Ричард Кондон - Маньчжурский кандидат
Босс Реймонда, Холборн Гейнес, бросил все (бутылку пива и отчет из офиса в Маниле) и примчался в больницу, чтобы выяснить, не может ли он оказать какую-нибудь помощь. Клерк в приемном покое, лейтенант Советской армии, изучив его удостоверение личности и проверив, есть ли он в списке вероятных и, следовательно, дозволенных посетителей Реймонда, отправил Гейнеса на пятый этаж, как будто тот не был закрытой частью больницы. В лифте вместе с Гейнесом ехал целый отряд суровых медсестер в традиционных шапочках выпускников больницы «Матери Кабрины», Коннектикут. Они, конечно, там никогда не учились, но тем не менее их присутствие придавало заведению профессиональное правдоподобие.
Реймонд лежал без сознания, с ногой в вытяжке и, как предполагалось, сильно страдал. Мистеру Гейнесу позволили взглянуть на него и объяснили, прибегнув к множеству профессиональных терминов, что именно с Реймондом произошло и чего можно ожидать в дальнейшем. Гейнес оставил молодому медбрату (5 футов ростом, 173 фунта веса, усы, бородавки) бутылку виски для Реймонда и попросил передать на словах, чтобы тот ни о чем не беспокоился, чего медбрат делать не стал, поскольку, учитывая возможность непреднамеренного использования кода, был особо предупрежден, что с Реймондом нельзя разговаривать ни на какие темы. Специалисты непосредственно из команды Йен Ло прибыли сюда по посольской квоте из института Павлова на Украине. Они работали с Реймондом в промежутках между приемом посетителей, дотошно проверяя, насколько прочным остается внедренное в его сознание внушение. Что ни говори, прошло уже пять лет с тех пор, как оно было сделано. Выяснилось, что все звенья сцепления сохранились в превосходном состоянии.
Курьер доставил результаты детальных лабораторных исследований в советское посольство в Вашингтоне; оттуда по дипломатическим каналам они были переданы руководителям проекта, которыми, как вы помните, являлись Гомель, Березин и Йен Ло. Однако Березин к этому времени был уже мертв, поскольку его надежды на то, что Лаврентий Берия воцарится в Кремле, не оправдались, а Йен Ло не стал смотреть результаты исследований, заявив со своей мягкой улыбкой, что они, без сомнения, лишь подтверждают, насколько качественно была проведена обработка Реймонда. В результате один только Гомель внимательно изучил документы и остался чрезвычайно доволен.
Согласно отправленным за океан отчетам Реймонд встретился со своим американским оператором, который с этого момента должен был стать его единственным «хозяином». Об этой их встрече юноша ничего не помнил и, следовательно, не был способен его узнать, где бы и когда бы они ни столкнулись снова; собственно, так и было задумано с самого начала. Их представили друг другу, после чего американский оператор пожелал остаться с Реймондом наедине. Они беседовали почти два часа, прежде чем Зилков прервал их разговор. Между Зилковым и американским оператором разгорелся жаркий спор, Реймонд же наблюдал за ними, словно зритель на теннисном матче.
Зилков был довольно молодым и весьма воинственным. Он настаивал на том, что Реймонд должен совершить контрольное убийство, и только в этом случае проверку можно будет считать законченной. Американский оператор упорно отклонял его предложение, удивленный и даже шокированный тем, что сотрудник службы безопасности готов попусту рисковать столь ценным «механизмом», как Реймонд.
Реймонд с мрачным видом выслушал его, а потом и возражения Зилкова, которые, естественно, сводились к тому, что этот «механизм» задуман именно как орудие убийства, что прошло уже пять лет после первой решающей проверки, что в нынешних условиях риск минимален, поскольку есть возможность все очень хорошо продумать, и вмешательство полиции исключено, и что до проведения этой последней проверки он не подпишет никаких сертификатов, удостоверяющих, что означенный «механизм» находится в прекрасном рабочем состоянии.
Американский оператор заявил, что, дескать, он прекрасно понял Зилкова и пусть в таком случае Реймонд убьет кого-нибудь из служащих больницы, работающих на закрытых этажах. Зилков ответил, что нет, это не пойдет, потому что здешние работники очень хорошо охраняются, и что поэтому лучше поручить Реймонду убить какую-нибудь женщину непродуктивного возраста или ребенка за пределами больницы. Американский оператор возразил, что нет смысла убивать без толку — раз уж Зилков так настаивает, то нужно извлечь хоть какую-то выгоду из этого рискованного предприятия. По его словам, позиция Реймонда в газете существенно укрепится и, следовательно, возрастет его потенциальная ценность для партии, если он убьет своего непосредственного начальника, Холборна Гейнеса. Поскольку Реймонд уже пять лет проработал его помощником, то он, возможно, займет место Гейнеса, что, конечно, позволит ему расширить свое влияние в кулуарах американского правительства. Зилков ответил, что ему безразлично, кого именно убьет Реймонд; важно, чтобы он действовал эффективно и в точном соответствии с отданным ему приказом.
Было решено, что мистер Гейнес должен умереть ночью, двое суток спустя. По окончании этого разговора американский оператор пожаловался через свои каналы, что Зилков ведет себя опрометчиво, подвергая риску один из самых ценных «механизмов» партии в Соединенных Штатах и, что важнее всего, делает это безо всякой нужды, поскольку специалисты из института Павлова досконально проверили Реймонда. К несчастью, эта жалоба не успела спасти мистера Гейнеса, однако через две недели Зилков был отозван и получил строгий выговор. Вернувшись снова в Соединенные Штаты, он в дальнейшем вел себя с Реймондом и его американским оператором с такой осмотрительностью, как если бы они работали в его собственном ведомстве.
* * *На девятый день своего пребывания в «Свардоне», меньше чем за двое суток до убийства мистера Гейнеса, Реймонд пробудился после глубокого сна и с удивлением обнаружил, что лежит в чужой постели, с ногой в вытяжке. Однако шокировало его не это, а склонившееся над ним опустошенное горем лицо матери. До сих пор Реймонду приходилось видеть ее лицо исключительно ухоженным, гладким, спокойным, дышащим силой; оно использовалось, чтобы помочь ей получать желаемое — примерно так же, как кадиллак использовался, чтобы доставлять ее туда, куда требовалось. Кожа матери всегда выглядела безупречно; в ясных, совершенных по цвету и форме глазах, с чистыми белками без малейшего следа проступивших на них крошечных кровеносных сосудов, лишь намеком угадывались злоба и безумное нетерпение. Губы неизменно были красиво поджаты — как у верховых лошадей, — а замечательные золотистые волосы всегда обрамляли очаровательное лицо и чудесным образом смягчали общее впечатление.
Открыв глаза и обнаружив перед собой то, что казалось карикатурой на привычный образ матери, Реймонд вскрикнул, и она поняла, что сын очнулся. Волосы у Элеонор висели космами, без намека на укладку. Глаза от слез покраснели, как у кролика. Щеки блестели от влаги, смывшей косметику, обычно маскирующую морщины. От жалости к себе рот был уродливо изогнут. Мать громко рыдала и сморкалась в слишком маленький носовой платок. Услышав вскрик Реймонда, она тут же отпрянула и попыталась овладеть собой, но в столь короткое время сделать это убедительно не могла даже она. К тому же неосознанно Элеонор хотелось, чтобы сын поверил в невероятное: она плачет из-за него.
— Реймонд, о господи, милый мой Реймонд.
— Чт-т-то случилось?
— Боже! Боже!
— Джонни умер?
— Что?
— Черт побери, да что с тобой?
— Я пришла сюда, как только смогла. Прилетела сразу же, как сумела вырваться.
— Куда «сюда»? Прости за избитую фразу, но где я?
— В санатории Свардона.
— И где этот санаторий Свардона?
— В Нью-Йорке. Тебя сбил водитель, который умчался с места аварии. Ох, я так испугалась! И прибежала сюда, как только смогла.
— Когда? Давно я здесь?
— Восемь дней. Или девять. Точно не знаю.
— И ты только сейчас пришла сюда?
— Ты ненавидишь меня, Реймонд?
— Нет, мама.
— Ты любишь меня?
— Да, мама.
Реймонд смотрел на нее с искренней тревогой. Может, мать перестала колоться? Может, внутри у нее что-то сломалось, и она больше не может колотить кулаками и топать ногами? Или перед ним очень искусная артистка, посланная сыграть роль матери в то время, как его настоящая мамочка выводит из очередного запоя Выдающегося Государственного Деятеля?
— Мой маленький мальчик. Мой дорогой малыш.
Последовал новый пароксизм плача, при этом плечи матери ужасным образом дергались вверх-вниз, а стул, на котором она сидела, сотрясался. Реймонд понимал — в этом нет фальши. Она действительно сильно расстроена. Но не из-за того же, что он попал в больницу, в самом деле? С крошечного носового платка сорвалась сопля и прилипла к ее щеке. Реймонд на мгновенье закрыл глаза; он не скажет ей, что заметил это. Его охватило чувство глубокого удовлетворения при мысли о том, что, простившись с ним, мать глянет в зеркало и увидит эту гадость на своем лице.
