Кристиан Мёрк - Пёсий остров
— Ништяк, — высказалась Вилли, закашлявшись и смеясь сквозь слезы.
— Чума, — подхватила Ким, громко хохоча.
— Мы как Тельма и Луиза, — продолжила Вилли, захлебываясь дымом от последнего косяка.
Потом они заснули. Наутро они не сразу поняли, что проснулись далеко не в дождливом порту. Им было смешно после вчерашнего. Глаза у обеих были красные. Лучшие подруги, крутые наркоманки.
— Доброе утро, — раздался взрослый мужской голос. Это было первое, что услышала Вилли, пытаясь проморгаться. Кто-то стонал. Так стонет человек, которому зажали рот рукой. — Доброе, говорю, утро, крошка.
Вилли открыла глаза. И мир навсегда изменился.
Она была уже не в Окленде, а в открытом море. На зеленой железной палубе, раскачивающейся в такт серым волнам. На большом грузовом корабле. Перед ней стоял немолодой мужчина в темно-синей морской форме и хохотал, разглагольствуя на непонятном языке. Два парня помоложе, один из которых был одет в рыбацкую непромокайку, крепко держали Ким, а третий стягивал с нее подаренные джинсы. Ким пыталась кричать сквозь закрывавшую ее рот руку, и Вилли навсегда запомнила, о чем был этот крик, хотя слова терялись, не успевая сформироваться. Один из парней, державших Ким, что-то сказал пожилому, тот кивнул и показал на контейнер, где Вилли пыталась встать на ноги.
— Не надо!
Это было единственное, что произнесла Вилли, когда мужчины нагнули Ким над каким-то ящиком и начали развлекаться. Стоны Ким превратились в крик. Вилли не знала, что человек может так пронзительно кричать. И все это время пожилой, не отрываясь, смотрел на Вилли, испытывая ее на прочность. Она не отвела взгляд, сбрасывая все нежные чувства, которые когда-то умела испытывать, за борт, на морское дно. Ким затихла. Были слышны только шлепки и смех, эхом отдававшиеся в тонких стальных стенках контейнера.
— Я Максим, — представился мужчина, протягивая ей руку.
— А я Чума, — ответила она без тени юмора.
— Значит, мне надо тебя побаиваться? — Максим вовсе не издевался над ней. Он легко распознавал потенциал в людях. Эта девчушка станет опасной, если дать ей такую возможность. Когда мужчины в контейнере устали от своего развлечения, один из них подошел к Вилли и хотел схватить ее за плечо, но она попыталась ударить его по лицу. Парень, которого, как она потом узнает, звали Пит, схватился за пистолет, и ее жизнь спас только командный голос Максима. Каждый последующий день она жалела об этом спасении.
Тело Ким издало совсем негромкий плеск, ударившись о поверхность воды.
Вещи ее еще целый день валялись внутри контейнера. Одна кроссовка с пятнами крови. Голубые хлопковые трусики. Пустой пакет из-под травы и спички. Как будто ее самой никогда и не существовало.
— Я тебя в обиду не дам, — сказал Максим той ночью. И солгал. Потому что он держал других моряков в узде, но оставил ее для себя. Большинство ночей с той поры Вилли лежала, глядя в стену и представляя себе, как проламывается через нее, как сквозь жженый сахар, куда-то в другой мир. Что бы Максим ни шептал ей на ухо, она воспринимала это как шум, который следовало забыть. И это отчасти объясняет, почему несколько недель спустя четырнадцатилетняя Вилли первый раз застрелила человека, не испытав ничего, кроме легкого возбуждения, когда он перестал дышать. То, как Пит нервно моргнул, когда она в одиночку сбросила тело тайца за борт, с лихвой окупило все потери. Так она решила.
* * *— Простите меня, святой отец, — повторяет Вилли, надеясь, что если повторить эти слова, то станет легче. У нее начинает кружиться голова, и ей кажется, что ангелы снова поют. Томас не успевает ответить, как она теряет сознание. Костыли сползают на пол с грохотом, который заставляет нескольких прихожан на скамьях вздрогнуть.
Священник спешит в ее часть кабинки и берет бледную девушку на руки. Рана на ноге снова кровоточит, оставляя красные капли на кроссовках. Ей уже снятся ангелы, обещающие пустить стрелы страсти, дабы защитить ее от всякого зла.
— Ты прощена, — говорит Томас, впервые в жизни чувствуя ненависть к людям.
Якоб
Сломанный локоть стал для Якоба индикатором опасности. Сейчас он стоит на пристани среди блестящих корпусов кораблей, и локоть дремлет внутри своей бамбуковой клетки. Открыточный закат окрашивает мир в розоватый цвет, как будто пытаясь отменить все, что оказалось правдой: моя жена сгорела заживо. Меня подозревают. Единственный человек, проявивший обо мне заботу, сам, по-видимому, похититель. А то и кто-то похуже.
У него ушло два часа, чтобы добраться до городка, избегая встреч с полицейскими, патрулирующими дороги на своих белых джипах. Он решил, что пристань — единственное место, куда можно податься, единственный способ покинуть Ангилью. И вот Якоб стоит у кромки океана, слушая, как вода притворяется дружелюбной, и его мучают доселе неведомые ему сомнения. Если он сумеет напроситься на борт к какому-нибудь шкиперу, куда плыть первым делом? На очередной остров с аэропортом, где можно оставаться незамеченным достаточно долго, чтобы успеть улететь в Нью-Йорк и со всем там разобраться? Или на запад, к Пёсьему острову и молящему взгляду Селесты? Живые или мертвые? Он выходит на пирс, глядя, как вокруг разворачиваются паруса, словно палаточный лагерь после дождя. Сотни туго натянутых канатов щелкают на ветру.
Только посмотри, посмеивается Авраам откуда-то из-за пальм. Смотри и выбирай. Пускайся в кругосветное путешествие. Ты же этого хочешь, так забудь про женщин. Вот он, твой шанс. Не упусти его. Вечное путешествие.
— Вечное проклятье, папа, — бормочет Якоб, заметивший нечто прекрасное.
Еще одну телефонную будку.
Он подбегает, шаря здоровой рукой по карманам в поисках кредитки. Штаны, нагрудный карман… Пот разъедает краску его рубашки. Он открывает спаскомплект, пересчитывая каждое сокровище дважды, но тщетно. Кредитка пропала. Чувствуя себя растерянным и беспомощным, Якоб все же снимает трубку и пытается разобрать стертую инструкцию на пластиковой табличке под телефоном. Матери звонить нельзя, думает он, ее хватит удар. Лоре тоже, она… Нет. Остался только один человек, который все знает. Он может все исправить. Отец доверял ему как брату.
— Оператор, я хочу сделать звонок за счет принимающего абонента, — говорит Якоб, когда отвечает карибский голос, затем набирает нужный номер. И ждет, слушая, как чайки кричат его имя, не зная, добрый это знак или дурной.
— Алло? — отвечает мужской голос, который как будто куда-то торопится. Адвокаты всегда в спешке. Это способ выставлять счета побольше.
— Говорит Ангилья, оператор девять-девять-ноль, — торжественно объявляет женщина, словно собираясь посвятить кого-то в рыцари. — Звонок за счет принимающего абонента от мистера Якоба Шталя мистеру Стэнли Бервику. Вы примете расходы на себя, сэр?
Тишина на том конце длится несколько секунд. Ответа нет. Якоб слышит только один-единственный резкий вдох, затем ничего.
— Стэн, это я, Якоб! Скажи мне, что с Лорой…
Оператор включает голос строгой родительницы:
— Сэр, нельзя говорить, пока…
И тогда Стэн вешает трубку. Раз — и все. Якоб остается под солнцем, держась за телефон, как будто это последнее, что связывает его с этим несправедливым миром и что так тяжело отпустить. Если отпущу, думает Якоб, меня понесет через Стикс и я больше не вернусь. Чайки начинают кричать громче. Это дурной знак, решает Якоб, и всегда был дурным. Птицы терпеливо рассматривают его глазами с красной подводкой.
— Связь прервалась? — спрашивает Якоб у оператора, хотя отлично понимает, в чем дело.
— Нет, сэр, он отключился. Что-нибудь еще?
Якоб молча кладет палец на рычаг, но все еще не может отпустить трубку. Раздаются шаги по деревянному настилу — приличные подошвы, которые стоят недельной выручки для большинства местных жителей. Якоб ничего не замечает. Он чувствует, как подступают слезы, но не знает, какое они могут принести облегчение. Он пытается откашляться от них, ясно представляя себе лицо Лоры, смеющейся над одной из его излюбленных бездарных шуток о том, что бывает с воспитанными южанками, которые приезжают в Нью-Йорк и выходят замуж за клоуна из семьи клоунов.
— Плохие новости, сэр?
Якоб поднимает голову и видит долговязого, безукоризненно опрятно одетого копа. Должно быть, он ростом под два метра. Его добрые черные глаза, похоже, не впервые видят белого человека, в отчаянии сжимающего трубку и пытающегося не плакать.
— Может быть, — отвечает Якоб, надеясь, что тот уйдет. — Точно не знаю.
Полицейский, чьи ботинки настолько отполированы, что кажется, будто они сделаны из черного мрамора, наклоняет голову и внимательно смотрит на Якоба.
— Я вас, случаем, не знаю? — спрашивает он с улыбкой.
