Марек Краевский - Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау
— Не знаю, господин барон. Кто-то позвонил ему, и он в большом волнении выбежал.
— Почему ты не уведомил меня об этом?
— Я не решился беспокоить господина барона во время прогулки.
Фон Кёпперлинг внешне спокойно взглянул на старика и мысленно сосчитал до десяти. С огромным трудом он взял себя в руки и произнес все тем же ледяным тоном:
— Йозеф, изволь сообщать мне любую, даже самую, на твой взгляд, малосущественную информацию о Гансе. Если хоть раз ты не сделаешь этого, то закончишь жизнь нищим на церковной паперти.
Барон выбежал в парк и несколько раз выкрикнул в сторону заката имя своего возлюбленного камердинера. С ограды ему ответили враждебные взгляды. Он помчался к железным воротам. Издевательские взгляды преследовали его, вечерний воздух густел.
— Ганс, где ты? — кричал барон и вдруг споткнулся на ровном месте. — Где ты? Я не могу подняться.
Густел вечерний воздух, густел свинец в теле барона. Из-за ограды строчили автоматы. Пули со свистом взрывали гравий аллеи, поднимая облачка пыли, впивались в нежное тело барона, не давая ему ни встать, ни упасть на землю.
— Где ты, Ганс?
Ганс сидел рядом с Максом Форстнером на заднем сиденье «мерседеса» с работающим двигателем. Он плакал. Его плач вознесся crescendo, когда к автомобилю подбежали два человека с автоматами и сели на переднее сиденье. Автомобиль рванул с места.
— Не плачь, Ганс, — ласково произнес Форстнер. — Ты просто спас свою жизнь. Да, впрочем, и я свою тоже.
Бреслау, того же 15 июля 1934 года, восемь вечераКурт Вирт и Ганс Цупитца ни в чем не могли отказать Моку. У этих двух бандитов, перед которыми дрожал весь преступный мир Бреслау, был двойной долг благодарности «доброму дядюшке Эберхарду»: во-первых, он спас их от петли, во-вторых, позволил заниматься весьма выгодной деятельностью, хотя она противоречила обязательным в Германии законам. За это он иногда требовал от них то, что они умели делать лучше всех.
Вирт познакомился с Цупитцей двадцать лет назад, в 1914 году, на торговом судне «Принц Генрих», курсировавшем между Данцигом и Амстердамом. Они подружились без единого слова — Цупитца был немой. Сообразительный, старше на десять лет, невысокий и щуплый Вирт взялся опекать двадцатилетнего немого гиганта и уже через месяц, когда Цупитца в первый раз спас ему жизнь, смог убедиться, насколько это решение было правильным. Случилось это в копенгагенском портовом кабаке. Трое пьяных итальянских матросов решили научить низенького тощего немца хорошим манерам, то есть пить вино. Обучение культуре заключалось во вливании Вирту в глотку галлонов датской кислятины. Когда Вирт лежал уже совершенно пьяный, итальянцы пришли к выводу, что все равно этого шваба к цивилизации не приобщить и потому будет во всех отношениях лучше, если такой невежа вообще исчезнет с лица земли. И они начали проводить это решение в жизнь с помощью разбитых бутылок, но тут в кабак вошел Цупитца, который только что чуть не разнес деревянный сортир, где настиг одну из многочисленных копенгагенских утешительниц матросов. Однако он растратил отнюдь не всю свою энергию в объятиях этой нимфы. Через несколько секунд итальянцы перестали шевелиться. На следующий день полиция допрашивала угрюмого кельнера, один вид которого способен был нагнать страх, и тот дрожал, как желе, когда языком, непривычным к связному изъяснению, пытался передать треск лопающейся кожи, звон стекла, стоны и хрипы. Когда Вирт пришел в себя, то взвесил все «за» и «против» и в Амстердаме раз и навсегда расстался с профессией матроса. Сошел на сушу и неразлучный Цупитца. Однако связей с морем они не порывали. Вирт придумал неведомый еще в ту пору в Европе способ добывать средства себе на жизнь — брать дань с портовых контрабандистов. Оба они являли собой четко действующий механизм, в котором Вирт был мозгом, а Цупитца — силой. Вирт вел переговоры с контрабандистами, и ежели те оказывались несговорчивыми, Цупитца похищал их и приканчивал способом, который придумывал Вирт. Вскоре вся полиция Европы искала их в доках Гамбурга и Стокгольма, где оставались искалеченные тела их жертв, а также в борделях Вены и Берлина, где они спускали кучи марок, которые, правда, стоили все меньше и меньше. Оба они чувствовали за спиной дыхание погони. Случайные сообщники все чаще выдавали их полиции, соблазнившись ничего не стоящими обещаниями. У Вирта был выбор: либо уехать в Америку, где их ждала кровожадная мафия и жестокая конкуренция с местными рэкетирами, либо найти какое-нибудь тихое и спокойное место в Европе. Первое было крайне опасно, второе — почти невозможно, особенно если иметь в виду, что у всех европейских полицейских в кармане лежали приметы обоих бандитов и все они мечтали о непреходящей славе, какая достанется тому, кто изловит этих опасных преступников.
Никому слава эта так и не досталась, меж тем как один человек от нее сознательно отказался. То был бреславльский полицейский, криминалькомиссар Эберхард Мок, в сферу обязанностей которого в середине двадцатых годов входил надзор за состоянием нравов в квартале Борек. Произошло это вскоре после невероятного его продвижения по службе. Все газеты писали о блистательной карьере сорокаоднолетнего полицейского, который неожиданно вошел в число самых значительных людей в городе, став заместителем главы криминального отдела бреславльской полиции Мюльхауза. 18 мая 1925 года в ходе рутинной проверки публичного дома на Каштаниен-аллее Мок, дрожа от волнения, взял с улицы постового и с ним вместе ворвался в комнату, где дуэт Вирт&Цупитца сливался в экстазе с дамским трио. Дабы бандиты при аресте не сопротивлялись, Мок подстрелил их, прежде чем они успели вылезти из-под девиц. Затем Мок вместе с постовым связали их и в нанятой повозке вывезли на Карловице. Там на противопаводковых валах Мок изложил связанным и истекающим кровью бандитам свои условия: он их не отдаст под суд, если они осядут в Бреслау и будут беспрекословно ему подчиняться. Предложение это они приняли без всяких возражений. Никаких возражений не было и у постового по имени Курт Смолор. Он буквально на лету схватил резонность аргументов комиссара, тем паче что они непосредственно касались его карьеры. Оба бандита оказались в некоем дружественном борделе, где, прикованные наручниками к кроватям, были подвергнуты заботливому лечению. Через неделю Мок уточнил свои условия: потребовал крупную сумму в тысячу долларов для себя и пятьсот для Смолора. В германскую валюту, страдавшую от смертельной болезни, именуемой инфляцией, он утратил веру. Взамен он предложил Вирту закрыть глаза на выбивание дани из контрабандистов, которые, сплавляя свои левые товары в Штеттин, останавливались в бреславльском речном порту. К безоговорочному согласию с этим предложением криминалькоммисар склонил Вирта аргументом сентиментального свойства. Он решил разделить неразлучных друзей, объявив Вирту, что, ежели тот не принесет в срок денег, Цупитца будет передан в руки правосудия. Другим весомым аргументом стала перспектива спокойной оседлой жизни вместо той бродячей, какую они вели все предшествовавшие годы. Спустя две недели Мок и Смолор стали состоятельными людьми, меж тем как спасенные от виселицы Вирт и Цупитца ступили на неведомую землю, которую вскоре принялись возделывать привычными методами.
В тот вечер в кабаке Густава Тьела на Банхофштрассе клиенты пили теплую водку. Невысокий человечек с изрезанным шрамами лицом и его спутник, квадратный молчаливый Голем, являли собой довольно необычную пару. Некоторые из находившихся там украдкой посмеивались над ними, а один из завсегдатаев отнюдь не собирался сдерживаться и в открытую демонстрировал, до чего эта пара комична. Толстяк с розовым лицом в морщинах чуть ли не ежеминутно взрывался хохотом и тыкал в их сторону жирным пальцем. Поскольку они никак не реагировали на его насмешки, он решил, что они трусят. А ему ничто не доставляло такой радости, как измываться над трусливыми. Он встал и, твердо ступая по влажным половицам, двинулся к своим жертвам. Подойдя к их столу, он хрипло засмеялся:
— Ну что, козявка… Хочешь выпить с добрым дядюшкой Конрадом?
Вирт даже не взглянул на него. Он спокойно рисовал пальцем на мокрой клеенке какие-то сложные узоры. Цупитца задумчиво созерцал соленые огурцы, плавающие в мутном рассоле. Но Вирту все-таки пришлось обратить взгляд на Конрада. Правда, не по собственной воле: толстяк стиснул пятерней его физию и поднес ко рту бутылку водки.
— Пошел в задницу, ты, жирная свинья! — Вирт с трудом подавлял копенгагенские воспоминания.
Толстяк растерянно заморгал и схватил Вирта за лацканы пиджака. Он не заметил, что гигант встал с места. Толстый Конрад нанес Вирту удар головой, однако он не достиг цели, так как между головой и лицом жертвы оказалась ладонь Цупитцы, в которую и уткнулся атакующий лоб. Той же самой рукой Цупитца схватил толстяка за нос и швырнул на стойку. Вирт тоже не бездействовал. Он забежал за стойку, схватил противника за шиворот и прижал его лицом к мокрому от пива цинковому покрытию. Этим воспользовался Цупитца. Он развел руки и резко их свел. Голова Толстого Конрада оказалась между его кулаками, от двустороннего удара с висков толстяка потекла кровь, в глазах стало темно. Цупитца подхватил безжизненное тело под мышки, Вирт прокладывал ему дорогу. Правда, их и не пытались задержать. Присутствующие онемели от страха. Никто уже не смеялся над необычной парой. Все понимали: не всякому дано справиться с Конрадом Шмидтом.
