Джузеппе Д'Агата - Возвращение тамплиеров
После ужина друзья прошли в библиотеку. Прежде чем расположиться в кресле, Джакомо захотел взглянуть на книги, которые закрывали все стены сверху донизу. С некоторым удивлением он обнаружил, что большинство авторов (философы, историки, прозаики, поэты) были немцами. От Канта до Гегеля, от Гриммельсгаузена до Гёте — ни одно из сколько-нибудь громких имен не было пропущено. Имелось также множество биографий и партитур — особенно тех произведений, которые за два последних века оказали заметное влияние на немецкую музыку.
— Кто был этот барон Зайте?
— Издатель, но в первую очередь — библиофил, — ответил Гельмут, потом, похоже собравшись с мыслями, продолжал: — Он питал необыкновенную страсть к книгам, словно получал от них некие жизненные соки. Это был необыкновенный человек… так говорят.
Джакомо вопросительно поглядел на друга — почему необыкновенный?
Гельмут поколебался. Ему хотелось ответить, но так, чтобы не сказать главного. Поэтому он подбирал подходящие слова.
— Он был словно чистый дух, существо почти нематериальное. — Побуждаемый вызванным у друга интересом, Гельмут продолжал с некоторым пылом: — Состояние его было громадным, но ни один человек не знал ничего о происхождении этого богатства. Нет никаких сведений и о его рождении, неизвестно, кто был его отец. Когда он исчез в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году, ему было лет тридцать.
— Можно подумать, что ты лично был с ним знаком.
Гельмут обозначил улыбку:
— Когда живешь тут, словно ощущаешь его присутствие.
— Это верно, мне тоже так кажется. Вероятно, он не был женат.
— Вовсе нет, как раз наоборот. Его жена, баронесса Паула, умерла в начале Первой мировой войны. Это она учредила фонд и научный центр.
Между тем Гельмут достал из письменного стола бумаги, которые Джакомо прислал ему примерно месяцем раньше. Это были фотокопии письма Яирама из Арденн и дневника, который Джакомо вел в Америке.
Прежде чем завести о них разговор, оба внимательно посмотрели друг на друга. Они откладывали беседу не из стремления уклониться от нее, а из желания провести ее в совершенно спокойной обстановке.
— Ты прочитал все это?
— Еще бы. И не один раз. Вы проделали уникальную работу.
— Ты считаешь?
Неторопливым жестом Гельмут умерил пыл Джакомо:
— Подожди. Прежде чем двигаться дальше, я хотел бы понять, кто участвует в этой истории, а кто нет.
Джакомо кивнул.
— Борги?
— Нет. В какой-то момент он дал нам понять, что этот вопрос его больше не занимает, и тогда мы сами исключили его.
Гельмут сделал одобрительный жест:
— Твой друг Яирам?
Джакомо пришлось преодолеть очевидное смущение.
— Мы больше не встречаемся. Он сам настоял на этом.
— Почему?
— Я серьезно провинился перед ним.
— Жаль.
— Почему ты так говоришь? Ведь Яирам не нравился тебе. Или ты изменил свое мнение?
— При чем здесь это? — с некоторой досадой ответил Гельмут. — Жаль, потому что он мог быть еще полезен.
— Полезен… Мне не нравится это слово применительно к моему другу.
— Понимаю. Ты любишь его, несмотря ни на что. Он знает, что ты здесь?
— Вряд ли. Я не говорил ему.
— Идем дальше. Падре Белизарио?
Вопрос застал Джакомо врасплох.
— Он вообще не в счет.
— Это же твой духовный отец. Что ему известно?
— Ты на ложном пути, Гельмут. У падре Белизарио хватает других забот.
— Значит, нас только двое.
— Ты забыл Уайта.
Гельмут улыбнулся:
— Ты плохо знаешь Иеремию. Это человек весьма любознательный, с обширными интересами, но чистый интеллектуал, и ничего больше. — Гельмут откинулся на спинку кресла. — Я тоже не сидел без дела. По твоей просьбе я побывал в Бонне, в министерстве обороны, и смог также получить консультацию в архиве службы национальной безопасности.
Джакомо сгорал от любопытства, но постарался сдержаться.
— И конечно, не нашел ничего интересного.
— Наоборот. Суди сам. — Гельмут улыбнулся, предвкушая впечатление от открытий, которыми собирался поделиться. — В тот день, двадцать восьмого декабря, немецкий отряд действительно стоял на восточной границе Плэн-де-Пастер. И эти тридцать пять солдат буквально уничтожили целый американский батальон. Похоже на правду, учитывая, что все они заслужили Железный крест посмертно. Да, посмертно. Погибли все.
— Но боя ведь не было, — сказал Джакомо, побелев от волнения.
— На самом деле они умерли два дня спустя, во время других операций. И вот что еще представляет определенный интерес. Все они были из отряда «Фольксштурм», все пятнадцати-шестнадцатилетние подростки, выходцы из знатных семей. Это тебе ни о чем не говорит?
— Нет. Не сейчас во всяком случае.
В глазах Гельмута читалась твердая решимость.
— Дорогой Джакомо, я не сдался. Слово «Ливония», встречающееся в нашей задаче, навело меня на одну догадку. Оно осветило мне путь, по которому я хотел бы пройти вместе с тобой и понять, куда он ведет. Сегодня мне сообщили один адрес. Если хочешь, мы отправимся по нему прямо завтра.
— Готов ехать хоть сейчас.
«Мерседес» приехал в Альтону — пригород Гамбурга — и оставил Гельмута и Джакомо возле частной клиники, расположенной в старом, запущенном здании. Лифт поднял их на третий этаж, а как пройти в нужную палату, они узнали у медсестры, занятой вязанием.
Лотар Винкель, восьмидесятилетний старик, ожидал их в кровати. Это был коренастый, почти лысый человек. Две подушки лишь слегка смягчали непрестанную дрожь в теле — очевидный признак болезни Паркинсона. В глазах старика читались обеспокоенность и недоверие. Тонкий, жалобный голос странно контрастировал с тучным телом.
— Я согласился встретиться с вами при условии, что разговор будет недолгим. Мне в мои годы нельзя утомляться.
Преамбула была краткой. Впрочем, почва была уже подготовлена посредником, которого послал Гельмут. Джакомо представили как студента, изучающего духовно-рыцарские ордена, которые сохранились до наших дней. Внимание Винкеля, однако, обратилось на Гельмута.
— А вы, доктор Вайзе, значит, руководите знаменитым научным центром в Штутгарте?
— Да, маэстро.
— Гельмут Вайзе… — как бы про себя повторил старик, довольный титулом, с которым к нему обратились. Он улыбнулся: — А знаете, дорогой Вайзе, как только вы вошли, я сказал себе: бог мой, я же его знаю.
— Возможно, мы как-то встречались.
— Нет, я имею в виду тридцатые годы. Вы тогда еще не родились.
— Но как раз этот период нас больше всего интересует, маэстро.
Дрожание головы и рук усилилось — типичный для болезни Паркинсона симптом. Он означал, что волнение больного возросло.
— Что вы хотите знать?
— В тридцать шестом году вы решили основать, вернее воссоздать, Ливонский орден.
— Это наследник ордена меченосцев, который был основан в Риге в тысяча двести четвертом году и став в тысяча двести тридцать седьмом году ливонской ветвью, вошел в состав Тевтонского ордена, — уточнил Винкель и, видя, что посетитель никак не реагирует, решил продолжать: — Как вам известно, в начале двадцатых годов Веймарская республика решила упразднить все ордена. Среди существовавших в то время был и орден Тевтонских рыцарей, правда их оставалось совсем немного. И он тоже был распущен.
— Дальше, маэстро.
Старик смотрел в другую сторону — за окно, где виднелись деревья небольшого сада.
— В тридцать шестом году я жил здесь, то есть, я хочу сказать, в моем родном Гамбурге. Мне было двадцать семь, и я очень увлекался тогда разными средневековыми историями и легендами. Я переживал настоящее счастье, узнавая про приключения тех героев, полумонахов-полувоинов, что сражались повсюду во имя Христа — и в Святой земле, и в Европе.
— Значит, так вам пришла мысль создать орден, — сказал Гельмут, слегка улыбаясь, а под конец рассмеявшись. — Фантастическая идея, если учесть, что вы ведь были простого происхождения и торговали тканями.
Старик растерялся, не зная, что ответить. И решил следовать примеру Гельмута, но обратился при этом к Джакомо:
— Вы ведь не станете об этом писать, не так ли?
— Даю слово, господин Винкель.
— Тем более что это совершенно никому не интересно. — Старика вроде бы заразило хорошее настроение Гельмута. — Я был членом партии, и партия одобрила мое намерение. Отделу пропаганды, которым руководил Геббельс, моя идея пришлась по вкусу. С другой стороны, папская миссия тоже не возражала. Она в то время вообще мало возражала.
Гельмут не переставал веселиться. Или, во всяком случае, создавалось такое впечатление.
— И тогда новорожденный орден сразу же принялся преследовать евреев.
— Чего же вы хотите, дорогой мой, мы должны были отомстить предавшим Христа.
