Торкиль Дамхауг - Смерть от воды
— Принимая во внимание, кто отсюда только что вышел… — Далстрём приложил палец к тонким губам. — Рассчитываю на ваш такт.
— Конечно, — ответила Лисс. — Не буду больше думать о тех тысячах, которые могла бы заработать от желтой прессы.
— Это, несомненно, была бы толстая пачка, — согласился он и показал рукой на еще более мягкое кожаное кресло в кабинете.
— А у вас есть еще пациенты, известные по всей Европе?
— Без комментариев. — Он улыбнулся, от этого его глубоко посаженные глаза стали будто бы ближе. — Поскольку я сам написал несколько книг и демонстрировал свою физиономию по телевизору ко времени и просто так, многие знаменитости считают, что я лучше понимаю, отчего они страдают. — Лицо снова стало серьезным, а глаза вернулись в глубокие глазницы, откуда они обозревали мир и все примечали. — Как дела у матери?
Лисс пожала плечами:
— Я там уже не была несколько дней.
— Живете у друзей?
— Ну так, везде понемногу.
Наверняка по ней было заметно, что она еще не приземлилась после ночного взрыва, но он оставил это без внимания. У нее была причина появиться здесь, что-то, о чем она хотела поговорить, но она не могла произнести ни слова.
— С каждым днем нам приходится все дальше отметать надежду, за которую мы цепляемся, — сказал он. — И часа не проходит, чтобы я не думал о Майлин. Я плохо себя чувствую, Лисс, и психологически, и физически. Просто невозможно себе представить, что она больше сюда не придет, не постучится в дверь… Мне все время кажется, что это она.
Лисс снова очнулась.
— Если Майлин пропадет совсем, то пропаду и я, — сказала она.
Далстрём выпрямился:
— Пропадете?
Она посмотрела в стол, почувствовав тяжесть его взгляда.
— Не буквально. Я не то имела в виду. Но я стану кем-то другим без нее.
Казалось, он это обдумывал. Потом сказал:
— Мне кажется, вас что-то гложет. Не только исчезновение Майлин.
Она съежилась. Он видел ее насквозь. Она почувствовала себя совершенно раздетой. Начать прямо сейчас. Потом рассказать о вечеринке в Синсене, о парне в бушлате… Это надо запомнить, то, что она видела в той квартире. Все это выскальзывало и выметалось из мыслей, все, что случилось после ее возвращения и раньше, Блёмстраат, Зако мертвый на диване, фотография Майлин… Четыре года в бегах, Амстердам, и все до него, отъезд, квартира на Швейгорсгате, и еще раньше, жизнь с матерью и Таге, и времена до отъезда Майлин из дома, Майлин, хорошая девочка, Майлин, которой так гордилась мама, на которую возлагались все надежды, из которой должен был выйти толк. И еще раньше, с другого берега, куда память не хочет проникать… «Лисс, ты откуда?»
Она собралась, отмела желание все это ему рассказать.
— Я чувствую, что должна искать Майлин, — сказала она. — Но искать негде… Я начала все записывать.
Он посмотрел на нее с интересом:
— Что?
Она ухватила локон и стала вертеть его вокруг пальца:
— Мысли. И вопросы. Что могло бы с ней произойти. Где она была, когда, с кем встречалась. Ну и так далее.
— То, что должна делать полиция, — прокомментировал он.
— Я еще записала, о чем хотела спросить вас, — сказала она. — О тех, с кем она работала на улице Вельхавена. Вы их знаете?
— Я знаю Турюнн Габриэльсен.
— А Пола Эвербю?
Далстрём провел по светлому пушку, все еще прикрывавшему макушку:
— Я видел его пару раз. Психолог, применяющий нетрадиционные методы с пациентами. А почему вы спрашиваете?
Лисс не знала почему. Пожалуй, хотела услышать что-нибудь в подтверждение своих мыслей.
— Турюнн Габриэльсен — его жена, да? Кажется, она ревновала к тому, что Пол был когда-то с Майлин.
— Об этом я ничего не знаю, — ответил Далстрём. — Но мне кажется, Турюнн Габриэльсен злится на Майлин совсем по другой причине. — Казалось, он задумался. — Это все сплетни, Лисс. Я не привык распространяться о коллегах, но у нас ведь особенный случай… Я отказывался верить, что кто-нибудь мог причинить Майлин зло. Это же так трудно себе представить, правда? Но когда все другие возможности исключены…
Лисс прекрасно понимала, что он имеет в виду.
— Майлин и Турюнн Габриэльсен вместе работали в редакции «Стимена». Знаете такой журнал?
Она листала несколько экземпляров, присланных когда-то Майлин.
— Вы наверняка также знаете, что они вместе издали книгу, — продолжал он. — Но в какой-то момент они поссорились. Майлин занималась жертвами насилия со времен учебы. Ее работа теперь привлекает много внимания, она удивительно умная.
— О детском стремлении к нежности и взрослой страсти?
Далстрём откинулся на спинку кресла с другой стороны стеклянного столика:
— Майлин увлекают идеи венгерского психоаналитика по фамилии Ференци. Один из ближайших коллег Фрейда, но очень спорный.
Лисс видела несколько его книг на полке в кабинете сестры.
— Ференци был убежден, что насилие над детьми было очень распространено, во всех слоях общества. Фрейд закончил тем, что признал, что это явление — результат детского бессознательного и фантазии.
— Но что же такого есть в работе Майлин, что так провоцирует других коллег из журнала? — прервала его Лисс.
— Майлин занимает то, что жертвы, ведущие себя определенным образом, подвергают себя риску, — ответил Далстрём. — Она хотела показать, как люди, и мужчины и женщины, могут сами позаботиться о себе даже в том мире, где они живут. И она много писала, как отдельные жертвы насилия постоянно повторяют ситуации, в которых подвергаются насилию. Травмы, оставшиеся в их душе, затягивают их в повторяющуюся схему. Турюнн и другие в редакции считают, что освещать это — значит отвлекать внимание от тех, кто совершает преступления. Они даже обвиняли Майлин в оправдании насилия над женщинами. — Он провел пальцем по переносице. — Несколько месяцев назад Майлин написала ответ в «Дагбладе». Она критиковала редакцию своего бывшего журнала за то, что они избегают любого разговора о поведении женщин — жертв насилия — и тем самым лишают многих из них возможности строить дальше свою жизнь. Она была очень резкой, какой она бывает, если ее спровоцировать.
Далстрём встал, подошел к кофеварке, достал кофейник и понюхал.
— Турюнн Габриэльсен использует метод, когда пациент должен в точности вспомнить пережитое насилие. Суть тут в том, чтобы через воспоминание нейтрализовать травмы. Майлин относится к этому методу все более и более скептически. Она считает, что повторное проживание в малейших деталях травмирующего события только причиняет ненужную боль жертве. Это может переживаться как новое насилие. Турюнн тоже увлекается Ференци, но Майлин истолковывает его по-другому. Она написала статью о его работах, в которой признается, что научиться забывать так же важно, как помнить. И это она тоже хочет рассмотреть в диссертации, работая с семью молодыми людьми.
— Семью? — перебила его Лисс. — Не восемью? Я заглядывала в одну из папок в ее кабинете. Уверена, что в исследовании должны были принимать участие восемь мужчин.
Далстрём посмотрел на нее с удивлением:
— Вы основательно подходите к делу, Лисс, должен признать. Правильно, изначально планировалось восемь человек. Один из них отказался или не смог. Это было в самом начале, больше двух лет назад. — Он налил кофе в две чашки, одну протянул Лисс. — Давайте попробуем этот сегодня.
— Он простоял с прошлого раза?
— Не помню, — подмигнул он. — Вообще-то, я очень рассеян.
Он казался вовсе не рассеянным, наоборот, отмечал каждое малейшее ее движение.
— Как оно, жить в Амстердаме? Это замечательный город.
Лисс хмыкнула:
— Майлин говорила, у вас там появилась привязанность.
Говорила ли Майлин с Далстрёмом о ней? И о Зако?
— Тогда она что-то не так поняла — или вы. У меня нет никакой привязанности.
«Зако никогда не был твоим возлюбленным, он использовал тебя. Ты позволила ему себя использовать. Зако мертв. Ты убила его, Лисс Бьерке».
— Со мной что-то не так.
Небо за окном стало темно-серым. Она вдруг почувствовала себя мешком, готовым вот-вот разорваться. «Не надо было сюда ехать», — пронеслось у нее голове.
— Простите. Я пришла и стала говорить о себе. Вы же не мой аналитик.
— Не берите в голову, Лисс.
— Я всегда была непохожа на других, — пробормотала она.
— Многие так думают. Может, даже большинство.
— Я откуда-то издалека. Понятия не имею, как я здесь очутилась. И все — сплошное недоразумение. Не знаю никого, кто…
В дверь постучали. Далстрём встал и приоткрыл дверь.
— Две минуты, — сообщил он и снова повернулся к ней. — Лисс, я рад, что мы поговорили. Очень хочу, чтобы вы пришли еще. — Он добавил: — И я вовсе не собираюсь быть вашим терапевтом.
