивает ремнем. Кабина огромная, за сиденьями даже что-то вроде кровати есть. Губы меня почти не слушаются – застыли на холоде, но я умудряюсь спросить у шофера, куда он нас сможет довезти – до самого Лондона? Он вскидывает обе руки, вроде сдается:
– Э-э-э… Инглиш – нет. – Гогочет хрипло и трогает свою махину.
Через два с половиной часа мы уже в Северном Лондоне. У какого-то завода попрощались с шофером грузовика, а складской сторож объяснил, где ближайшая станция подземки. Мне всегда хотелось прокатиться в подземке, и сейчас меня просто распирает от гордости, что я все сделала сама. Мы с Руби трясемся в вагоне до центра города, который нас спасет. Выходим на «Тоттенхем-Кортроуд» – без понятия, почему именно здесь, просто название понравилось. Пока я волочусь по платформе, Руби, кажется, тяжелеет с каждой минутой. Меня давит к земле, а живот такой болью стянуло, вроде меня пополам раскромсали. Я взмокла под кучей одежек, все тело горит, и дышать нечем, и голова капельку кружится, и сердце бухает, и печет в груди от молока, но я все тащусь и тащусь. Эскалатор, спасибо, вывез нас из-под земли. Сойдя с эскалатора, я немного постояла, а народ обтекал нас со всех сторон.
Передохнув, я сунула билетик в турникет, вышла – и сразу стало немного легче, когда воздух остудил лицо. Я продолжаю идти, сама не зная куда и едва удерживая свою девочку – такая она тяжелая! Сейчас самое главное – избавиться от людей, которых вокруг безумные толпы, и от звона в моей собственной голове, поэтому я сворачиваю в первый же проулок, но здания, кажется, наваливаются на меня, а звон только усиливается, будто через каждое ухо по поезду проезжает. В конце проулка стоит несколько баков, из них воняет кислятиной и гнильем. Из двери одного дома появляется дядька в шеф-поварском халате с колпаком и швыряет в ближайший бак два полиэтиленовых пакета. Таращится на меня с полминуты, верно, принял за пьянчужку – ужас, а еще с ребенком. И с треском захлопывает дверь.
А в следующий миг я уже лежу навзничь. Помню сильный удар затылка о землю – и все. Кромешная чернота и тишина длились целую вечность.
Потом кто-то силком открывает мне глаза, я не вижу кто, потому что яркая лампа с потолка светит мне прямо в лицо.
– Просыпайся, просыпайся.
Я рывком сажусь – ой, как больно в голове! – и оглядываюсь в поисках Руби. Я в отчаянии – где моя девочка? Я ору во все горло:
– Где мой ребенок?!
Запах крови вокруг. И запах моего собственного страха.
Глава XVI
Роберт опустился в кресло и забросил ноги на обтянутую кожей столешницу. В офис он поехал прямиком из отеля. В номере Луизы выпил кофе, позвонил на работу, оставил голосовое сообщение на мобильнике Эрин. И едва не захлебнулся апельсиновым ароматом, когда Луиза в гостиничном халате выплыла из ванной. Уходить не хотелось, но пришлось. Луиза обещала позвонить уже на следующее утро. Роберт не был дома с отъезда в Брайтон – переночевал в офисе. Семья и дом превратились в полнейший хаос в его сознании, словно откровения Бакстера Кинга, как ржа, разъели самые их основы.
Не в силах сосредоточиться на работе, все в той же одежде, которую надел вчера утром, и все с тем же выражением мрачного неверия на лице – его жена оказалась дешевой шлюхой! – Роберт пытался усвоить полученную информацию, как если бы перед ним лежало дело нового клиента. Но сколько ни тасовал факты, одна безнадежно очевидная истина выплывала во всех раскладах: Эрин его обманула. И все-таки знать правду – одно, но целиком и окончательно принять эту правду Роберт не мог, пока не услышит подтверждение от самой Эрин.
Истерзанный недосыпом и переизбытком кофеина, Роберт ткнул кнопку внутренней связи и попросил Таню сварить новую порцию кофе.
– И принеси дело Боумена, – добавил он. Отвлечься – вот что сейчас необходимо.
Уйдет с головой в дело мерзавца Джеда – глядишь, и собственные проблемы побледнеют.
– Мистер Найт, у вас совершенно измученный вид, – отметила Таня, входя в кабинет с папками. Роберт редко видел ее с распущенными, как сегодня, волосами – обычно секретарша стягивала их в хвост.
– Работал всю ночь. – Голос Роберта выдавал его усталость, да и двухдневная щетина, всклокоченная шевелюра, мятая одежда не были для Тани привычным зрелищем. От него еще и пованивало – ну и плевать. – Никаких звонков, никаких клиентов. Мне нужно сосредоточиться. Ясно?
Таня кивнула и неслышно прикрыла за собой дверь.
– А где кофе? – крикнул он ей вслед.
Роберт открыл папку с делом Боумена и минут десять пялился на первую страницу, не прочитав ни слова. Наконец поднялся из кресла, прошел к окну и, ткнувшись лбом в стекло, уставился вниз. Любопытно, сколько людей из тех, что спешат сейчас по улице, несчастливы? Похоже, без проблем ни у одного не обходится – лица безрадостные.
Мысли Роберта переключились на Мэри Боумен. Вспомнилось, как она плакала, сидя напротив, как заявила, что отказывается от детей, поскольку больше нет сил бороться, и готова согласиться с претензиями Джеда, лишь бы все кончилось, лишь бы прекратились побои, которыми муж осыпал ее каждый божий день из одиннадцати лет брака. Мэри призналась, что переспала с братом Джеда. Да, было. Один раз, в минуту отчаяния. Хотелось доброты и участия – от кого угодно, все равно от кого. От заместителя Джеда требовалась лишь капелька любви, которой Мэри не видела в семье.
Естественно, обнаружив измену, Джед отколотил жену даже не до полусмерти – жизнь Мэри висела на волоске. А брата Джед простил. Более того, сочувствием проникся к бедолаге, соблазненному развратной Мэри Боумен. Не следует, однако, забывать один-единственный душевный порыв Джеда. Машинально поглаживая разбитое лицо, массируя виски, Мэри рассказала Роберту, что в приступе небывалой сердечности Джед преподнес ей дар любви, чтобы помочь пережить черные времена. У приятеля своего Джед купил какое-то лекарство и обещал, что больше ее пальцем не тронет, если она будет принимать таблетки, когда он прикажет. В итоге Мэри серьезно подсела на валиум. А побои не прекратились.
